– Слыхала, детка? – в перерыве между поцелуями и причитаниями спросила мамаша. – Мертвецы-то упокоились наконец, соседка свекровь похоронить смогла. – Она выразительно глянула на меня. – А вы что-то все еще здесь.
– Не мог упустить шанс снова изведать вашего гостеприимства.
Мамаша вложила в ответный взгляд все свои чувства по этому поводу и потащила Молли в дом. Фарреллу, которого я пригласил отдохнуть от долгой дороги, было, видимо, предоставлено самому решать, заходить или нет. Ну что за манеры! Я вздохнул и повел его за собой.
– Добро пожаловать в усадьбу «Куриный уголок», – сказал я.
Молли мрачно глянула на меня через плечо, потом фыркнула.
– У нас и утки раньше были. «Утиный» лучше звучит. Давайте так назовем, а уток мы ради такого дела снова разведем?
– Не возражаю, – щедро ответил я.
Мамаша, к счастью, ни о чем расспрашивать не стала. Фаррелл и Молли после дня работы клевали носом, так что она их деловито покормила, отправила Фаррелла спать на сеновал, а сама вместе с Молли легла на матрас в столовой. Я учтиво откланялся, напоследок попросив у Молли оставшиеся листы бумаги и уголь, которые она покупала для объявлений. Уголь – это, конечно, не чернила, но не стоит ждать чернильницу в доме, где никто не умеет писать.
Интересно, когда в редакциях газет приступают к печати нового выпуска? Скорее всего задолго до рассвета, так что нужно торопиться. Я вышел на улицу, под лунный свет, уселся на землю около крыльца, положил бумагу на ступеньку и приступил к сочинительству.
Получилось замечательно – уголь так и скакал по бумаге, я измазался в нем до локтей, но все было не зря. Лошадей, которые привезли нас сюда, Фаррелл перед сном расседлал. Я пошел в просторный сарай, где их поставили отдыхать, выбрал ту, которая меньше всего шарахалась при виде меня, нашел в углу старое седло и оседлал эту грустную, спокойную кобылку под верховую езду: хоть этому нас в пансионе научили, редкий случай, когда мне пригодилось образование. Я с трудом взобрался на лошадь – как же плохо иметь такие слабые мышцы! – и рысцой направил ее в сторону города.
В редакции газеты царило оживление – днем здесь было весьма дремотно, но, как я и предполагал, жизнь в газетах кипит по ночам. У стойки стоял незнакомый мне ловкий малый лет тридцати, сортировавший какие-то письма. Я подошел к нему, и он с любопытством уставился на меня.
– Вы восставший или просто настолько устали? – весело спросил он.
– Настолько устал. – Я положил на стойку несколько мелко исписанных листов. – Вот здесь – история о восставших. Люди думали, что они ничего не чувствуют, но это не так. Здесь о том, что они пережили, а еще истории тех, о которых мне довелось узнать больше, чем о других. Также я написал о том, отчего чаще всего умирают люди, с предупреждениями против купания в пьяном виде и неосторожного обращения с лошадьми и стремянками. Еще там сообщается, где похоронено большинство восставших, чтобы любой желающий мог приехать и проститься с родными.
Парень благоговейно подвинул листы к себе.
– Сколько хотите за этот материал?
– Нисколько. Но у меня есть еще одна просьба, и она немного сложнее. Семнадцатого марта в какой-то вашей местной тюрьме убили мужчину лет пятидесяти. Высокий, серые глаза, имени не знаю. Его убил охранник: брюнет, глаза карие, усы подкручены вверх. В тюрьме остался сын убитого. Вы можете выяснить, за что он приговорен, и, если не за что-то серьезное, добиться пересмотра дела?
Парень слушал меня как завороженный.
– Ого. Таким обычно занимается полиция, но было бы потрясающе самим что-нибудь разведать! Звучит как интереснейшее дело. – Он мечтательно вздохнул. – Назовем этот жанр публикаций «журналистское расследование»! Как вам?
– Мне кажется, немного серо, подумайте еще, – честно ответил я. – Заставьте охранника сознаться. Если парня получится освободить, пусть в любое время приходит по адресу Плама-Бохар, 121. Я дам ему денег, чтобы начать новую жизнь. Но даже если не получится его вытащить, передайте, что его отец похоронен там же, где и прочие восставшие. И еще, что отец очень любил его и был на все готов, чтобы его спасти.
