Григорий Семёнов ему все больше нравился. Верный признак настоящего героя — быть подкаблучником. Взять того же Геракла, которого Омфала заставила прясть. Или покойного господина, никогда не умевшего противиться воле любимой женщины. Масахиро Сибата знал про себя, что и сам поступал бы также. Собственно, уже поступил: не по своему же хотению оказался он в роли благородного вора?
Только что тут благородного? Эх...
В дверь сунулась знакомая кривоносая физиономия с серьгой в ухе. Выразительно зашевелила бровями.
Атаман поманил пальцем.
— Чего тебе, Мандрыка?
— Энтот очухался, — тихонько сообщил помощник. — Мы его малость поспрошали, но молчит, гнида.
— «Поспрошали» они, — так же вполголоса передразнил Семёнов. — По-японски, что ли? Пойдем, Егор, попереводишь. — И сладким голосом супруге. — Леночка, ты укладывай деточек. У нас тут небольшое дело.
— Не напиваться! И не шуметь! — погрозила пальцем Елена Викторовна.
— Ни-ни, мы тихонько.
Втроем они прошли длинным коридором, спустились по лестнице в погреб.
Там горела керосиновая лампа, полукругом стояли казаки, смотрели сверху вниз.
— А ну, братцы, расступись, — велел Семёнов.
Расступились.
На земляном полу сидел человек с опущенной головой. Одно ухо, багровое и распухшее, оттопыривалось. Из рассеченной брови сочилась кровь. Рядом валялась кепка.
Услышав тяжелые шаги, пленник поднял голову, и Маса испытал пренеприятное ощущение, называемое по-французски «дежавекю». Это как дежавю, только еще хуже.
На земле сидел, моргал узкими глазами Момотаро Кибальчич.
НЕ БЫЛО БЫ ФУКУ — ДА ВАДЗАВАИ ПОМОГЛО
Но ошеломление длилось недолго. Ничего фантастического в явлении Кибальчича вообще-то не было. Секретный эмиссар Коминтерна прибыл в Японию готовить революцию, создавать нелегальную коммунистическую организацию. Теперь, когда у Советов в Токио официальное диппредставительство, подпольная группа наверняка выполняет тайные поручения посольства. Например, такие, как похищение белогвардейского вождя. А что пути двух русских японцев вновь пересеклись — это уже карма. Как поется в романсе: «С своей походною клюкой, с своими мрачными очами судьба, как грозный часовой, повсюду следует за нами». Но до чего же это некстати!
— Как ты мне надоел! — злобно рявкнул Маса по-японски на Кибальчича, который пялился на него с не меньшим изумлением. — Нарочно ты, что ли, под ногами путаешься?
Момотаро оскалил разбитый рот, сплюнул красную слюну. Процедил, тоже по-японски:
— И тебе эдрасьте. Давненько не виделись, ронин. Заодно и попрощаемся...
— Ишь ты, — поразился атаман. — С моими молчал, а с тобой сразу заговорил! Ну-ка переведи ему. Давай, по-японски: «Сейчас, красная сволочь, казаки тебя по-настоящему потрошить станут. Перво-наперво, кто тебя подослал?»
Маса грозным голосом сказал:
— Когда я тебя ударю, ори во всю глотку, как можно громче.
— Большевики не орут, — скривил рот Кибальчич.
— «Борусевики»! — повторил атаман понятное слово. — Признался! Эк у тебя, Егор, ловко допрос идет! Давай, пытай дальше: «Назови имя того, кто дал тебе задание».
— Делай, что говорю, идиот!!! — гаркнул Маса на упрямца. Повернулся к атаману: — Григорий Михайлович, разреши я с ним по-своему потолкую. Быстрей получится.
Скинул пиджак, стал засучивать рукава.
Атаман хлопнул его по плечу.
— Я гляжу, ты на все руки мастер. И жнец, и швец, и на дуде игрец. Ну-ка, сыграй на дуде. Может, запоет?
Коротким, резким ударом Маса ткнул связанного пальцем под ключицу, где нервный узел. В четверть силы, но все равно чувствительно.
Надо было отдать Кибальчичу должное — он заорал так, что зазвенело в ушах.
— Стой! — схватил Масу за локоть атаман, испуганно оглядываясь на лестницу. — Жена услышит. — Почесал подбородок. — Вот что, ребятки, ведите его во двор. В сарае продолжим. Там пускай вопит.
Это Масе и было нужно.
— Упирайся! — рыкнул он на Момотаро и замахнулся.
Тот опять послушался. Когда казаки поставили его на ноги, начал рваться, брыкаться. На лестницу не шел.
— Берите за ноги, я под мышки. Понесем, — сказал Маса. Наклоняясь, незаметно сунул руку в штанину.
Пленника подхватили, оторвали от земли.
Пригнувшись к самому его уху, Маса шепнул:
— Бритв на тебя не напасешься. Справа у стены дерево. А теперь укуси меня. До крови.
