— Правда, но об этом еще не объявили.

— Ваше Преосвященство, заявление прозвучит через минуту. Все станции транслируют его.

— Да… — Вальдеспино устало вздохнул. — Кажется, придется признать, что мои молитвы остались без ответа.

Ковеш задавался вопросом, буквально ли епископ молился о том, чтобы Бог вмешался и изменил мнение Кирша.

— Даже когда это станет достоянием публики, — сказал Вальдеспино, — мы все равно в опасности. Я подозреваю, что Кирш с удовольствием расскажет миру, что он консультировался с религиозными лидерами три дня назад. Мне теперь интересно, был ли внешний вид этической прозрачности его истинным мотивом для созыва собрания. И если он упомянет наши имена, вы и я станем объектом пристального внимания и даже критики, возможно, со стороны нашей паствы, которые посчитают, что мы должны были принять меры. Простите, я просто…

Епископ колебался, как будто хотел сказать нечто большее.

— В чем дело? — потребовал объяснения Ковеш.

— Мы можем обсудить это позже. Я позвоню вам снова, когда увидим, как Кирш справляется с презентацией. А пока не выходите. Заприте двери. Ни с кем не разговаривайте. И будьте осторожны.

— Вы обеспокоили меня, Антонио.

— Я не хотел, — ответил Вальдеспино. — Мы можем лишь ждать и наблюдать, как отреагирует мир. Все в руках Божьих.





ГЛАВА 17




На «Приветливом лужке» в музее Гуггенхайма стало тихо после того, как голос Эдмонда Кирша опустился с небес. Сотни гостей, раскинувшихся на одеялах, уставились в ослепительное звездное небо. Роберт Лэнгдон лежал у центра поля в состоянии растущего ожидания.

— Позвольте нам снова сегодня быть детьми, — продолжал голос Кирша. — Разрешите нам полежать под звездами, и широко распахнуть наши умы для всех возможностей.

Лэнгдон почувствовал, как волнение охватило толпу.

— Сегодня вечером, давайте будем похожими на древних исследователей, — заявил Кирш, — на тех, кто оставил все позади и отправился через огромные океаны… на тех, кто впервые мельком увидел землю, которую никогда ранее не видел… на тех, кто пал на колени в трепетном осознании, что мир оказался намного больше, чем осмелилась признавать их философия. Их давние представления о мире рассыпались перед лицом нового открытия. Таким сегодня будет наше мышление.

«Впечатляюще, — размышлял Лэнгдон, — любопытно, был ли заранее записан дикторский текст Эдмонда, или это сам Кирш за кулисами читал сценарий».

— Друзья мои, — раздался голос Эдмонда над ними… — Мы собрались сегодня вечером, чтобы услышать новости о важном открытии. Я прошу снисходительно дать мне возможность выступить на сцене. Сегодня, как и во всех переменах в человеческой философии, крайне важно понять исторический контекст, в котором рождается подобный момент.

Прямо во время реплики, вдалеке прогремел гром, Лэнгдон почувствовал глубокий звук низких частот из громкоговорителей, бробурчавших в его кишке.

— Чтобы помочь нам лучше акклиматизироваться сегодня вечером, — продолжал Эдмонд, — на наше счастье, с нами сегодня известный ученый — легенда в мире символов, кодов, истории, религии и искусства, а также и мой дорогой друг. Дамы и господа, пожалуйста, поприветствуйте профессора Гарвардского университета Роберта Лэнгдона.

Лэнгдон привстал на локтях, когда толпа восторженно захлопала, и звезды над головой растворились в широком формате большой аудитории, заполненной людьми. На сцене Лэнгдон ходил взад и вперед перед восхищенной аудиторией в своем фраке от Харриса Твида.

«Именно эту роль Эдмонд и упомянул,» — подумал он, беспокойно усевшись в траву.

«Первобытные люди, — объяснял Лэнгдон с экрана, — связывали удивление перед непонятным с мирозданием, особенно с теми явлениями, которые они не могли рационально понять. Чтобы решить эти тайны, они создали огромный пантеон богов и богинь, чтобы объяснить все, что было за пределами их понимания, — гром, приливы, землетрясения, вулканы, бесплодие, язвы и даже любовь».

«Это сюрреалистично,» — подумал Лэнгдон, лежа на спине и уставившись на самого себя.

«Для древних греков отлив и прилив океана объяснялись изменением настроения Посейдона». На потолке образ Лэнгдона размывался, но его голос продолжал рассказывать.

