– Ох, спасибо, сестра. Секрет в том, чтобы посыпать корочку тёртой корицей, перед тем как ставить в духовку. Это придаёт ему невероятно тонкий вкус.
– Просто восхитительно. И вдобавок эти сливки!
После обеда тётки позволили Хэдли встать со стула и пойти с ними в холл.
– Раз не хочешь танцевать, хотя бы послушаем музыку, – предложила тётя Шарман. – А там кто знает. Может, ты передумаешь, – она подошла к виктроле, положила пластинку и опустила иглу.
– Не сегодня, – Хэдли стояла, прислонившись к стене. – Нога всё ещё болит, – она опустила взгляд на босые ступни, стараясь вспомнить: она сказала, какая именно нога болит, или нет? – Я даже опасаюсь перелома.
– Чтобы ты не сомневалась, я с удовольствием тебе помогу и сломаю хоть обе ноги, – брякнула тётя Максин.
– А мне кажется, что у тебя всё в порядке, – тётя Шарман перестала возиться с иглой.
Комната наполнилась мягкими звуками музыки, и тётки расселись по местам. Пространство под люстрой казалось особенно пустым без танцовщицы. Мелодия будоражила Хэдли, выталкивая её на середину комнаты. Каждая жилка в её теле трепетала, готовая танцевать, однако девочка подавила этот порыв, старательно скрестив руки.
Тогда тётя Максин встала с места и вышла в центр комнаты, встав под люстрой.
– Хэдли, ты ведь вот так это делаешь, верно? – она раскинула руки и сделала несколько неуклюжих шагов. – Смотрите на меня! Я Хэдли! Я могу танцевать! – она запрокинула голову и расхохоталась.
– Так держать, Максин! – тётя Шарман с восторгом захлопала в ладоши. – Давай ещё!
Музыка всё ускорялась, и тётя Максин в развевающейся юбке закружилась ей в такт. От поднятой ею пыли у Хэдли защипало глаза.
– Я Хэдли! – завывала тётя Максин. – Все смотрите на меня! Однажды я поднимусь на сцену, чтобы тысячи людей аплодировали мне!
– Давай, сестра, давай! – тётя Шарман давилась от хохота.
– Я Хэдли, – Максин всё не унималась. – Я танцую и танцую, чтоб мне хлопали, чтобы меня любили! Вот зачем я не щадила себя и столько занималась! Я хочу, чтобы все обожали меня и восхищались мною! – Старуха крутилась по комнате, заламывая руки, и повторяла: – Любите меня! Обожайте меня! Я могу танцевать!
– Это всё неправда! – не выдержала Хэдли, выскочив на середину комнаты. – Неправда!
Тётя Максин застыла на полушаге и с картинным жестом воскликнула:
– Оно заговорило!
– Что, дорогуша? – тётя Шарман встала и сняла иглу с пластинки. – Что ты сказала?
У Хэдли было такое чувство, будто она очнулась ото сна: девочка стиснула кулаки, чтобы не испугаться, но твёрдо решила высказать то, что наболело:
– Это всё неправда. Ничего подобного! Я никогда не танцевала ради аплодисментов или чтобы меня любили и мной восхищались! – Хэдли тут же вспомнилось, сколько раз она танцевала в этой вот самой комнате. – Я буду танцевать, даже если останусь последним человеком на Земле. Потому что я люблю танцевать. И я рождена для танца.
– Ну так валяй, – фыркнула тётя Максин. – Здесь и сейчас, – она кивнула на пол перед собою.
– Нет.
– Тогда не вижу причины, по которой нам бы стоило любоваться на твою кислую физиономию. Сейчас же отправляйся наверх. И не высовывайся до утра.
Но Хэдли не двинулась с места.
– Я хочу знать правду о том, что случилось с моими родителями.
– Только не начинай это снова! – взвыла тётя Шарман.
