Бен быстро утешился: он любил все новое и принялся жадно оглядывать улицу, хоть в ней не было ничего экзотического. Беднее, чем в Лондоне, а в остальном картина знакомая: торговцы, экипажи, спешащие куда-то люди. Только минут через двадцать до меня дошло, чего тут не хватает.

– А где восставшие? – спросил я.

И правда: никто не прятался по домам, как в Лондоне, жизнь шла своим чередом. Неужели газеты ошиблись, и бедствие накрыло не всю Великобританию? Я завертел головой в поисках чего-то, что могло бы внести ясность, и заметил на стенах домов потрепанные листы бумаги, похожие на вырванные из книги страницы. Но зачем лепить их на стены? Такого я еще не видел. Я подошел ближе.

– Встречал такие объявления в Лондоне, – тоном эксперта сказал Бен, остановившись рядом со мной. – Бумаги, на которых люди пишут, что хотят продать или купить. Но я раньше не видел, чтобы их печатали на станке. О, гляди, они не от частного лица, это фабрика рассказывает о своих товарах. Какой отличный способ донести мысль до большого числа людей! Возмутительно, что первыми до такого дошли в Ирландии.

Я понимал его возмущение: наш отец участвовал в войне за присоединение Ирландии к Великобритании, и в пансионе нас всегда учили, что дикие островитяне-ирландцы жили впроголодь, не умели читать и не знали света культуры, пока наш великий народ не пришел освободить их от невежества, взамен потребовав всего-то налоги и подчинение нашему королю. Для нас – повод для гордости, а для них – выгодная сделка, вообще-то! Конечно, Молли принялась бы возражать, но столько образованных людей просто не могут ошибаться.

А Бен все не отрывался от объявлений, хотя эти штуки никак не отвечали на вопрос, где восставшие. Я тоже присмотрелся и тут-то понял, зачем на них картинки: там, где мало кто умеет читать, это, видимо, необходимо.

– Мне нравится этот Каллахан. Хотел бы я с ним познакомиться, – заинтересованно пробормотал Бен. – Наука на службе жизни! Вот об этом я всегда и говорил!

И правда, на всех объявлениях повторялась одна и та же фраза: «Каллахан меняет ваш мир!» и эмблема: шестеренка и элегантно обвившийся вокруг нее вьюнок. Этот Каллахан предлагал дрова, уголь, готовое платье, сталь, зубной порошок, – я не мог понять, как один человек может делать столько всего одновременно. А еще я вспомнил, где видел тот же знак: на борту некоторых кораблей в порту Ливерпуля. И Бен, похоже, вспомнил тоже.

– Какое производство наладил! Лодки, уголь, сталь. Наверное, он англичанин, – одобрил Бен.

– А вот и нет! – взревела Молли, вся потная от того, что ей приходилось тащить узел с деталями машины Бена. – Это наша, ирландская фамилия, выкусите! У нас тоже великие люди есть!

Потом она увидела что-то и помрачнела. Я проследил за ее взглядом. На железной решетке, окружавшей унылое новое здание, многократно повторялся тот же знак: шестеренка, обвитая вьюнком.

– О, это его заводы, – восхитился Бен. – А производят они, видимо…

– Адское пламя! – взвыла Молли, ткнув пальцем в дым, валящий из труб.

Мои эстетические чувства этот дым тоже оскорблял. Бен, впрочем, нашего мнения не разделил.

– По-моему, все должны сказать ему спасибо. Будущее создают люди с воображением, деловой хваткой и смелыми идеями, – заявил Бен, явно имея в виду и себя.

– Да тут все было куда лучше: поле, здания не выше двух этажей!

– В общем, деревня.

– Еще одно слово, и останетесь без крыши над головой, – бросила Молли и зашагала дальше, – потому что я вас тут брошу и пойду домой одна. Посмотрим, как вы запоете!

– Запоем отлично, – сказал Бен, ткнув в еще одно объявление. – Тут написано, что Каллахан открыл комфортную гостиницу для приезжих по адресу Говард-стрит, шесть.

Молли зашипела и ускорила шаг.

– Чтобы строить новый мир, надо подвинуть старый, в этом и состоит труд ученых и коммерсантов! – крикнул ей вслед Бен и все-таки умолк, влюбленно провожая взглядом каждое новое объявление.

В том, что он нашел бы общий язык с этим типом, я не сомневался. А потом Бен увидел одно объявление, самое новое, даже чернила еще блестели, и удивленно остановился. Я посмотрел туда же.

