⁂


Приехав в отделение полиции, Эрнст нетвердым шагом направился в сторону кабинета Хедстрёма. Уже когда Патрик позвонил ему на мобильный и с металлом в голосе велел немедленно ехать в отделение, он заподозрил, что над ним нависла опасность. Он покопался в памяти, пытаясь сообразить, на чем его могли поймать, но был вынужден признать, что выбор слишком большой для того, чтобы угадать безошибочно. Он являлся истинным мастером находить легкие пути и давно возвел обман в вид искусства.

– Садись.

Он покорно подчинился приказу Патрика и для защиты от приближающейся бури принял непокорный вид.

– Чем вызвана такая безумная спешка? Я занимался делом, и ты не имеешь права грубо срывать меня сюда только потому, что тебя временно назначили отвечать за расследование.

Нападение – лучшая форма защиты, но, судя по все больше мрачнеющему выражению лица Патрика, в этом случае это был неверный путь.

– Ты на прошлой неделе принимал заявление о пропавшей немецкой туристке?

Дьявол. Об этом он забыл. Маленькая блондиночка пришла прямо перед ланчем, и он просто постарался от нее побыстрее отделаться, чтобы успеть поесть. Ведь обычно эти заявления о пропавших друзьях серьезного отношения не требовали. Чаще всего друзья обнаруживались в хлам пьяными в какой-нибудь канаве, или оказывалось, что они отправились домой к какому-нибудь парню. Черт побери! Он понял, что за это придется поплатиться. Надо же, он не связал это с найденной вчера девушкой, но задним числом соображать легко. Сейчас нужно минимизировать потери.

– Ну да, наверное, принимал.

– Наверное! – Обычно спокойный голос Патрика гремел в маленьком помещении подобно грому. – Либо ты принимал заявление, либо нет. Третьего не дано. Если же ты принял заявление, то, черт… где оно? – Патрик был настолько взбешен, что запинался. – Ты понимаешь, во что это обошлось расследованию в плане времени?

– Да, конечно, получилось неудачно, но откуда мне было знать …

– Тебе надо не знать, а выполнять свою работу. Надеюсь, мне никогда больше не придется сталкиваться с подобным. А сейчас нам придется наверстывать драгоценные часы.

– Могу ли я что-нибудь … – Эрнст сделал голос максимально смиренным и всем своим видом постарался изобразить раскаяние. В глубине души он проклинал все на свете за то, что какой-то мальчишка разговаривает с ним таким образом, но поскольку Хедстрём теперь, похоже, стал ушами Мелльберга, еще усугублять ситуацию было бы глупо.

– Ты уже сделал достаточно. Мы с Мартином продолжим заниматься расследованием. А ты займешься поступающими сигналами. Мы получили заявление об ограблении виллы в Шепстаде. Я поговорил с Мелльбергом и получил санкцию на то, чтобы ты поехал туда один.

Показывая, что разговор окончен, Патрик повернулся к Эрнсту спиной и принялся так неистово стучать по клавиатуре, что раздавались громкие щелчки.

Эрнст, ворча, двинулся прочь. Все-таки ничего уж такого безумно страшного не произошло – подумаешь, не написал один-единственный маленький рапорт. В подходящий момент он поговорит с Мелльбергом о том, насколько уместно назначать человека с такой неуравновешенной психикой ответственным за расследование убийства. Да, черт возьми, непременно поговорит.





⁂


По прыщавому парню перед ним можно было изучать летаргию. На его лице читалась безнадежность, ему явно уже давно вдолбили мысль о бессмысленности существования. Подобные признаки были хорошо знакомы Якобу, и он не мог не рассматривать это как вызов. Он знал, что обладает властью направить жизнь мальчика в совершенно ином направлении, но, насколько хорошо ему это удастся, будет зависеть исключительно от того, есть ли у самого мальчика хоть какое-нибудь желание, чтобы его перетянули на правильный путь.

В региональной общине работу Якоба с молодежью хорошо знали и уважали. К нему на хутор попадали многие сломленные души, чтобы потом уехать оттуда продуктивными гражданами общества. Религиозный аспект, правда, от посторонних умалчивался, поскольку государственные ассигнования держались на зыбкой основе. Всегда находятся неверующие люди, которые кричат: «Секта!», как только что-либо выходит за рамки их ограниченного взгляда на суть религии.

