Сразу было видно, что нервы у капитана на взводе. Окончательно сорвавшись, он накинулся на Масу:
— Вы вообще кто такой? Говорите чудно, будто иностранец.
— Меня, повторяю, зовут Сибата Масахиро. Я международный сыщик, вел расследования во многих странах, — с достоинством молвил Маса. — А во времена, когда вы еще в школу не ходили, я помогал создавать иокогамскую полицию. Слышали про инспектора Асагаву, убитого «крадущимися»? Я с ним работал.
Дело в свое время было громкое, но очень уж давнее, и помянул его Маса без особой надежды. Однако Баба вскочил и с волнением воскликнул:
— Вы лично знали Героического Инспектора Гоэмона Асагаву?! Работали с ним?! Прошу вас садиться, Сибата-сенсей.
Подбежал, пододвинул стул.
Чем хороша Япония — здесь чтут память героев, с удовлетворением подумал Маса, неспешно усаживаясь. Обращение «сенсей» заставило его приосаниться.
Теперь начальник районной полиции заговорил совсем иначе.
— Погром — конечно, безобразие и хуже того позор. Откуда-то поползли слухи, упавшие на подготовленную почву, корейцам просто не повезло. Их не любят, потому что они приезжают сюда, нанимаются работать задёшево, сбивают расценки.
— Слухи поползли не просто так. Их специально распространяют.
Маса рассказал, какие листовки раздают на холме Сэнгэн. Капитан задумался.
— Если сообщения исходят от «Хиномару-гуми», к ним следует отнестись серьезно. Господин Сандаймэ человек твердых принципов. Ни в чем недостойном он участвовать не стал бы. Должно быть, у него есть основания обвинять корейцев. Хотя, учитывая воспаленное состояние умов, делать этого все равно не следовало бы...
Какой-нибудь иностранец, наверное, удивился бы, что полицейский начальник говорит о главаре бандитов с таким уважением, но Маса был японец, и к тому же якудза не вполне бандиты. Во всяком случае, не все.
Положение сенсея дает человеку массу привилегий. Например, можно рассердиться и повысить голос. Это Маса, на правах личного знакомого Героического Инспектора, и сделал.
— Значит, нужно у Сандаймэ спросить, почему он распространяет такие взрывоопасные слухи! И это-то уж вы сделать можете. Чем сидеть тут «как идиот»!
О втором деле — про украденную Глэдис — международный сыщик решил пока не говорить. Во-первых, японские полицейские (а впрочем, любые полицейские) не способны вместить в башку два трудных дела сразу. А во-вторых, гораздо лучше будет выяснить про Шрам-На-Лбу у самого Сандаймэ, явившись к нему с представителем власти.
— Нет, сенсей. Извините, не могу. Я должен находиться здесь, в управлении. Это мой долг. Мимо проходят люди, видят, что власть на месте, и немного успокаиваются. Я — не просто человек по имени Итиро Баба, я олицетворяю государство.
— Олицетворяете то, чего нет. Почему государство ничего не делает?
Капитан подвигал усищами, запыхтел. Ответил неохотно, понизив голос:
— Потому что у нас демократия. Парламент, партии. Вы же знаете, неделю назад умер премьер-министр Като, его кабинет ушел в отставку, а новое правительство еще не сформировано. В прежние времена сёгун назначил бы главного министра, тот отдал бы приказ, и всё задвигалось бы. А сейчас, наверно, спорят, голосуют. Юристы говорят, что это и это сделать нельзя, потому что конституция... Поди еще депутатов собери в этой неразберихе. В результате никто ничего не делает. Демократическое государство — оно слабое. Нет настоящего Порядка, одна видимость.
Произнести такое вслух для японского казенного человека было непросто.
— Если государство — видимость, зачем вам сидеть на битых кирпичах в разрушенном доме? — рассудительно молвил Маса. — Флаг висит, постовой стоит. Он будет говорить людям, что господин начальник очень занят, принять не может. Посетитель увидит, что государство на месте и работает. Этого достаточно. А к тому, что обычному человеку государство ничем не поможет, все и так знают. Идемте лучше в парк Ханадзоно. Потолкуем с Сандаймэ. Нужно остановить убийства. Это самый первый долг полицейского.
С людьми, у которых развито чувство долга, легко. К тому же капитан, кажется, и сам измучился сидеть под портретом императора, пыхтя от бессилия и безделия.
— Разве что отлучиться ненадолго?
Баба прицепил саблю, надел фуражку и перчатки, расчесал щеточкой усы.