– Да вы просто золото мне подарили, – с горящими глазами выдохнул парень. – Я так хочу стать настоящим журналистом! Из тех, что ищут правду, даже самую невероятную, и открывают ее всем, чего бы это ни стоило!
«Прямо как сыщики», – подумал я и шагнул к двери.
– Стойте! – позвал парень. – Тот заключенный, будучи восставшим, смог все это вам рассказать?! Кто вы, сэр?
– Неважно. Доставьте мне номер с моей статьей на Плама-Бохар, 121. А вот это я заберу.
Я подхватил с газетной стойки вчерашний номер, который был опубликован, пока мы хоронили восставших, и с приятнейшим чувством выполненного долга вышел на улицу. До рассвета было далеко, но город уже просыпался, по улицам стучали колеса телег, которые развозили молоко, хлеб и рыбу. Я отвязал лошадь, взял ее под уздцы и повел в сторону фабрики.
Там было темно и тихо. Я коснулся обвитой вьюнком литой шестеренки в центре запертых ворот, – она была единственным украшением здания, которое уже выглядело заброшенным. По пути сюда на мостовых мне тут и там попадались объявления о товарах Каллахана – видимо, люди срывали их от злости.
Я привязал лошадь, сел прямо на брусчатку, прислонился спиной к ограде и в тусклых предрассветных сумерках прочел вчерашнюю передовицу. Каллахану и правда досталось, и от этого я почувствовал глубочайшее удовлетворение. Газета описывала демонстрацию нового вида света как «ужасающую ослепительную пародию на прогрессивные газовые лампы» и клеймила Каллахана позором за использование труда восставших, – которых, не мог не подумать я, сами горожане с удовольствием продавали на ту же фабрику за десять шиллингов. Описание восставших, которые вышли из здания и пугающим строем выстроились перед фабрикой, было, на мой взгляд, несколько преувеличенным («их слепые глаза смотрели сквозь нас на что-то потустороннее, к нам тянулись их руки с крючковатыми пальцами» – ну что за ерунда, ничего они не тянули!), но в целом реакция публики была передана точно: крики, обмороки, выстрелы, толкотня и давка. И конечно же, ни слова не было о том, чего никто не заметил: об одинокой девушке и убийце в толпе.
Дальнейшее изучение газеты никаких убийств в ту ночь не выявило. Значит, мы его все-таки спугнули. Я не сдержал гордую улыбку и еще разок перечитал передовицу.
«Одно несомненно: мрачные времена ходячих мертвецов окончены. Рано утром все они, к огромному облегчению жителей, покинули город, отправившись в неизвестном направлении. Из достоверных источников нам известно, что немногочисленные восставшие, которых скрывали в домах, упокоились с миром. Надеемся, та же судьба постигла остальных восставших, и город в это солнечное утро сможет начать новую жизнь».
Я сложил газету, сунул ее в карман и отправился к портному, лавочку которого заметил на одной из улиц. Пришлось его разбудить, но сотня фунтов быстро подняла ему настроение. Большие деньги и правда открывают множество дверей: через час у меня был костюм, который мастер подогнал под мою исхудавшую фигуру, не отпустив ни единого комментария по поводу моих ледяных конечностей.
Неспешно, с удовольствием я проехался верхом по улице Плама-Бохар, залитой ярким утренним солнцем. Когда меня обгоняли телеги или всадники, я важно, как истинный граф, кивал им, приподнимая новенький цилиндр. Немного не доехав до дома Молли, я спешился и подошел к соседке – женщине с сердитым лицом, которая полола грядки на своем участке.
– Я знаю ваш секрет, – сказал я, и по тому, как она вздрогнула, понял: угадал. – Ваша свекровь два раза выходила в сад, когда я шел мимо. А я тут выяснил, что самыми живыми среди восставших были жертвы самых несправедливых и подлых убийств.
Женщина медленно распрямилась.
– Вы на что это намекаете?
Нашла перед кем разыгрывать оскорбленную невинность! О, я видел ее насквозь. Вина горит во взгляде человека, подобно клейму, как бы он ни пытался ее скрыть.
– Вы убили ее. Не знаю как, но, видимо, именно это она и пыталась мне сообщить. Вы что-то ей подсыпали? Подмешали? – Я подошел ближе, и женщина шагнула назад. – Зачем вы это сделали?
– Это матушка мужа моего, не моя, – огрызнулась она. – Муж умер давно, детей нет у нас, я замучилась с ней, вечно болеет! А ну не подходите ко мне!
Но я надвигался как неумолимая Немезида.