Бóльшую часть уважения Якоб заработал благодаря собственным заслугам, но он не мог отрицать, что какую-то долю можно приписать тому, что он приходится внуком Эфраиму Хульту, «Проповеднику». Дед, правда, не принадлежал именно к этой общине, но его репутация была столь широко известна на побережье Бухулена, что она вызывала отклик во всех свободных религиозных объединениях. Ортодоксальная шведская церковь, естественно, считала Проповедника шарлатаном, но, с другой стороны, такого мнения придерживались все те, кто предпочитал ограничиваться чтением проповедей по воскресеньям перед пустыми церковными скамьями, поэтому свободные христианские объединения не обращали на это особого внимания.

Работа с трудными и злоупотребляющими подростками заполняла жизнь Якоба уже почти десятилетие, но теперь она не приносила ему того удовлетворения, как раньше. В свое время он принимал активное участие в налаживании деятельности на хуторе для перевоспитания подростков, но работа больше не заполняла пустоту, с которой он жил всю жизнь. Ему чего-то не хватало, и погоня за этим неизвестным «чем-то» его пугала. Он долгое время думал, что крепко стоит на земле, а сейчас ощущал тревожное покачивание под ногами и страшился пропасти, которая могла разверзнуться и поглотить его целиком, и телом, и душой. Как много раз он, твердый в своем убеждении, с умным видом подчеркивал, что сомнение – первейшее орудие дьявола, не зная, что однажды сам окажется в подобном состоянии.

Он встал и прошел за спину мальчика. Глядя в выходящее на озеро окно, он видел лишь собственное отражение в стекле. «Сильный, здоровый мужчина», – иронично размышлял он. Черные волосы коротко подстрижены – Марита, стригущая его дома, справляется со своей задачей отлично. Изящно вылепленное лицо с тонкими чертами, но без оттенка женственности. Не худой и не особенно полный; его телосложение можно определить как нормальное. Но главным достоинством Якоба были глаза – ярко-голубые, с уникальной способностью казаться одновременно ласковыми и пронизывающими. Эти глаза помогли ему наставить многих на путь истинный. Он знал это и пользовался этим.

Но не сегодня. Собственные демоны мешали ему сосредоточиться на чьих-то других проблемах, и воспринимать слова мальчика было легче, не глядя на него. Оторвав взгляд от собственного отражения, он посмотрел на озеро и простиравшийся на десятки километров лес. Стояла такая жара, что Якоб мог видеть, как воздух вибрирует над водой. Большой хутор они купили дешево, поскольку им долгие годы не занимались и он пребывал в сильном запустении, и в результате многих часов напряженной совместной работы они привели его в нынешнее состояние. Никакой роскоши, но свежо, чисто и уютно. Представитель муниципалитета всегда восхищался домом и красивыми окрестностями и разглагольствовал о положительном влиянии, которое это должно иметь на бедных не приспособленных к жизни мальчиков и девочек. С получением ассигнований проблем у них пока не возникало, и в течение десяти лет своего существования деятельность протекала успешно. Значит, проблема присутствует только у него в голове, в душе?

Возможно, к выбору неправильного направления на решающем перепутье его подтолкнуло напряжение в повседневной жизни. Он взял сестру к себе в дом без малейших колебаний. Кто, если не Якоб, смог бы успокоить ее душу и укротить ее бунтарский характер? Но она оказалась для него непосильным соперником в психологической борьбе, и в то время как ее «я» с каждым днем набирало силу, он чувствовал, что постоянное раздражение подрывало весь его фундамент. Иногда он, сжимая кулаки, думал, что она глупая, бездарная девчонка, заслуживающая, чтобы семья сбыла ее с рук. Однако это противоречило христианскому мышлению, и следствием каждой такой мысли всегда становились часы самоанализа и усердное изучение Библии в надежде обрести силу.

