Прощаясь с сыщиком, Наоми не перекрестила его, а молитвенно сложила ладони и поклонилась. Значит, на японских богов надеялась больше, чем на христианского.

Уходил Маса широким шагом, олицетворяя собой уверенное, но не суетливое поспешание. Однако вскоре, у развалин моста, увидел выброшенную на берег спортивную яхту с уютной каюткой и решил, что прежде всего необходимо выспаться. Потому что очень устал и потому что утро мудренее. Бордель, куда неправильные якудза захотят продать красивую девочку, наверняка тоже разрушен или во всяком случае прекратил работу. Люди устроены так, что или боятся, или развратничают. Одно с другим не совмещается.

На яхте ронин нашел галеты и ящик пива. Поел, попил, завернулся в запасной парус, улегся. В цепенеющем перед тем как отключиться мозгу мелькнула надежда: а вдруг всё это вообще приснилось? Открою глаза у себя в каюте, на пароходе, и ничего этого не было: ни землетрясения, ни тайфуна, ни пожара.

Но проснулся Маса там же, где лег. Несмотря на близость большого города вокруг было очень тихо, только поплескивали волны. Нет, не приснилось. Иокогама мертва.

Смотреть на берег он пока не стал, чтобы не сбить дедуктивное вдохновение. Сел в позу дзадзэн, уставился на пустой горизонт. Солнце сияло прямо сверху — был полдень.

В прозрачной и легкой голове, как хрустальные шарики, перекатывались быстрые мысли.

Из какого клана Шрам-На-Лбу и его люди? Какие-нибудь самовольщики из вчерашней «Хиномару» или бойцы другого гуми? Вполне могли нагрянуть и пришлые, чтобы поживиться в богатом городе.

Задачка не из сложных. Нужно разыскать Сандаймэ и спросить: есть ли у него в банде субъект с разрубленной бровью, отрезанным мизинцем и ущербной нравственностью? Оябун производит впечатление человека достойного. Он не простит подобного злодейства ни своим, ни чужим.

В общем, дедукция не заняла и минуты.

Маса бодро вскочил и, скрепив сердце, обернулся к Иокогаме.

Родной город был похож на почерневший, обугленный труп. Пожары закончились, потому что всё воспламеняющееся сгорело. Повсюду клубился дым, сливаясь в пелену сизого тумана, а выше, нетронутые огненной стихией, зеленели холмы.

Туда мне и нужно, подумал Маса. Все, кто уцелел, будут наверху. И подскажут, где найти оябуна «Хиномару».

...Расчет оказался точным. Поднявшись по знаменитой каменной лестнице Сто Ступеней, Маса увидел, что Иокогама не совсем умерла. Погибло только каменно-деревянное тело города, от которого оторвалась душа, но переместилась она не на небо, а на вершину холма Сэнгэн. Здесь она и копошилась, покалеченная и потрясённая, однако живая. Десятки тысяч людей лежали и сидели на траве, под кое-как сооруженными навесами. Многие в кровавых тряпках, с самодельными шинами на сломанных конечностях, с волдырями от ожогов. Стоял ровный гул множества приглушенных голосов. Кто-то плакал, кто-то стонал, где-то хныкали дети, но все эти звуки были негромкими. Вот отличие японской толпы от любой другой, подумал Маса, озираясь. Русские, американцы или китайцы в таком положении галдели бы, причитали и кричали. Японцы же приучены держать горе на коротком поводке, чтоб оно никому не докучало своим воем.

На прославленной смотровой площадке молча стояли люди. Все глядели вниз. Посмотрел и Маса.

Крупнейший портовый город Дальнего Востока превратился в черно-серую курящуюся пустыню. Кажется не уцелело ни одного здания.

Это не город, а кладбище, подумал Маса и содрогнулся. Среди развалин лежат тысячи и тысячи раздавленных, задохнувшихся, сгоревших. На сентябрьской жаре тела скоро начнут гнить. Не похоже, что их кто-то убирает. Непохоже, что кто-то собирается помогать раненым. И чем будут питаться выжившие? Что они будут пить? Где найдут пристанище? Толчки закончились, пожары догорели, но люди, умеющие жить только при Порядке, без цивилизации обречены. Они как стадо овец, оставшееся без пастуха и овчарки, без хлеба и корма — без хозяина.