– Вам придется вести очень праведную жизнь, чтобы искупить свое злодеяние, – угрожающе проговорил я. На самом деле у меня просто не было доказательств, чтобы призвать ее к ответу, но ей знать об этом было необязательно. – Жертвовать деньги увечным, помогать в больницах, выбрать себе подопечных в тюрьмах и писать им ободряющие письма. – Я продолжал наступать, она отступала. – Будьте добры провести остаток жизни в искуплении грехов, иначе я расскажу всем, что вы сделали: соседям, газетам, полиции.
Я остановился. От страха женщина была ни жива ни мертва. Она думала, все шито-крыто, думала, никто не разоблачит ее, раз никого не было поблизости, – но вот он я, безмолвный свидетель, защитник тех, кто уже не может защититься сам, единственный, кому восставшие могли доверить свои тайны.
– Живу я недалеко, убить меня невозможно, так что даже и не пытайтесь, – учтиво проговорил я. – Буду внимательно следить за вашими успехами. Хорошего дня.
С этими словами я развернулся и, не оглядываясь, пошел домой. Улыбка не сходила с моих губ до самой двери. Киран на том свете порадуется, что я принес в мир толику справедливости, как и положено настоящему сыщику. Больше я не был его проводником, но он ведь сказал: когда тебя вспоминают добром, связь ощущается приятно, и я надеялся, что этот сигнал достигнет его по тоненькой ниточке, связывающей наши миры.
На пороге я обнаружил газету. Как быстро доставили! Моя статья красовалась на первой полосе, что преисполнило меня гордости. Парень славно сработал: видимо, успел подать материал в последнюю минуту.
Молли, мамаша и Фаррелл завтракали в столовой: на столе были расставлены сыр, ветчина, яичница, хлеб и столь любимое Беном варенье. Я кивнул всем, едва оторвавшись от чтения газеты. Потом сходил за стулом, на котором провел в неподвижности столько дней, и гордо поставил его около стола.
– Теперь он будет стоять здесь. Мне он нравится, довольно удобный.
– Опять пропадаете, ни слова не сказав, – мрачно сказала Молли.
– Да-да, – рассеянно ответил я и сел. – Так вот, позвольте прочесть вам свою статью вслух.
И, не дожидаясь ответа, я так и сделал.
– Здорово получилось. Не зря вы в школе учились, – одобрила Молли, продолжая жевать хлеб. – Может, вам целую толстую книжку написать? Я такие в городе видела.
– Да, думаю, я мог бы. Недавно я прочел рассказ писателя по имени Эдгар По. Я могу написать такой же, но длиннее. И лучше. – Я проверил, впечатлит это ее или нет. Впечатлило, поэтому я продолжил: – В моем романе будет добрый призрак, и волшебный трилистник, и ирландские девушки, и два брата, один – замечательный, а второй – просто козел.
– Это будет чудесная книга, – страстно ответила Молли. – Я бы читать научилась, чтобы прочесть такую!
Я польщенно фыркнул. Мамаша убрала со стола, Фаррелл откланялся и уехал, пообещав заехать следующим вечером.
– Парень, ты уж выдумай, как того человека найти, – сказал он на прощание. – У меня никаких идей нет, это ты тут образованный.
Я кивнул, помахал ему и опустился на ступеньку крыльца. Все это легче было сказать, чем сделать. Если я прав, то вот что я понял об убийце: он игрок. Какая невероятная хитрость: выдать себя за сыщика, когда тебя застали на месте преступления! А потом не бросить эту затею, а продолжать играть с Кираном, как кошка с мышью. Ужасная, холодная, расчетливая изобретательность. Его козырем было то, что Киран не умеет читать, а значит, не сможет разоблачить его. И все же убийца сам учил его читать, словно хотел вырастить себе противника, а потом передумал и расправился с ним. Меня в дрожь бросило. Этот человек распоряжался реальностью как хотел. Как такого остановить? Он слишком хитер даже для меня.
– О чем думаете? – спросила Молли, усевшись рядом.
Хотелось по привычке соврать, что ни о чем, но я через силу признался:
– О том, что мне страшно. Я не знаю, как поймать его.
– Если вы не сможете, никто не сможет, мистер, – с удивившей меня убежденностью ответила Молли. Я покосился на нее. – Вы единственный, кому под силу это сделать, а я вам помогать буду.
– Я думал, ты меня боишься, – брякнул я, не сумев удержаться. – Ты на меня даже не смотрела, когда я торчал на стуле дни напролет.