Внешне он по-прежнему являл собой скалу надежности и оптимизма. Якоб знал, что люди в его окружении нуждаются в нем как человеке, на которого они всегда могут опереться, и пока был не готов пожертвовать этим своим образом. С тех самых пор как он победил сильно мучившую его одно время болезнь, он боролся за то, чтобы не потерять контроль над существованием. Однако усилия по поддержанию внешней невозмутимости истощали его последние ресурсы, и пропасть приближалась семимильными шагами. Он вновь задумался над иронией в том, что круг после стольких лет замкнулся. Полученное известие заставило его на секунду сделать невозможное. Усомниться. Сомнение продолжалось всего мгновение, но оно образовало малюсенькую трещину в плотной основе, придававшей его жизни цельность, и эта трещинка все больше увеличивалась.

Якоб отогнал эти мысли и заставил себя сосредоточиться на стоящем перед ним парне и его жалком существовании. Вопросы, которые он задавал, появлялись автоматически, равно как и сочувственная улыбка, всегда имевшаяся у него в запасе для новой паршивой овцы стада.

Еще один день. Еще один сломленный человек, нуждающийся в излечении. Конца этому не видно. Но даже Богу на седьмой день нужно было отдохнуть.





⁂


Забрав с острова теперь уже ярко-розовое семейство, Эрика с нетерпением ждала прихода Патрика. Она также высматривала признаки того, что Конни с семьей начинают собирать свои пожитки, но было уже половина шестого, а они не предпринимали никаких попыток тронуться в путь. Эрика решила немного подождать, пока не найдет какой-нибудь деликатный способ спросить, не следует ли им скоро ехать, но от детского крика у нее начиналась сильная головная боль, поэтому особенно оттягивать было нельзя. Она с облегчением услышала, как по лестнице поднимается Патрик, и побрела его встречать.

– Привет, дорогой. – Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы его поцеловать.

– Привет. Они еще не уехали? – Патрик говорил тихо, заглядывая в гостиную.

– Нет, и они, похоже, не предпринимают никаких конкретных действий в этом направлении. Что нам, черт возьми, делать? – Эрика отвечала столь же тихо и закатила глаза, показывая свое недовольство ситуацией.


– Они же не могут, не спросив, просто остаться еще на день? Или могут? – с озабоченным видом произнес Патрик.

Эрика фыркнула.

– Если бы ты знал, сколько у моих родителей бывало летом гостей, которые собирались остановиться только на денек, а потом оставались на неделю, ожидая, что их будут обслуживать и бесплатно кормить. Люди ненормальные. А родственники всегда хуже всех.

У Патрика сделался испуганный вид.

– Нельзя же, чтобы они остались на неделю? Нам надо что-то предпринять. Ты не можешь сказать им, что они должны уехать?

– Я? Почему говорить им это должна я?

– Вообще-то они твои родственники.

Эрике пришлось признать, что это – аргумент. Значит, оставалось проглотить горькую пилюлю. Она пошла в гостиную, чтобы узнать о планах гостей, но так и не успела.

– Что мы будем есть? – Четыре пары глаз повернулись к ней с надеждой.

– О… – Эрика сбилась от чистой растерянности перед наглостью. Она быстро перебрала в голове все, что есть в морозилке. – Спагетти с мясным фаршем. Через час.

Когда она вышла на кухню к Патрику, ей хотелось дать самой себе пинка.

– Что они сказали? Когда они уедут?

– Не знаю. Но через час будут есть спагетти с фаршем, – проговорила Эрика, не глядя Патрику в глаза.

– Ты ничего не сказала? – Теперь настала очередь Патрика закатывать глаза.

– Это не так просто. Попробуй сам, тогда увидишь, – прошипела в ответ Эрика и принялась с бряцанием доставать кастрюли и сотейники. – Придется сжать зубы еще на вечер. Завтра я им скажу. Начинай лучше крошить лук, я не в силах одна приготовить ужин на шесть человек.

Некоторое время они работали в давящей тишине, но потом Эрика не смогла дольше сдерживаться.

– Я сегодня была в библиотеке и нашла кое-какой материал, который может тебе пригодиться. Он лежит там. – Она кивнула в сторону кухонного стола. Там аккуратной кучкой лежала основательная пачка откопированных листов.

– Я же сказал, чтобы ты не…

– Да-да, знаю. Но дело сделано, и это было очень приятно в качестве разнообразия, гораздо лучше, чем сидеть дома и пялиться в стены. Так что не нуди.

Патрик, к этому времени уже усвоивший, когда бывает лучше промолчать, уселся за стол, и начал просматривать материал. Там оказались газетные статьи о двух исчезнувших девушках, и он читал с большим интересом.