Прежде чем искать Глэдис Тревор, нужно понять, уцелело ли хоть что-то от государства, от большого мира. Знает тут это кто-нибудь или нет?

Поодаль густела, шевелилась плотная толпа. Маса пошел туда. На длинной стене обвалившегося деревянного сарая сплошь висели маленькие бумажки. На них — имена, имена, имена. Люди все время перемещались, толкаясь локтями, жадно читали. Искали пропавших близких — вдруг отыщутся?

Но у Масы в городе родственников не было. Его больше заинтересовало скопище, образовавшееся вокруг очкастого мужчины в пыльном белом кителе. Он что-то рассказывал, остальные напряженно слушали.

— Кто это? — спросил Маса у очень приличной дамы в дорогом, но разорванном на спине кимоно.

— Таможенник, из порта. Землетрясение застало его на канадском пароходе. На берег он выбрался только сегодня, ищет семью.

— А почему его слушают?

— Он всё знает. На пароходе работало радио.

— Значит, где-то сохранились радиостанции? — обрадовался Маса.

На них цыкнули:

— Тише вы! Он про принца Ямасину рассказывает!

Принц Такэхико Ямасина был любимцем прессы, о нем писали даже в Европе. Молодой красавец, морской летчик, газеты называли его «Летающий Принц».

— ...Дворец обрушился и похоронил под обломками юную жену его высочества, а она была на сносях, — трагическим тоном объявил очкастый таможенник, и все вокруг запричитали:

— Ах, какое ужасное несчастье! Такая хорошенькая! Настоящий ангел! Ей же всего девятнадцать лет! Бедный принц!

Удивительно, до чего публика падка на новости об августейших особах — даже в такое время, подивился Маса. У каждого собственная беда, а вот ведь сморкаются, льют слезы.

Всхлипывала и его соседка, изящно промакивая глаза бумажной салфеточкой.

— Что Япония-то, вся развалилась или нет? — шепотом спросил Маса.

— Пострадал только район Канто. Токио и Иокогама разрушены землетрясением и пожаром. По заливу Сагами прокатилось цунами, смыло прибрежные города. Этот господин говорит, что море утащило с рельсов целую электричку со всеми пассажирами, а еще одна рухнула с моста. Но есть и хорошие новости. Императорский дворец уцелел. И его величество — вот счастье! — находился не в столице, а в загородной резиденции.

— Да черт бы с ним, с его величеством! — воскликнул Маса. — На кой он нужен, если нет ни врачей, ни полиции, ни пожарных! Никто не помогает людям!

Дама уставилась на него в ужасе. Говорить такое о священной особе императора в Японии было невообразимо.

— Почему? Помогают... — пролепетала она. И показала куда-то в сторону.

Там тоже толпились люди, но не гурьбой, а выстроившись в очередь. Крепкие парни в уже знакомых Масе черных куртках с красной эмблемой разливали из бочки питьевую воду. На бочке было написано «Хиномару-гуми».


— Ага, — прошептал Маса, — вы-то мне и нужны.

Подошел.

Якудза, который черпал воду, все время приговаривал:

— Передайте всем. Из колодцев не пить! Там может быть отрава. Передайте всем. Из колодцев не пить! Там может быть отрава.

Почему не пить? Какая еще отрава?

Другой раздавал напечатанные на гектографе листовки. Маса взял одну, стал читать.

Наверху — герб клана. Заголовок «Жителям города Иокогама». Ниже крупно: «ОСТОРОЖНО!» И текст: «Из тюрьмы Нэгиси вырвалась на свободу тысяча преступников. Это большевики, анархисты, террористы и уголовники. Они хотят воспользоваться народной бедой, чтобы погубить великую страну Ямато. Особенно берегитесь корейцев, которые поголовно заражены красной пропагандой. Они грабят наши дома, насилуют наших женщин, убивают одиноких прохожих, отравляют колодцы. Наша трагедия — их радость. Будьте бдительны!»

— А почему наша трагедия для корейцев радость? — спросил Маса у человека, заглядывавшего ему через плечо.