– Вы бы почаще начистоту говорили с людьми, много бы нового узнали! Я была расстроена, что вы в таком состоянии, и из-за свадьбы тоже, из-за всего. Не хотела еще и на вас свои неприятности нагружать, вот и не смотрела. И главное, кто это мне пеняет за молчание! Сами-то прямо душа нараспашку, сердце на рукаве, а? В общем, плохо ли вы выглядели? Очень! Сейчас, кстати, получше, вы как-то прямо оживились. Но вы никогда не были мне неприятны, даже такой, мне жаль вас было. Да еще свадьба эта на мою голову…
Мы помолчали.
– Тебе нравится лечить людей? – спросил я.
Молли довольно застонала.
– О-о! Я так мечтала, что кто-нибудь спросит! Нет, совсем не нравится. Не мое это. И ответственность большая, ничего я в этом не понимаю, аж руки от волнения тряслись! Будь моя воля, я бы в жизни к докторскому кабинету больше не подошла.
– Твоя воля есть, – степенно сказал я. – Значит, перспектива помочь мне искать убийцу тебе больше по душе?
– Конечно. Díoltas, это на нашем языке значит «месть». И мы ее совершим.
– Ди-и-илтас, – повторил я.
И почувствовал огромное облегчение. Лучшего помощника, чем Молли, я не мог бы и пожелать: верная, толковая и храбрая.
– Вы хотите, чтобы я вышла за доктора? – тоном, каким беседуют о погоде, спросила Молли.
Я растерялся и даже порадовался, что не могу покраснеть или еще как-то выразить, насколько мне неловко от таких вопросов.
– Это не от меня зависит, – нашелся я.
Молли встала со ступеньки.
– А я не о том и спрашиваю, – грозно сказала она. – Сама решу свои дела, мистер. Я спросила, вы хотите на моей свадебке с доктором погулять или нет? А то я хорошо присмотрю за ним в ближайшие лет пятьдесят, и вам смотреть не придется!
– Строго говоря, погулять у меня не получится, я даже шампанского не могу выпить. Мне было бы там очень скучно, – пролепетал я, отодвинувшись от нее подальше по ступеньке. – Так что, думаю, не хочу.
– Почему?
– Потому что он не доктор.
– Не мог упустить шанс снова изведать вашего гостеприимства.
Мамаша вложила в ответный взгляд все свои чувства по этому поводу и потащила Молли в дом. Фарреллу, которого я пригласил отдохнуть от долгой дороги, было, видимо, предоставлено самому решать, заходить или нет. Ну что за манеры! Я вздохнул и повел его за собой.
– Добро пожаловать в усадьбу «Куриный уголок», – сказал я.
Молли мрачно глянула на меня через плечо, потом фыркнула.
– У нас и утки раньше были. «Утиный» лучше звучит. Давайте так назовем, а уток мы ради такого дела снова разведем?
– Не возражаю, – щедро ответил я.
Мамаша, к счастью, ни о чем расспрашивать не стала. Фаррелл и Молли после дня работы клевали носом, так что она их деловито покормила, отправила Фаррелла спать на сеновал, а сама вместе с Молли легла на матрас в столовой. Я учтиво откланялся, напоследок попросив у Молли оставшиеся листы бумаги и уголь, которые она покупала для объявлений. Уголь – это, конечно, не чернила, но не стоит ждать чернильницу в доме, где никто не умеет писать.
Интересно, когда в редакциях газет приступают к печати нового выпуска? Скорее всего задолго до рассвета, так что нужно торопиться. Я вышел на улицу, под лунный свет, уселся на землю около крыльца, положил бумагу на ступеньку и приступил к сочинительству.
Получилось замечательно – уголь так и скакал по бумаге, я измазался в нем до локтей, но все было не зря. Лошадей, которые привезли нас сюда, Фаррелл перед сном расседлал. Я пошел в просторный сарай, где их поставили отдыхать, выбрал ту, которая меньше всего шарахалась при виде меня, нашел в углу старое седло и оседлал эту грустную, спокойную кобылку под верховую езду: хоть этому нас в пансионе научили, редкий случай, когда мне пригодилось образование. Я с трудом взобрался на лошадь – как же плохо иметь такие слабые мышцы! – и рысцой направил ее в сторону города.
В редакции газеты царило оживление – днем здесь было весьма дремотно, но, как я и предполагал, жизнь в газетах кипит по ночам. У стойки стоял незнакомый мне ловкий малый лет тридцати, сортировавший какие-то письма. Я подошел к нему, и он с любопытством уставился на меня.