— Идемте, сенсей.
Беседа о государстве продолжалась по дороге.
Капитан с глубоким убеждением говорил:
— Вся Япония держится на одном стержне, который называется «Кокутай», «Тело Государства». В Государственном Теле живет национальный дух, он называется «Кокусуй», «Суть Государства». Каждый японец — клетка этого тела и частица этого духа. Твердо знает свой долг и права, понимает все правила и потому чувствует себя защищенным. Беда в том, что землетрясение разрушило столицу — голову, принимающую решения. Империя сейчас похожа на человека в эпилептическом припадке. Члены бессмысленно двигаются, руки и ноги дергаются, сами себя калечат... И чем дольше помрачен мозг, тем больше будет травм.
— А может быть, Кокутай — не самая лучшая концепция государства? — усомнился Маса. — Хорошо ли, когда все решения принимаются в одном пункте, который можно парализовать? И который способен совершать ошибки? В Америке, например, сорок восемь штатов, и в каждом свой собственный мозг.
— Кокутай не лучшая идея?! Какая нелепая мысль! — Баба даже остановился от изумления. — Вы слишком долго жили за границей, Сибата-сенсей. Что нам пример американцев?У них нет представления о морали. Но мы, японцы, потому и японцы, что являемся одной семьей. А в хорошей семье младшие слушаются старших, иначе семья распадается.
Они завернули за угол и остановились как вкопанные. На тротуаре вповалку лежали люди, человек двадцать или тридцать. Здесь случилась какая-то трагедия!
По русской привычке Маса хотел перекреститься, но тут одно тело шевельнулось, за ним другое. Это были не покойники. Около развалин дома валялась вывеска винной лавки, в воздухе стоял густой запах сакэ.
— Вы когда-нибудь видели таких японцев? Хуже иностранных моряков, — горько вздохнул Баба, отворачиваясь. — Вот она — жизнь, в которой совсем не осталось Порядка...
Он был прав. Кокутай не Кокутай, но совсем без Порядка жить нельзя.
Впереди зазеленел городской парк, самого обычного вида: кусты, деревья, клумбы. Будто и не было никакого землетрясения. Насколько природа прочнее человеческих творений — каменные дома развалились, а деревья стоят.
На широкой лужайке кипела работа. Люди в черных куртках разгружали из автофургона ящики с консервами и мешки риса. Другие складывали штабелями котелки для приготовления пищи, свернутые палатки, носилки.
— Вот кто сохранил Кокусуй, — с завистью сказал Баба. — Потому что у якудзы нет демократии, зато есть твердый Порядок... Где Сандаймэ-сан? — спросил он у ближайшей черной куртки.
— Оябун сейчас в лазарете, начальник, — поклонился якудза. — Вон там, за кустами.
За кустами, под натянутыми полотняными навесами, лежали раненые. Их было несколько сотен.
Первый, кого увидел Маса, была мисс Турнип. То есть, увидел он ее потом — сначала услышал.
Пароходная знакомая орала на красавца Сандаймэ по-английски:
— Сколько раз повторять? Нужны еще бинты! Йод! Противостолбнячная сыворотка!
Дьяконисса выглядела диковинно. Она тоже была в черной куртке, с повязкой «Хиномару-гуми» на голове.
Главный якудза морщился на крик, но покорно кивал.
— Ору райт, окусан, — повторял он. — Ору райт.
Увидел приближающегося полицейского, очень обрадовался.
— Сорри, окусан. Ай маст гоу! Порису! — поклонился он ведьме добра и кинулся навстречу капитану.
Они вежливо поклонились друг другу, как добрые знакомые.
Мисс Турнип злобно уставилась на Масу.
— А, мистер якудза! К своим пришли? Только вас здесь и не хватало. Хорошо хоть Наоми оставили в покое... Эй, разве так накладывают шину?! — закричала она на кого-то. — Я же показывала!
Слава богу, ушла.
Маса тоже поклонился:
— Благодарю за вчерашнее.
Сандаймэ слегка наморщил лоб, пытаясь вспомнить, о чем речь, — и, кажется, не вспомнил. Должно быть, вчера было слишком много всякого.
— Почему Турнип-сан назвала вас «мистер якудза»?
— Потому что я родом из иокогамских якудза. Масахиро Сибата. А моего отца звали Рюдзо Сибата.
Капитан удивленно воскликнул:
— Вы же говорили, что создавали иокогамскую полицию!
— Разве якудза и полиция — враги? — укорил его Маса.