Момотаро вывернул голову и цапнул своего спасителя острыми зубами за щеку.
Маса разжал руки. Кибальчич бухнулся затылком и плечами о землю.
— Тикусё!
Но русский язык гораздо лучше японского подходит для выражения сильных чувств отрицательного свойства. Маса перешел на него, разразился всеми известными ему матерными выражениями — кроме тех, в котором поминается собственно мать, поскольку к предкам следует относиться с уважением.
— Дай погляжу, — заботливо сказал Семёнов, осматривая укушенную щеку, пока казаки лупили буяна ногами. — Эк он тебя... Надо водой промыть, чтоб зараза не пристала. Краснюки хуже бешеной собаки.
Теперь Кибальчича потащили четверо, а у Масы появилось алиби. Когда Момотаро сбежит, переводчика рядом не будет.
— Мандрыка, поработайте с ним, пока мы с Кацурой не подойдем. Только глядите, черти, не до смерти.
Генерал повел покусанного наверх, в умывальню. Она была допотопная. Наверное, не меняли со времен Тацумасы. Воду надо было качать ногой, и лилась она из бамбуковой трубки.
— Люб ты мне, Егор, — сказал Семёнов, подавая полотенце. — Сразу по сердцу пришелся, с первой минуты. Я людей не умом, сердцем чую.
Ни черта ты не чуешь, кисло думал Маса. Как же противно втираться в доверие, чтобы потом его предать! Прав был господин, когда говорил, что благородный муж никогда не станет хорошим шпионом — только хорошим контрразведчиком, который вероломных шпионов ловит.
Они вышли в темный двор, а там беготня, крики.
— Что такое?! — громко зашипел атаман. — Тихо! Детей перебудите!
Подбежал кривоносый Мандрыка.
— Сбежал краснюк! Веревку чем-то перерезал! Мирона по руке полоснул, дунул к стене, влез на дерево, и сиганул!
— Так догоняйте его, болваны!
Укатился Персиковый мальчик, с удовлетворением подумал Маса. Поминай как звали. В темноте вы его не сыщете.
А Семёнов горько произнес:
— Вон оно как, Егор. Веришь людям, братьями зовешь, а они — нож в спину. Врагу моему сбежать дали.
— Всякий может совершить ошибку.
— Тут не ошибка. — Атаман насупил брови. — Кто-то из моих ему помог. Краснюка обыскали, прежде чем связать. Ножика у него не было. После кто-то сунул. Это что значит? Агент у меня советский. Вот и гадай теперь, который? Ведь с каждым пуд соли съел, сто раз под пулями был. — Он тяжело вздохнул. — И ведь знаю, чем иуду красные купили. Не тридцатью сребрениками, нет. Тухнут казаки от жизни на чужбине. Домой хотят. Поманили, пообещали... Эх, я и сам иногда думаю: кабы можно было... — Закручинился, махнул рукой. — Никому верить нельзя. Доберутся до меня красные, достанут — не так, так этак. Пойдем, Егор, посидим вдвоем, выпьем. Никого из своих сейчас видеть не хочу. — Повернулся к мрачно слушавшему Масе. — Ладно, Кацура, не вешай нос. И я не буду. Семёнова так просто не возьмешь. Знаешь чего? У меня вечером всегда банька натоплена. Любишь русскую баньку? Казаки поставили. Хорошо попариться, да спиртом проложить — лучшее лекарство от туги-печали. Идем, мил человек, душа просит!
Русскую баню Маса не любил, от нее вся энергия Ки впустую через поры выходит. Японская баня, в бочке, куда как лучше. Но у атамана Семёнова влажно блестели глаза, и отказаться было нельзя. Русский человек сильно обижается, если у него душа чего-то просит, а ты не хочешь поддержать.
* * *
Они сидели голые в чадном дощатом закутке, оба плотно сбитые, круглолицые, короткошеие, только один в полтора раза крупнее другого. Атаман пил спирт, но не пьянел. Маса потягивал квас, который в России терпеть не мог, а сейчас от ностальгии прямо в носу щипало.
Разговор шел задушевный.
— Вот за что я вашу нацию люблю — нету в вас двурушничества, — вздыхал атаман. — У нас говорят, что японцы коварные, а подлей своего брата русака никто не предаст. Главное, будет тебе в глаза смотреть, в уста лобызать, Христом-Богом и Святой Русью клясться, а после продаст с потрохами, притом задешево.
Маса заступался. Просто у русских-де слова мало что значат. Привыкли от несвободы и опаски думать одно, а вслух говорить другое. Отсюда и присказки. «Соврешь — не помрешь», «Царю присягай, а себе помогай». В России человека надо судить не по словам, а по поступкам. Они не обманут. И если встретится хороший человек, то будет он чистое золото, потому что в трудной стране быть хорошим очень трудно.
— Э, да у тебя квас кончился, — поднялся с полка Семёнов. — Пойду еще налью.