– Вы восставший или просто настолько устали? – весело спросил он.
– Настолько устал. – Я положил на стойку несколько мелко исписанных листов. – Вот здесь – история о восставших. Люди думали, что они ничего не чувствуют, но это не так. Здесь о том, что они пережили, а еще истории тех, о которых мне довелось узнать больше, чем о других. Также я написал о том, отчего чаще всего умирают люди, с предупреждениями против купания в пьяном виде и неосторожного обращения с лошадьми и стремянками. Еще там сообщается, где похоронено большинство восставших, чтобы любой желающий мог приехать и проститься с родными.
Парень благоговейно подвинул листы к себе.
– Сколько хотите за этот материал?
– Нисколько. Но у меня есть еще одна просьба, и она немного сложнее. Семнадцатого марта в какой-то вашей местной тюрьме убили мужчину лет пятидесяти. Высокий, серые глаза, имени не знаю. Его убил охранник: брюнет, глаза карие, усы подкручены вверх. В тюрьме остался сын убитого. Вы можете выяснить, за что он приговорен, и, если не за что-то серьезное, добиться пересмотра дела?
Парень слушал меня как завороженный.
– Ого. Таким обычно занимается полиция, но было бы потрясающе самим что-нибудь разведать! Звучит как интереснейшее дело. – Он мечтательно вздохнул. – Назовем этот жанр публикаций «журналистское расследование»! Как вам?
– Мне кажется, немного серо, подумайте еще, – честно ответил я. – Заставьте охранника сознаться. Если парня получится освободить, пусть в любое время приходит по адресу Плама-Бохар, 121. Я дам ему денег, чтобы начать новую жизнь. Но даже если не получится его вытащить, передайте, что его отец похоронен там же, где и прочие восставшие. И еще, что отец очень любил его и был на все готов, чтобы его спасти.
– Да вы просто золото мне подарили, – с горящими глазами выдохнул парень. – Я так хочу стать настоящим журналистом! Из тех, что ищут правду, даже самую невероятную, и открывают ее всем, чего бы это ни стоило!
«Прямо как сыщики», – подумал я и шагнул к двери.
– Стойте! – позвал парень. – Тот заключенный, будучи восставшим, смог все это вам рассказать?! Кто вы, сэр?
– Неважно. Доставьте мне номер с моей статьей на Плама-Бохар, 121. А вот это я заберу.
Я подхватил с газетной стойки вчерашний номер, который был опубликован, пока мы хоронили восставших, и с приятнейшим чувством выполненного долга вышел на улицу. До рассвета было далеко, но город уже просыпался, по улицам стучали колеса телег, которые развозили молоко, хлеб и рыбу. Я отвязал лошадь, взял ее под уздцы и повел в сторону фабрики.
Там было темно и тихо. Я коснулся обвитой вьюнком литой шестеренки в центре запертых ворот, – она была единственным украшением здания, которое уже выглядело заброшенным. По пути сюда на мостовых мне тут и там попадались объявления о товарах Каллахана – видимо, люди срывали их от злости.
Я привязал лошадь, сел прямо на брусчатку, прислонился спиной к ограде и в тусклых предрассветных сумерках прочел вчерашнюю передовицу. Каллахану и правда досталось, и от этого я почувствовал глубочайшее удовлетворение. Газета описывала демонстрацию нового вида света как «ужасающую ослепительную пародию на прогрессивные газовые лампы» и клеймила Каллахана позором за использование труда восставших, – которых, не мог не подумать я, сами горожане с удовольствием продавали на ту же фабрику за десять шиллингов. Описание восставших, которые вышли из здания и пугающим строем выстроились перед фабрикой, было, на мой взгляд, несколько преувеличенным («их слепые глаза смотрели сквозь нас на что-то потустороннее, к нам тянулись их руки с крючковатыми пальцами» – ну что за ерунда, ничего они не тянули!), но в целом реакция публики была передана точно: крики, обмороки, выстрелы, толкотня и давка. И конечно же, ни слова не было о том, чего никто не заметил: об одинокой девушке и убийце в толпе.
Дальнейшее изучение газеты никаких убийств в ту ночь не выявило. Значит, мы его все-таки спугнули. Я не сдержал гордую улыбку и еще разок перечитал передовицу.