Но Хэдли уже не могла больше молчать:
– И где я сейчас нахожусь? У этого места есть адрес? Почему вы держите меня под замком?
– Дорогая Хэдли, – тётя Максин явно едва сдерживала ярость. – Я понимаю, что тебе сейчас нелегко, но уверяю тебя, что мы действуем исключительно тебе во благо. Мир за этими стенами – тёмное, страшное место. Ты и сама не захочешь туда попасть, уверяю тебя. А мы с сестрой держим тебя в безопасности.
– И нечего поднимать столько шума, малышка, – сказала тётя Шарман. – Мы же не виноваты, что с твоими родителями что-то случилось.
– Я хочу домой, – Хэдли почувствовала, как предательски дрожит нижняя губа.
– А я хочу, чтобы ты танцевала, – возразила тётя Максин. – Но судя по всему, нам обеим не светит получить желаемое.
– Мне нужны ответы! – Хэдли сама удивилась своей отваге. – Я хочу знать, что я тут делаю.
И тут в люстре под потолком помутнели и зазвенели все хрустальные подвески. Тени на стене пустились в такой дикий пляс, что от одного вида делалось тошно. На какой-то миг могло показаться, что дом вот-вот рухнет. Хэдли невольно схватилась за спинку кресла тёти Шарман. А когда всё прекратилось, тётки обменялись совершенно непонятными для Хэдли взглядами.
– Довольно, Хэдли, – сказала тётя Максин. – Мы все устали, и нам давно пора спать. Отправляйся к себе в комнату, а завтра мы поговорим.
Хэдли нехотя поплелась к себе, однако задержалась в коридоре. Она услышала, как тётя Шарман сказала:
– Зря ты не заставила её помыть посуду. Теперь придётся делать всё самим.
А Максин ответила:
– А если бы она не побрезговала объедками? Завтра она будет шёлковой от голода.
– Что за упрямая девчонка! Похоже, она вот-вот избавится от твоих чар. Может опять отказаться танцевать, а наша магия на исходе.
– Ха, она будет танцевать, ещё как будет! – самодовольно заверила тётя Максин. – Она больше не будет гулять и есть тоже не будет – пока не станцует. Погоди, увидишь. И дня не пройдёт – будет сама проситься танцевать как миленькая!
– Ещё немного, и этот пыл будет наш! – замурлыкала тётя Шарман, тётя Максин присоединилась к ней на втором куплете, и Хэдли всё ещё слышала их визгливое пение, пока поднималась на третий этаж.
Глава 8
Хэдли едва успела улечься, когда в дверь постучали.
– Хэдли, дорогуша! – дверь распахнулась, и в проёме показалась физиономия тёти Шарман. – Мы можем войти?
Не дожидаясь ответа, обе тётки шагнули в комнату. Девочка в испуге подскочила на кровати.
– Вы хотите, чтобы я встала? – Свет из коридора неприятно резал глаза.
– Нет, нет, что ты, дорогуша, – заворковала тётя Шарман. – Лежи, отдыхай, – она обошла вокруг кровати и села на край, пригласив сестру занять место напротив. И когда тётя Максин опустилась на кровать со своей стороны, Хэдли обнаружила, что натянувшееся одеяло прочно прижало ноги к тюфяку. – Мы просто хотели с тобой поговорить. Правда, Максин?
– Просто поговорить, – тётя Максин осклабилась в кривой улыбке.
Тётя Шарман продолжала:
– Кажется, у нас всё пошло не так гладко, как хотелось бы, и мы решили наверстать упущенное.
– Ладно, – Хэдли в тревоге вертела головой.
Когда тётки торчали напротив друг друга, трудно было понять, на кого надо смотреть.
– Ты могла немного перетрудиться, – сказала тётя Шарман.
– Да? – Хэдли прикинулась, что рада это слышать, хотя ей казалось, что она знает, к чему это ведёт.
– Возможно, мы были немного суровы, – сказала тётя Шарман. – Ты согласна, сестра?