Баба смутился:
— Нет, конечно. Прошу прощения, сенсей. Прошу прощения, Тадаки-сан.
А Сандаймэ задумчиво повторил:
— Рюдзо Сибата, Рюдзо Сибата... Точно. Был у моего деда Сахэя в Иокогаме такой гасира — еще во времена, когда мы назывались «Обезьяньей рукой». Его убили стражники за сопротивление при аресте. Отрубили руку с мечом, а потом и голову, чтобы не мучился. Красивая смерть. Насколько я помню, это произошло в третьем году эры Бункю, ровно шестьдесят лет назад.
И пояснил капитану:
— Курано-сенсей следил за тем, чтобы мы с братом хорошо учили историю семьи. Всё зубрили наизусть: имена, даты.
Маса молчал, потрясенный тем, что наконец, совершенно неожиданно, узнал правду о гибели своего бандитского папаши...
— По какому вы делу, капитан? — спросил Сандаймэ, фамилия которого, выходит, была Тадаки.
Говорил он на правильном, чистом японском — не на жаргоне. К тому же еще худо-бедно изъяснялся по-английски. И то, и другое для якудзы необычно, подумал Маса. Либо же японская преступность за сорок лет сильно изменилась.
— Сибата-сенсей говорит, что ваши люди раздают листовки, которые настраивают горожан против корейцев. Из-за этого в городе происходят самочинные расправы, — строго начал Баба, но сразу же перешел с официального тона на доверительный: — Я привык вас считать человеком ответственным. Зачем же вы умножаете Хаос там, где его и так слишком много? Откуда у вас сведения, что корейцы творят бесчинства и отравляют колодцы?
Оябун ответил не тотчас же, словно что-то обдумывая. Смотрел он при этом не на полицейского, а на Масу. И обратился тоже к нему:
— ...Если вы из рода якудза, значит, вам можно доверять, лишнего не наболтаете. Предупреждаю: то, что я скажу, разглашению не подлежит.
А еще Япония хороша тем, что если тебя признали своим, то тебе доверяют, подумал Маса. Раз ты потомственный якудза, а полицейский начальник именует тебя «сенсеем», значит, ты заслуживаешь всяческого респекта и от тебя можно не таиться.
— Дело в том, — понизил голос Сандаймэ, — что вчера вечером нарочный доставил мне письмо из Токио. Вот оно.
— Вы вообще кто такой? Говорите чудно, будто иностранец.
— Меня, повторяю, зовут Сибата Масахиро. Я международный сыщик, вел расследования во многих странах, — с достоинством молвил Маса. — А во времена, когда вы еще в школу не ходили, я помогал создавать иокогамскую полицию. Слышали про инспектора Асагаву, убитого «крадущимися»? Я с ним работал.
Дело в свое время было громкое, но очень уж давнее, и помянул его Маса без особой надежды. Однако Баба вскочил и с волнением воскликнул:
— Вы лично знали Героического Инспектора Гоэмона Асагаву?! Работали с ним?! Прошу вас садиться, Сибата-сенсей.
Подбежал, пододвинул стул.
Чем хороша Япония — здесь чтут память героев, с удовлетворением подумал Маса, неспешно усаживаясь. Обращение «сенсей» заставило его приосаниться.
Теперь начальник районной полиции заговорил совсем иначе.
— Погром — конечно, безобразие и хуже того позор. Откуда-то поползли слухи, упавшие на подготовленную почву, корейцам просто не повезло. Их не любят, потому что они приезжают сюда, нанимаются работать задёшево, сбивают расценки.
— Слухи поползли не просто так. Их специально распространяют.
Маса рассказал, какие листовки раздают на холме Сэнгэн. Капитан задумался.
— Если сообщения исходят от «Хиномару-гуми», к ним следует отнестись серьезно. Господин Сандаймэ человек твердых принципов. Ни в чем недостойном он участвовать не стал бы. Должно быть, у него есть основания обвинять корейцев. Хотя, учитывая воспаленное состояние умов, делать этого все равно не следовало бы...
Какой-нибудь иностранец, наверное, удивился бы, что полицейский начальник говорит о главаре бандитов с таким уважением, но Маса был японец, и к тому же якудза не вполне бандиты. Во всяком случае, не все.
Положение сенсея дает человеку массу привилегий. Например, можно рассердиться и повысить голос. Это Маса, на правах личного знакомого Героического Инспектора, и сделал.
— Значит, нужно у Сандаймэ спросить, почему он распространяет такие взрывоопасные слухи! И это-то уж вы сделать можете. Чем сидеть тут «как идиот»!