— Так они же корейцы, — ответил тот, удивившись. — Мы их завоевали, они нас ненавидят. Вот сволочи! Жара ведь, всем пить охота, а они — колодцы отравлять.

Умные люди все разные, а остолопы повсюду одинаковы, вздохнул Маса, отходя. У русских остолопов чуть что случись — колодцы отравляют евреи или цыгане, у японских остолопов — корейцы. Когда сваливается большая беда, остолопам обязательно нужно на ком-то выместить свой испуг.

А еще все моментально звереют, подумал он, увидев картину, в обычной японской жизни нспредставимую. Двое здоровенных лбов вырывали у худосочного парня-студента, только что отстоявшего очередь, флягу с водой. Парень жалобно вскрикивал. Люди молча смотрели — не с возмущением, а с завистью, облизывая пересохшие губы.

Видели мы уже такое, качнул головой Маса. В России, когда всё рухнуло. Хаос он и есть Хаос. Начинают действовать другие правила, другие законы. Плавный закон ясен и прост: кто сильнее, тот и прав.

Нечего тут бродить, среди потерянных людей, быстро превращающихся из общества в стаю, а то с ума сойдешь. Нужно заняться делом.

Он подошел к черным курткам.

— Где мне найти господина Сандаймэ, ребята? У меня к нему дело.

Спросил на диалекте, которым пользуются якудза, с раскатистым рррр и смазанными гласными. Спокойно, как свой у своих.

На него уставились.

— Ты сам кто? Какое у тебя дело?

— У меня к нему дело, — спокойно повторил Маса. — Не к вам.

Говорить надо было без агресии, но сразу обозначив, кто здесь старший.

Похоже, за долгие годы, проведенные на чужбине, прежние навыки не забылись — ответили ему почтительно:

— Иди на Ханадзоно, аники. У наших там бакуфу. «Аники» означало «старший брат». «Ханадзоно» — парк в нижнем городе. «Бакуфу» — ставка сёгуна, то есть, надо полагать, временный штаб клана.

Неопределенно хмыкнув вместо изъявлений благодарности, которая уважающему себя «аники» была бы не к лицу, Маса с облегчением пошел прочь от толпы. Вниз, в погибший город.





* * *




Он шел через выгоревшие кварталы. По развалинам ползали, что-то искали люди, такого же серого цвета, что и развалины. Вначале Маса подумал, что это спасатели разыскивают заваленных, но очень уж воровато предполагаемые спасатели озирались на прохожего. У каждого при себе был набитый мешок. Кто-то с довольным видом вытащил из-под мусора швейную машинку. Двое, рыча и плюясь, рвали друг у друга из рук серебряный канделябр.

Мародеры...

На тротуаре валялся мертвец с раскроенным черепом. Его явно убило не землетрясение. Кровь еще не застыла.

Есть зло нечеловеческое, чудовищное, но в то же время и величественное — как вчерашняя катастрофа, а есть зло, творимое людьми, и оно намного мерзее, печально размышлял одинокий ронин. Прав лиходей Момотароу, всё это очень похоже на русскую революцию, только еще страшней, потому что Хаос воцарился так быстро. Люди и без того в большинстве своем неумны, а от отмены всех и всяческих ограничений становятся совсем дураками.

И только было Маса окончательно закручинился, как увидел перед собой ограничение в самой наглядной форме: впереди улицу перегораживал деревянный барьер, и около него стояли люди с красными повязками на рукавах.

Появилась какая-то самоорганизация, зачаток Порядка, воспрял духом Маса. Значит, люди не пропащие, они сопротивляются анархии!

Кажется, какого-то преступника уже схватили — трясли за шиворот, допрашивали. Задержанный, щуплый паренек в полотняной фуражке, испуганно вертел головой.

Караульные были вооружены чем придется. Один с топором, другой с охотничьим ружьем, остальные с бамбуковыми кольями, с кухонными ножами. На повязках белой краской написано «Дзикэнтай», «Отряд самообороны».

— Пой национальный гимн! — услышал Маса, подходя. — Что, слова забыл? Их всякий японец со школы знает! Говорю вам, это кореец!

Парнишка дрожал, шевелил губами, но вырывалось только мычание.