– Я бы не сказала, что мы были суровы, – возразила тётя Максин. – По сравнению с нашим детством с маленькой мисс танцовщицей здесь обращаются как с принцессой.
– Сестра! – одёрнула её Шарман. – Вспомни, о чём мы договорились. – И она добавила сквозь стиснутые зубы: – Строго по плану.
Тётя Максин сокрушённо вздохнула.
– Хэдли, – начала она, уставившись куда-то в пространство за спиной у девочки. – Мы хотим, чтобы ты знала: мы могли показаться тебе суровыми только потому, что старались действовать исключительно тебе во благо. Мы твои тётки, – слова лились до ужаса монотонно. – Что ещё? Ах да. Мы заботимся о тебе и любим тебя.
Тётя Шарман взмахнула рукой:
– Она хочет сказать, что мы твои любящие тётки и мы о тебе заботимся.
– Ну а я что сказала? – фыркнула тётя Максин.
– Нет, ты сказала не то. Ты прожевала все слова. Неужели нельзя было выучить как следует, ты же столько раз их повторяла!
– Эта малявка всё равно не заметит разницы, – и тётя Максин принялась трясти пальцем перед носом у Хэдли. – Ты только глянь на неё. Ни одной мысли. У амёбы и то больше мозгов, чем в этой черепушке!
Хэдли решила, что с неё довольно.
– У амёбы вообще нет мозгов!
Тётя Шарман сказала сестре:
– Позволь мне с этим разобраться. – Она похлопала Хэдли по ногам. – Хэдли, дорогуша. Мы знаем, как тебе сейчас нелегко. Ты, наверное, скучаешь без родителей. Обычно дети без них скучают. И к новому месту, конечно, надо привыкнуть, – она возвела глаза к потолку, как будто вспоминала заученный текст. – И конечно, без еды дети худеют. Поэтому мы прощаем тебя за то, что иногда ты упрямилась.
– Как насчёт всегда упрямилась? – прошипела сквозь зубы тётя Максин.
– Просто восхитительно. И вдобавок эти сливки!
После обеда тётки позволили Хэдли встать со стула и пойти с ними в холл.
– Раз не хочешь танцевать, хотя бы послушаем музыку, – предложила тётя Шарман. – А там кто знает. Может, ты передумаешь, – она подошла к виктроле, положила пластинку и опустила иглу.
– Не сегодня, – Хэдли стояла, прислонившись к стене. – Нога всё ещё болит, – она опустила взгляд на босые ступни, стараясь вспомнить: она сказала, какая именно нога болит, или нет? – Я даже опасаюсь перелома.
– Чтобы ты не сомневалась, я с удовольствием тебе помогу и сломаю хоть обе ноги, – брякнула тётя Максин.
– А мне кажется, что у тебя всё в порядке, – тётя Шарман перестала возиться с иглой.
Комната наполнилась мягкими звуками музыки, и тётки расселись по местам. Пространство под люстрой казалось особенно пустым без танцовщицы. Мелодия будоражила Хэдли, выталкивая её на середину комнаты. Каждая жилка в её теле трепетала, готовая танцевать, однако девочка подавила этот порыв, старательно скрестив руки.
Тогда тётя Максин встала с места и вышла в центр комнаты, встав под люстрой.
– Хэдли, ты ведь вот так это делаешь, верно? – она раскинула руки и сделала несколько неуклюжих шагов. – Смотрите на меня! Я Хэдли! Я могу танцевать! – она запрокинула голову и расхохоталась.
– Так держать, Максин! – тётя Шарман с восторгом захлопала в ладоши. – Давай ещё!
Музыка всё ускорялась, и тётя Максин в развевающейся юбке закружилась ей в такт. От поднятой ею пыли у Хэдли защипало глаза.
– Я Хэдли! – завывала тётя Максин. – Все смотрите на меня! Однажды я поднимусь на сцену, чтобы тысячи людей аплодировали мне!