Изображения ошеломляющего океанского прибоя материализовались, сотрясая всю комнату. Лэнгдон с удивлением наблюдал, как грохочущие волны превратились в пустынную вьюжную тундру с сугробами. Откуда-то над лугом пролетел холодный ветер.

«Сезонный приход зимы, — продолжал голос Лэнгдона, — был вызван печалью планеты из-за ежегодного похищения Персефоны в подземное царство».

Теперь воздух снова стал теплее, и из-за снежного пейзажа поднялась гора, поднимающаяся все выше и выше, ее вершина извергала искры, дым и лаву.

«Римляне, — вещал Лэнгдон, — считали, что вулканы являются домом Вулкана — кузнеца богов, — которые работали в гигантской кузнице под горой, из-за чего из дымохода извергалось пламя».

На Лэнгдона мимолетно пахнуло дуновением серы и он поразился, как Эдмонд превратил лекцию Лэнгдона в мультисенсорный опыт.

Грохот вулкана резко прервался. В тишине снова начали стрекотать сверчки, и теплый ветерок с запахом травы подул на луг.

«Древние придумали бесчисленных богов, — объяснял голос Лэнгдона, — чтобы трактовать не только тайны своей планеты, но и тайны их собственных тел».

А высоко вновь появились мерцающие созвездия звезд с наложеннными на них рисунками различных богов, их представляющих.

«Бесплодие вызывалось падением покровительства богини Юноны. Любовь была результатом нападения Эроса. Эпидемии объясняли как наказание, посланное Аполлоном».

Новые созвездия теперь зажигаются вместе с изображениями новых богов.


«Если вы читали мои книги, — продолжал голос Лэнгдона, — вы поймете как я использую термин «Бог пробелов». То есть, когда древние испытывали недостатки в своем понимании окружающего их мира, они заполняли эти пробелы Богом».

Теперь небо заполнилось массивным коллажем из картин и статуй, изображающих дюжины древних божеств.

«Бесчисленные боги заполнили бесчисленные бреши, — сказал Лэнгдон. — И все же на протяжении веков возрастало научное знание. — Коллаж из математических и технических символов наводнил небо над головой. — Поскольку в нашем понимании бреши природного мира постепенно исчезали, наш пантеон богов начал сокращаться».

На потолке, образ Посейдона вышел на первый план.

«К примеру, когда мы узнали, что приливы были вызваны лунными циклами, в Посейдоне больше не было необходимости, и мы избавились от него, как от олицетворения глупого мифа непросвещенного времени».

Изображение Посейдона развеялось в клубе дыма.

«Как вы знаете, та же участь постигла всех богов, умирающих один за другим, поскольку они изжили свое значение для наших эволюционирующих умов».

Наверху образы богов начали исчезать один за другим — боги грома, землетрясения, язв и так далее.

Когда количество рисунков стало уменьшаться, Лэнгдон добавил:

«Но не заблуждайтесь по этому поводу. Эти боги не «уходили спокойно в ночи»; это неприятный процесс для культуры — отказываться от своих божеств. Духовные убеждения глубоко укоренились в нашей психике еще с юных лет теми, кого мы любим и, в большинстве своем, доверяем — нашим родителям, нашим учителям, нашим религиозным лидерам. Поэтому любые религиозные сдвиги проходят в течение поколений, и не без глубоких страхов, а часто и кровопролития».

Звук грохочущих мечей и криков теперь сопроводил постепенное исчезновение богов, чьи образы исчезали один за другим. Наконец, остался образ единственного бога — иконописное морщинистое лицо с белоснежной бородой.

«Зевс… — огласил Лэнгдон своим сильным голосом. — Бог всех богов. Самый грозный и почитаемый всеми языческими божествами. Зевс, больше чем любой другой бог, сопротивлялся своему собственному вымиранию, усиливая жестокую битву против смерти своего собственного образа точно так же, как до этого были заменены более ранние боги, чье место занял Зевс».

На потолке промелькнули изображения Стоунхенджа, шумерских клинописных табличек и Великих Пирамид Египта. Затем вернулся бюст Зевса.

«Последователи Зевса были настолько стойко отстаивали своего Бога, что у завоевавшей христианской веры не было другого выбора, кроме как принять лицо Зевса как лицо нового Бога».