– Черт, как здорово! Знаешь, я возьму это завтра с собой на работу и почитаю подробнее, но смотрится потрясающе.

Он подошел к плите, встал позади Эрики и положил руки на ее выступающий живот.

– Я вовсе не хочу занудствовать. Я просто волнуюсь за тебя и малыша.

– Я знаю. – Эрика обернулась и обняла его за шею. – Но я вообще-то не из фарфора, и если раньше женщины могли работать в поле, пока чуть ли не там и рожали, то уж, наверное, я могу посидеть в библиотеке, переворачивая листы, без того чтобы что-то случилось.

– Да, ладно. Понятно. – Он вздохнул. – Как только мы избавимся от наших постояльцев, мы сможем больше заботиться друг о друге. Обещай, что скажешь, если захочешь, чтобы я в какой-нибудь день остался дома. В отделении знают, что я работаю по собственной инициативе и что на первом месте для меня ты.

– Обещаю. А сейчас лучше помоги мне приготовить еду, тогда детки, возможно, угомонятся.

– Едва ли. Может, стоит дать им перед едой по стаканчику виски, тогда они, наверное, заснут. – Он лукаво улыбнулся.

– Фу, какой ты страшный человек. Принеси лучше по стаканчику Конни и Бритте, тогда, по крайней мере, у них будет хорошее настроение.

Патрик последовал ее совету и с грустью смотрел, как быстро понижается уровень в бутылке его лучшего солодового виски. Если гости останутся еще на несколько дней, его коллекцию виски будет уже никогда не восстановить.





Лето 1979 года




Она с величайшей осторожностью открыла глаза. Причиной тому была дикая головная боль, от которой ныли даже корни волос. Как ни странно, никакой разницы по сравнению с тем, когда глаза были закрыты, не обнаружилось. Ее по-прежнему окружала кромешная тьма. На мгновение пришла паническая мысль, что она ослепла. Возможно, выпитый вчера самогон был плохим – она слышала истории о том, как молодые люди слепли, выпив самогона. Через несколько секунд кое-что вокруг начало слабо проступать, и она поняла, что со зрением все в порядке, просто здесь нет света. Она посмотрела вверх, чтобы проверить, не увидит ли звездное небо или месяц, если лежит на улице, но сразу сообразила, что так темно летом не бывает и она должна была бы увидеть нежный северный летний свет.

Пощупав то, на чем лежала, она зачерпнула пригоршню похожей на песок земли, которая просыпалась у нее между пальцами. Чувствовался сильный запах перегноя, сладковатый и тошнотворный, и у нее возникло ощущение, что она под землей. Ее охватила паника. Начала развиваться клаустрофобия. Не зная размеров пространства, она вообразила, что стены медленно приближаются к ней, охватывают ее. Почувствовав, будто воздух начинает кончаться, она схватилась за шею, но потом заставила себя сделать несколько спокойных глубоких вдохов, чтобы подавить панику.

Было холодно, и она сразу обнаружила, что на ней нет ничего, кроме трусиков. Тело в нескольких местах болело, она с дрожью притянула колени к подбородку и обхватила ноги руками. Первая паника уступила место такому сильному страху, что казалось, будто он вонзается ей в кости. Как она сюда попала? И почему? Кто ее раздел? Мозг оказался способен ответить лишь, что ей едва ли захочется узнать ответ на эти вопросы. С ней произошло что-то плохое, и она не знает, что именно, но оно во много раз усиливало парализовавший ее страх.

На руке вдруг появилась полоска света, и она автоматически подняла глаза к его источнику. Маленькая щелочка проступала на темном, как бархат, черном фоне, и она заставила себя подняться на ноги и позвала на помощь. Никакой реакции. Встав на цыпочки, она попыталась дотянуться до источника света, но даже не приблизилась к нему. Зато почувствовала, как что-то закапало на поднятое вверх лицо. Капли воды превратились в ручеек, и она сразу ощутила сильную жажду. Даже не подумав, она инстинктивно открыла рот, чтобы всосать жидкость, жадно, большими глотками. Поначалу бóльшая часть проливалась мимо, но через несколько секунд она подстроилась и стала лихорадочно пить. Потом ей показалось, будто все окутал туман, и помещение завертелось. И настала сплошная темнота.