Вот так мы и узнали, почему на улицах города нам не встретилось ни одного восставшего. Газеты не ошибались, катастрофа произошла по всему королевству, и тут тоже, вот только… На картинке был очень похоже изображен восставший, со стеклянным взглядом бредущий в большое некрасивое здание, а подпись гласила: «Не искать причины, а принимать меры! Ведите бродящих мертвецов на фабрику Каллахана по адресу Ред-стрит, 1, за каждого – 10 шиллингов наличными. Очистим город вместе!»

Сумма была напечатана особенно крупно, чтобы даже те, кто не умеет читать, поняли, что можно заработать. И, судя по отсутствию восставших, идея пользовалась успехом.

– Десять шиллингов! – процедила Молли, которая мгновенно ухватила суть, даже будучи неграмотной. – Хорошие деньги.

«Не вздумай избавиться от меня за такую мелочь», – подумал я.

– Идемте, пока нашего мистера тут кто-нибудь не прикарманил, – сказала Молли, пристыдив меня своей добротой. – Всего два часа пешком, если поднажмем. Мы живем в деревне, тут недалеко. Я каждую пятницу, как на ферме дела закончу, в город ходила работу поискать. Вот на этой площади мы собирались. Однажды услышала: ищут работников в Лондон – и решилась. А теперь тут кто? Никого! Злые дела творятся.

– Очень злые, – проворчал Бен, таща меня следом за собой по плохо уложенной брусчатке. – Безработица побеждена, ну что за кошмар!

Конечно, я предпочел бы сразу приступить к поискам деревни праведников, но идея отдохнуть где-нибудь в безопасности, полежать неподвижно, как камень, казалась такой соблазнительной, что я не стал спорить.

– Не объясняй своим родичам, что я… не совсем живой, – пробормотал я, удивившись, как же трудно стало говорить.

– А то они не заметят!

– Если я буду достаточно учтив, не заметят.

– Да почему вы вечно прикидываетесь? – буркнула Молли, косясь на меня.

– Правда далеко не всегда лучше, чем ложь.

– Но правдивее – точно. Неужто боитесь, что вас за десять шиллингов загонят? Мои родичи не такие! Какой же вы иногда… противный человек!

– И еще мы никому не скажем, что восставшие появились из-за нас, – продолжил я, и глазом не моргнув. Потому что не мог моргать, ха-ха. – Если скажешь хоть кому-то, Молли, я буду очень раздосадован.

– Напугали, аж коленки дрожат. Вранье и скрытность до добра не доводят, извольте запомнить. Хотя этому вас еще в детстве должны были учить, теперь уж, видать, поздно.


– Ой, вот тебя забыл спросить! – вспылил я, и Молли обиженно отвернулась.

Но я просто не доверял никому на свете, кроме себя, и эта линия поведения никогда меня не подводила. Бен и Молли – славные, но спасти Великобританию и себя заодно могу только я.

Я – граф Джон Гленгалл, и ничто меня не остановит.





* * *


…Кроме ужасных, изрытых колеями дорог! Шли мы куда больше двух часов. Если точнее, то целую вечность, и это притом что провожатый у нас был весьма резвый. Надеюсь, не я всех задерживал. От усталости я еле переставлял ноги, движения были деревянными, неестественными, и это сослужило мне плохую службу: не успели мы дойти до окраины города, как к нашей процессии пристал какой-то мужчина.

– Мертвяк, – зловеще заявил он, ткнув пальцем в мою сторону. – Ваш или ничей?

– Наш, – твердо сказала Молли.

Бен опешил от бестактности вопроса и только глазами хлопал.

– Продаете? – осведомился мужчина. – Дам три шиллинга и сам доставлю его к Каллахану, а то вы не в ту сторону идете. Не местные, небось?

Ну тут уж я нашел в себе силы открыть рот.

– Любезнейший, – просипел я. – Вы хам.

Эффект был что надо: похоже, наглец не привык, что люди в моем положении способны за себя постоять. Он глупо вытаращился и бросился прочь, поминутно оглядываясь через плечо. Я победно оскалился ему вслед. Он вскрикнул и набрал дополнительную скорость.

Теперь, когда стало ясно, что каждая собака может догадаться, в каком я состоянии, похитить меня и продать за десять шиллингов, я из последних сил ускорил шаг. Город закончился, и теперь мы шагали по дороге мимо жалких домишек, ряд которых время от времени прерывался каким-нибудь голым полем.