О втором деле — про украденную Глэдис — международный сыщик решил пока не говорить. Во-первых, японские полицейские (а впрочем, любые полицейские) не способны вместить в башку два трудных дела сразу. А во-вторых, гораздо лучше будет выяснить про Шрам-На-Лбу у самого Сандаймэ, явившись к нему с представителем власти.
— Нет, сенсей. Извините, не могу. Я должен находиться здесь, в управлении. Это мой долг. Мимо проходят люди, видят, что власть на месте, и немного успокаиваются. Я — не просто человек по имени Итиро Баба, я олицетворяю государство.
— Олицетворяете то, чего нет. Почему государство ничего не делает?
Капитан подвигал усищами, запыхтел. Ответил неохотно, понизив голос:
— Потому что у нас демократия. Парламент, партии. Вы же знаете, неделю назад умер премьер-министр Като, его кабинет ушел в отставку, а новое правительство еще не сформировано. В прежние времена сёгун назначил бы главного министра, тот отдал бы приказ, и всё задвигалось бы. А сейчас, наверно, спорят, голосуют. Юристы говорят, что это и это сделать нельзя, потому что конституция... Поди еще депутатов собери в этой неразберихе. В результате никто ничего не делает. Демократическое государство — оно слабое. Нет настоящего Порядка, одна видимость.
Произнести такое вслух для японского казенного человека было непросто.
— Если государство — видимость, зачем вам сидеть на битых кирпичах в разрушенном доме? — рассудительно молвил Маса. — Флаг висит, постовой стоит. Он будет говорить людям, что господин начальник очень занят, принять не может. Посетитель увидит, что государство на месте и работает. Этого достаточно. А к тому, что обычному человеку государство ничем не поможет, все и так знают. Идемте лучше в парк Ханадзоно. Потолкуем с Сандаймэ. Нужно остановить убийства. Это самый первый долг полицейского.
С людьми, у которых развито чувство долга, легко. К тому же капитан, кажется, и сам измучился сидеть под портретом императора, пыхтя от бессилия и безделия.
— Разве что отлучиться ненадолго?
Баба прицепил саблю, надел фуражку и перчатки, расчесал щеточкой усы.
— Идемте, сенсей.
Беседа о государстве продолжалась по дороге.
Капитан с глубоким убеждением говорил:
— Вся Япония держится на одном стержне, который называется «Кокутай», «Тело Государства». В Государственном Теле живет национальный дух, он называется «Кокусуй», «Суть Государства». Каждый японец — клетка этого тела и частица этого духа. Твердо знает свой долг и права, понимает все правила и потому чувствует себя защищенным. Беда в том, что землетрясение разрушило столицу — голову, принимающую решения. Империя сейчас похожа на человека в эпилептическом припадке. Члены бессмысленно двигаются, руки и ноги дергаются, сами себя калечат... И чем дольше помрачен мозг, тем больше будет травм.
— А может быть, Кокутай — не самая лучшая концепция государства? — усомнился Маса. — Хорошо ли, когда все решения принимаются в одном пункте, который можно парализовать? И который способен совершать ошибки? В Америке, например, сорок восемь штатов, и в каждом свой собственный мозг.
— Кокутай не лучшая идея?! Какая нелепая мысль! — Баба даже остановился от изумления. — Вы слишком долго жили за границей, Сибата-сенсей. Что нам пример американцев?У них нет представления о морали. Но мы, японцы, потому и японцы, что являемся одной семьей. А в хорошей семье младшие слушаются старших, иначе семья распадается.
Они завернули за угол и остановились как вкопанные. На тротуаре вповалку лежали люди, человек двадцать или тридцать. Здесь случилась какая-то трагедия!
По русской привычке Маса хотел перекреститься, но тут одно тело шевельнулось, за ним другое. Это были не покойники. Около развалин дома валялась вывеска винной лавки, в воздухе стоял густой запах сакэ.
— Вы когда-нибудь видели таких японцев? Хуже иностранных моряков, — горько вздохнул Баба, отворачиваясь. — Вот она — жизнь, в которой совсем не осталось Порядка...
Он был прав. Кокутай не Кокутай, но совсем без Порядка жить нельзя.
Впереди зазеленел городской парк, самого обычного вида: кусты, деревья, клумбы. Будто и не было никакого землетрясения. Насколько природа прочнее человеческих творений — каменные дома развалились, а деревья стоят.