На потолке бородатый бюст Зевса гармонично реформировался во фрески того же бородатого лица, что и у христианского Бога, как изображено в «Создании Адама» Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы.

«Сегодня мы больше не верим в такие истории вроде Зевса — мальчике, воспитанным козлом и наделенным даром власти одноглазыми существами, называемыми Циклопами. Для нас, с учетом современного мышления, эти сказки были классифицированы как мифологические причудливые вымышленные истории, которые бегло знакомят нас с интересным взглядом на наше суеверное прошлое».

На потолке теперь красовалась фотография пыльной библиотечной полки, где в темноте, томились кожаные тома по древней мифологии рядом с книгами по космотеизму, Баал, Инана, Осирис и бесчисленными ранними книгами по теологии.

«Сейчас все по-другому! — сказал глубокий голос Лэнгдона. — Мы люди нового времени».

В небе появились новые изображения — блестящие и сверкающие фотографии космических исследований… компьютерные чипы… медицинская лаборатория… ускоритель частиц… устремленные ввысь струи.

— Мы интеллектуально развитые и технологически опытные люди. Мы не верим в гигантских кузнецов, работающих под вулканами или богов, которые контролируют приливы или времена года. Мы не такие, как наши древние предки.

«Или такие?» — Лэнгдон прошептал это в душе, шевеля губами вместе с воспроизведением.

«Или такие? — пробормотал Лэнгдон с экрана над головой. — Мы считаем себя современными рациональными людьми, но самое широкое распространение нашего вида религии включает в себя целый ряд магических утверждений — людей, необъяснимо воскресших из мертвых, чудесных непорочных зачатий, мстительных богов, посылающих язвы и наводнения, мистических обещаний загробной жизни в облаках — на небесах или огненном аду».

Когда Лэнгдон говорил, на потолке мелькали известные христианские образы Воскресения, Девы Марии, Ноев ковчега, расступившегося Красного моря, небес и ада.

«Итак, на мгновение, — сказал Лэнгдон, — представим себе реакцию будущих историков и антропологов человечества. С точки зрения перспективы они будут оглядываться назад на наши религиозные убеждения и классифицировать их как мифологии невежественного времени? Будут ли они смотреть на наших богов так, как мы смотрим на Зевса? Будут ли они собирать наши священные писания и избавляться от них, засунув на эту пыльную книжную полку истории?»

Вопрос надолго повис в темноте.

А затем, голос Эдмонда Кирша внезапно нарушил тишину.

— Да, профессор, — пророкотал с высоты голос футуриста. — Я верю, что все так и произойдет. Я верю, что будущие поколения спросят себя, как такой технологически развитый вид, как наш, мог поверить в то, чему учат нас современные религии.

Голос Кирша усилился, и новая серия изображений развернулась на потолке — Адам и Ева, женщина, закутанная в паранджу, индийское хождение по углям.

— Я считаю, что посмотрев на наши нынешние традиции, — заявил Кирш, — будущие поколения придут к выводу, что мы жили в непросвещенное время. В качестве доказательства они укажут на наше убеждение в том, что мы были созданы Богом в волшебном саду или что наш всемогущий Творец требует, чтобы женщины закрывали головы, или что мы рискуем, сжигая собственные тела в честь наших богов.

Появилось больше изображений — быстрый монтаж фотографий, изображающих религиозные обряды со всего мира — от экзорцизмов и крещений до пирсинга и жертвоприношения животных. Слайд-шоу завершилось глубоким тревожным видео индийского клирика, висящего с крошечным младенцем над краем пятидесятифутовой башни. Внезапно клирик отпустил младенца, и ребенок упал с высоты пятьдесят футов прямо на растянутое одеяло, которое радостные жители деревни держали как пожарную сетку.

«Падение с Гришнешварского храма,» — подумал Лэнгдон, вспоминая, как некоторые считают, что это приносит божественную милость к ребенку.

К счастью, тревожащее видео подошло к концу.

Теперь, в полной темноте над головой резонировал голос Кирша.

— Как может быть, что современный человеческий ум способен точно анализировать логику и одновременно позволяет нам принимать религиозные принципы, которые должны рушиться даже при малейшем рациональном анализе?

Над головой вновь развернулось блестящее звездное небо.

— Как выясняется, — заключил Эдмонд, — ответ довольно прост.

Звезды в небе снова стали ярче и значительнее. Между звездами появились связующие нити, образующие с виду бесконечную сеть связанных между собой узлов.