– Что-то плохо сеют в нынешнем году, – бормотала Молли. – Обычно в это время все на полях, а тут, видать, мертвецов боятся. И все же как хорошо дома быть! Родной воздух!

– Я чувствую только навоз и сырую землю, – принюхавшись, трагически сообщил Бен.

– А я вообще ничего не чувствую и сейчас об этом не жалею, – сказал я.

Мы шагали в унылом молчании, пока Молли не остановилась у одного из убогих домишек.

– Мам! – гаркнула она во всю силу своих живых легких.

Дом из грубых серых камней был полностью лишен архитектурных красот. Рядом ютился сарай, вокруг которого, квохча, бродили куры. Заборов и оград тут не было в принципе – похоже, местные фермеры из поколения в поколение передавали знания, от какого куста до какого камня простираются их владения. Мы с Беном переглянулись. Сейчас, в столь чуждой нам обоим среде, я как никогда прочувствовал наши родственные узы: мы с ним оба и в деревне-то никогда в жизни не были.

Из дома выскочила низенькая растрепанная женщина, увидела Молли и с визгом бросилась навстречу. Последовали бурные слезы и объятия. Потом женщина заметила нас.

– Ой, я думала, ты из Лондона вещей каких-нибудь привезешь, а ты вместо них вон кого прихватила, – громко зашептала она, лишний раз доказав, что простолюдины учтиво здороваться не умеют. – И который из них твой? Надеюсь, тот, что посимпатичней.

А вот это приятно! Я уже мысленно простил ей грубость – и тут понял, что она смотрит на Бена. Вот негодяйка! Я расправил плечи и задрал нос. Мое прискорбное состояние не заставит меня потерять веру в себя и спасовать перед какой-то деревенщиной.

– Мама, все не так просто, – размазывая слезы по лицу, сказала Молли.

– Ты у меня не промах! – Мамаша одобрительно потрепала Молли по щеке.

«Ну, зато на радостях она не заметила моего состояния», – скептически подумал я.

– А где дорогая Лиззи, почему не встречает? – спросила Молли.

– Лиззи замуж вышла, – важно ответила мамаша. – В Галлоуэй переехала. Выгодная партия, хозяин хлебной лавки. Приезжал к нам за солью, вот и встретились. Спасибо тебе за деньги, которые ты через старика Шона передавала, дочка. На приданое ей пошли, а то бы ее не взяли! Теперь и тебе пора. Она все-таки младшая, а уже пристроена.

Молли загрустила. Вот она, неграмотность! Сестра вышла замуж, но никто даже не черкнул Молли открыточку, поскольку не умел писать (а она – читать).

– Одна я на земле управляюсь, хорошо, что ты вернулася, – продолжила мамаша.

– Второе поле не распахано, вон, отсюда вижу, – проворчала Молли.

А потом снова всхлипнула и прижалась к матери: из-за разницы в росте это выглядело так, будто жираф обнимает гуся. Та в ответ сжала ее в своих мощных объятиях, и мне стало немного завидно, хоть я и не подал виду. Вот бы меня кто-нибудь так утешительно обнял!

Об отце никто не упоминал, из чего я сделал вывод, что его, видимо, давно нет на свете. Неудивительно, что Молли готова на все ради своего семейства. В любом слое общества это серьезная ответственность – быть старшей дочерью в семье, состоящей из одних женщин. Я невольно глянул на Молли с нежностью. Будь я на ее месте, строил бы глазки богатым кавалерам и женил на себе самого перспективного, решив этим финансовые проблемы семьи. А она вон укатила в далекий Лондон искать работу.

– Ох, что тут последний год творится! – Мамаша повела Молли в дом, предоставив нам, очевидно, самим решать, идти за ними или нет. Что за нравы! – Сама знаешь, как трудно было работу найти, да еще налоги англичанам, да разорение после войны с ними, да сколько погибло в ней! Но год назад…

Тут мы вошли в дом, и я какую-то часть истории пропустил. Посещать крестьянские жилища мне раньше не доводилось, и я подивился убожеству, закопченным стенам (а на них – ни одной картины, ни одного ковра!) и отсутствию мягкой мебели. Сплошные лавки, полки, столы без скатертей и прочие свидетельства отсутствия вкуса.

– Как вам? – взбудораженно зашептала Молли, увидев, как я озираюсь.