– Давай, сестра, давай! – тётя Шарман давилась от хохота.
– Я Хэдли, – Максин всё не унималась. – Я танцую и танцую, чтоб мне хлопали, чтобы меня любили! Вот зачем я не щадила себя и столько занималась! Я хочу, чтобы все обожали меня и восхищались мною! – Старуха крутилась по комнате, заламывая руки, и повторяла: – Любите меня! Обожайте меня! Я могу танцевать!
– Это всё неправда! – не выдержала Хэдли, выскочив на середину комнаты. – Неправда!
Тётя Максин застыла на полушаге и с картинным жестом воскликнула:
– Оно заговорило!
– Что, дорогуша? – тётя Шарман встала и сняла иглу с пластинки. – Что ты сказала?
У Хэдли было такое чувство, будто она очнулась ото сна: девочка стиснула кулаки, чтобы не испугаться, но твёрдо решила высказать то, что наболело:
– Это всё неправда. Ничего подобного! Я никогда не танцевала ради аплодисментов или чтобы меня любили и мной восхищались! – Хэдли тут же вспомнилось, сколько раз она танцевала в этой вот самой комнате. – Я буду танцевать, даже если останусь последним человеком на Земле. Потому что я люблю танцевать. И я рождена для танца.
– Ну так валяй, – фыркнула тётя Максин. – Здесь и сейчас, – она кивнула на пол перед собою.
– Нет.
– Тогда не вижу причины, по которой нам бы стоило любоваться на твою кислую физиономию. Сейчас же отправляйся наверх. И не высовывайся до утра.
Но Хэдли не двинулась с места.
– Я хочу знать правду о том, что случилось с моими родителями.
– Только не начинай это снова! – взвыла тётя Шарман.
Но Хэдли уже не могла больше молчать:
– И где я сейчас нахожусь? У этого места есть адрес? Почему вы держите меня под замком?
– Дорогая Хэдли, – тётя Максин явно едва сдерживала ярость. – Я понимаю, что тебе сейчас нелегко, но уверяю тебя, что мы действуем исключительно тебе во благо. Мир за этими стенами – тёмное, страшное место. Ты и сама не захочешь туда попасть, уверяю тебя. А мы с сестрой держим тебя в безопасности.
– И нечего поднимать столько шума, малышка, – сказала тётя Шарман. – Мы же не виноваты, что с твоими родителями что-то случилось.
– Я хочу домой, – Хэдли почувствовала, как предательски дрожит нижняя губа.
– А я хочу, чтобы ты танцевала, – возразила тётя Максин. – Но судя по всему, нам обеим не светит получить желаемое.
– Мне нужны ответы! – Хэдли сама удивилась своей отваге. – Я хочу знать, что я тут делаю.
И тут в люстре под потолком помутнели и зазвенели все хрустальные подвески. Тени на стене пустились в такой дикий пляс, что от одного вида делалось тошно. На какой-то миг могло показаться, что дом вот-вот рухнет. Хэдли невольно схватилась за спинку кресла тёти Шарман. А когда всё прекратилось, тётки обменялись совершенно непонятными для Хэдли взглядами.
– Довольно, Хэдли, – сказала тётя Максин. – Мы все устали, и нам давно пора спать. Отправляйся к себе в комнату, а завтра мы поговорим.
Хэдли нехотя поплелась к себе, однако задержалась в коридоре. Она услышала, как тётя Шарман сказала:
– Зря ты не заставила её помыть посуду. Теперь придётся делать всё самим.
А Максин ответила:
– А если бы она не побрезговала объедками? Завтра она будет шёлковой от голода.
– Что за упрямая девчонка! Похоже, она вот-вот избавится от твоих чар. Может опять отказаться танцевать, а наша магия на исходе.