На широкой лужайке кипела работа. Люди в черных куртках разгружали из автофургона ящики с консервами и мешки риса. Другие складывали штабелями котелки для приготовления пищи, свернутые палатки, носилки.
— Вот кто сохранил Кокусуй, — с завистью сказал Баба. — Потому что у якудзы нет демократии, зато есть твердый Порядок... Где Сандаймэ-сан? — спросил он у ближайшей черной куртки.
— Оябун сейчас в лазарете, начальник, — поклонился якудза. — Вон там, за кустами.
За кустами, под натянутыми полотняными навесами, лежали раненые. Их было несколько сотен.
Первый, кого увидел Маса, была мисс Турнип. То есть, увидел он ее потом — сначала услышал.
Пароходная знакомая орала на красавца Сандаймэ по-английски:
— Сколько раз повторять? Нужны еще бинты! Йод! Противостолбнячная сыворотка!
Дьяконисса выглядела диковинно. Она тоже была в черной куртке, с повязкой «Хиномару-гуми» на голове.
Главный якудза морщился на крик, но покорно кивал.
— Ору райт, окусан, — повторял он. — Ору райт.
Увидел приближающегося полицейского, очень обрадовался.
— Сорри, окусан. Ай маст гоу! Порису! — поклонился он ведьме добра и кинулся навстречу капитану.
Они вежливо поклонились друг другу, как добрые знакомые.
Мисс Турнип злобно уставилась на Масу.
— А, мистер якудза! К своим пришли? Только вас здесь и не хватало. Хорошо хоть Наоми оставили в покое... Эй, разве так накладывают шину?! — закричала она на кого-то. — Я же показывала!
Слава богу, ушла.
Маса тоже поклонился:
— Благодарю за вчерашнее.
Сандаймэ слегка наморщил лоб, пытаясь вспомнить, о чем речь, — и, кажется, не вспомнил. Должно быть, вчера было слишком много всякого.
— Почему Турнип-сан назвала вас «мистер якудза»?
— Потому что я родом из иокогамских якудза. Масахиро Сибата. А моего отца звали Рюдзо Сибата.
Капитан удивленно воскликнул:
— Вы же говорили, что создавали иокогамскую полицию!
— Разве якудза и полиция — враги? — укорил его Маса.
Баба смутился:
— Нет, конечно. Прошу прощения, сенсей. Прошу прощения, Тадаки-сан.
А Сандаймэ задумчиво повторил:
— Рюдзо Сибата, Рюдзо Сибата... Точно. Был у моего деда Сахэя в Иокогаме такой гасира — еще во времена, когда мы назывались «Обезьяньей рукой». Его убили стражники за сопротивление при аресте. Отрубили руку с мечом, а потом и голову, чтобы не мучился. Красивая смерть. Насколько я помню, это произошло в третьем году эры Бункю, ровно шестьдесят лет назад.
И пояснил капитану:
— Курано-сенсей следил за тем, чтобы мы с братом хорошо учили историю семьи. Всё зубрили наизусть: имена, даты.
Маса молчал, потрясенный тем, что наконец, совершенно неожиданно, узнал правду о гибели своего бандитского папаши...
— По какому вы делу, капитан? — спросил Сандаймэ, фамилия которого, выходит, была Тадаки.
Говорил он на правильном, чистом японском — не на жаргоне. К тому же еще худо-бедно изъяснялся по-английски. И то, и другое для якудзы необычно, подумал Маса. Либо же японская преступность за сорок лет сильно изменилась.
— Сибата-сенсей говорит, что ваши люди раздают листовки, которые настраивают горожан против корейцев. Из-за этого в городе происходят самочинные расправы, — строго начал Баба, но сразу же перешел с официального тона на доверительный: — Я привык вас считать человеком ответственным. Зачем же вы умножаете Хаос там, где его и так слишком много? Откуда у вас сведения, что корейцы творят бесчинства и отравляют колодцы?
Оябун ответил не тотчас же, словно что-то обдумывая. Смотрел он при этом не на полицейского, а на Масу. И обратился тоже к нему:
— ...Если вы из рода якудза, значит, вам можно доверять, лишнего не наболтаете. Предупреждаю: то, что я скажу, разглашению не подлежит.
А еще Япония хороша тем, что если тебя признали своим, то тебе доверяют, подумал Маса. Раз ты потомственный якудза, а полицейский начальник именует тебя «сенсеем», значит, ты заслуживаешь всяческого респекта и от тебя можно не таиться.
— Дело в том, — понизил голос Сандаймэ, — что вчера вечером нарочный доставил мне письмо из Токио. Вот оно.