– Ха, она будет танцевать, ещё как будет! – самодовольно заверила тётя Максин. – Она больше не будет гулять и есть тоже не будет – пока не станцует. Погоди, увидишь. И дня не пройдёт – будет сама проситься танцевать как миленькая!
– Ещё немного, и этот пыл будет наш! – замурлыкала тётя Шарман, тётя Максин присоединилась к ней на втором куплете, и Хэдли всё ещё слышала их визгливое пение, пока поднималась на третий этаж.
Глава 8
Хэдли едва успела улечься, когда в дверь постучали.
– Хэдли, дорогуша! – дверь распахнулась, и в проёме показалась физиономия тёти Шарман. – Мы можем войти?
Не дожидаясь ответа, обе тётки шагнули в комнату. Девочка в испуге подскочила на кровати.
– Вы хотите, чтобы я встала? – Свет из коридора неприятно резал глаза.
– Нет, нет, что ты, дорогуша, – заворковала тётя Шарман. – Лежи, отдыхай, – она обошла вокруг кровати и села на край, пригласив сестру занять место напротив. И когда тётя Максин опустилась на кровать со своей стороны, Хэдли обнаружила, что натянувшееся одеяло прочно прижало ноги к тюфяку. – Мы просто хотели с тобой поговорить. Правда, Максин?
– Просто поговорить, – тётя Максин осклабилась в кривой улыбке.
Тётя Шарман продолжала:
– Кажется, у нас всё пошло не так гладко, как хотелось бы, и мы решили наверстать упущенное.
– Ладно, – Хэдли в тревоге вертела головой.
Когда тётки торчали напротив друг друга, трудно было понять, на кого надо смотреть.
– Ты могла немного перетрудиться, – сказала тётя Шарман.
– Да? – Хэдли прикинулась, что рада это слышать, хотя ей казалось, что она знает, к чему это ведёт.
– Возможно, мы были немного суровы, – сказала тётя Шарман. – Ты согласна, сестра?
– Я бы не сказала, что мы были суровы, – возразила тётя Максин. – По сравнению с нашим детством с маленькой мисс танцовщицей здесь обращаются как с принцессой.
– Сестра! – одёрнула её Шарман. – Вспомни, о чём мы договорились. – И она добавила сквозь стиснутые зубы: – Строго по плану.
Тётя Максин сокрушённо вздохнула.
– Хэдли, – начала она, уставившись куда-то в пространство за спиной у девочки. – Мы хотим, чтобы ты знала: мы могли показаться тебе суровыми только потому, что старались действовать исключительно тебе во благо. Мы твои тётки, – слова лились до ужаса монотонно. – Что ещё? Ах да. Мы заботимся о тебе и любим тебя.
Тётя Шарман взмахнула рукой:
– Она хочет сказать, что мы твои любящие тётки и мы о тебе заботимся.
– Ну а я что сказала? – фыркнула тётя Максин.
– Нет, ты сказала не то. Ты прожевала все слова. Неужели нельзя было выучить как следует, ты же столько раз их повторяла!
– Эта малявка всё равно не заметит разницы, – и тётя Максин принялась трясти пальцем перед носом у Хэдли. – Ты только глянь на неё. Ни одной мысли. У амёбы и то больше мозгов, чем в этой черепушке!
Хэдли решила, что с неё довольно.
– У амёбы вообще нет мозгов!
Тётя Шарман сказала сестре:
– Позволь мне с этим разобраться. – Она похлопала Хэдли по ногам. – Хэдли, дорогуша. Мы знаем, как тебе сейчас нелегко. Ты, наверное, скучаешь без родителей. Обычно дети без них скучают. И к новому месту, конечно, надо привыкнуть, – она возвела глаза к потолку, как будто вспоминала заученный текст. – И конечно, без еды дети худеют. Поэтому мы прощаем тебя за то, что иногда ты упрямилась.
– Как насчёт всегда упрямилась? – прошипела сквозь зубы тётя Максин.