«Одно несомненно: мрачные времена ходячих мертвецов окончены. Рано утром все они, к огромному облегчению жителей, покинули город, отправившись в неизвестном направлении. Из достоверных источников нам известно, что немногочисленные восставшие, которых скрывали в домах, упокоились с миром. Надеемся, та же судьба постигла остальных восставших, и город в это солнечное утро сможет начать новую жизнь».
Я сложил газету, сунул ее в карман и отправился к портному, лавочку которого заметил на одной из улиц. Пришлось его разбудить, но сотня фунтов быстро подняла ему настроение. Большие деньги и правда открывают множество дверей: через час у меня был костюм, который мастер подогнал под мою исхудавшую фигуру, не отпустив ни единого комментария по поводу моих ледяных конечностей.
Неспешно, с удовольствием я проехался верхом по улице Плама-Бохар, залитой ярким утренним солнцем. Когда меня обгоняли телеги или всадники, я важно, как истинный граф, кивал им, приподнимая новенький цилиндр. Немного не доехав до дома Молли, я спешился и подошел к соседке – женщине с сердитым лицом, которая полола грядки на своем участке.
– Я знаю ваш секрет, – сказал я, и по тому, как она вздрогнула, понял: угадал. – Ваша свекровь два раза выходила в сад, когда я шел мимо. А я тут выяснил, что самыми живыми среди восставших были жертвы самых несправедливых и подлых убийств.
Женщина медленно распрямилась.
– Вы на что это намекаете?
Нашла перед кем разыгрывать оскорбленную невинность! О, я видел ее насквозь. Вина горит во взгляде человека, подобно клейму, как бы он ни пытался ее скрыть.
– Вы убили ее. Не знаю как, но, видимо, именно это она и пыталась мне сообщить. Вы что-то ей подсыпали? Подмешали? – Я подошел ближе, и женщина шагнула назад. – Зачем вы это сделали?
– Это матушка мужа моего, не моя, – огрызнулась она. – Муж умер давно, детей нет у нас, я замучилась с ней, вечно болеет! А ну не подходите ко мне!
Но я надвигался как неумолимая Немезида.
– Вам придется вести очень праведную жизнь, чтобы искупить свое злодеяние, – угрожающе проговорил я. На самом деле у меня просто не было доказательств, чтобы призвать ее к ответу, но ей знать об этом было необязательно. – Жертвовать деньги увечным, помогать в больницах, выбрать себе подопечных в тюрьмах и писать им ободряющие письма. – Я продолжал наступать, она отступала. – Будьте добры провести остаток жизни в искуплении грехов, иначе я расскажу всем, что вы сделали: соседям, газетам, полиции.
Я остановился. От страха женщина была ни жива ни мертва. Она думала, все шито-крыто, думала, никто не разоблачит ее, раз никого не было поблизости, – но вот он я, безмолвный свидетель, защитник тех, кто уже не может защититься сам, единственный, кому восставшие могли доверить свои тайны.
– Живу я недалеко, убить меня невозможно, так что даже и не пытайтесь, – учтиво проговорил я. – Буду внимательно следить за вашими успехами. Хорошего дня.
С этими словами я развернулся и, не оглядываясь, пошел домой. Улыбка не сходила с моих губ до самой двери. Киран на том свете порадуется, что я принес в мир толику справедливости, как и положено настоящему сыщику. Больше я не был его проводником, но он ведь сказал: когда тебя вспоминают добром, связь ощущается приятно, и я надеялся, что этот сигнал достигнет его по тоненькой ниточке, связывающей наши миры.
На пороге я обнаружил газету. Как быстро доставили! Моя статья красовалась на первой полосе, что преисполнило меня гордости. Парень славно сработал: видимо, успел подать материал в последнюю минуту.
Молли, мамаша и Фаррелл завтракали в столовой: на столе были расставлены сыр, ветчина, яичница, хлеб и столь любимое Беном варенье. Я кивнул всем, едва оторвавшись от чтения газеты. Потом сходил за стулом, на котором провел в неподвижности столько дней, и гордо поставил его около стола.
– Теперь он будет стоять здесь. Мне он нравится, довольно удобный.
– Опять пропадаете, ни слова не сказав, – мрачно сказала Молли.
– Да-да, – рассеянно ответил я и сел. – Так вот, позвольте прочесть вам свою статью вслух.
И, не дожидаясь ответа, я так и сделал.
– Здорово получилось. Не зря вы в школе учились, – одобрила Молли, продолжая жевать хлеб. – Может, вам целую толстую книжку написать? Я такие в городе видела.
– Да, думаю, я мог бы. Недавно я прочел рассказ писателя по имени Эдгар По. Я могу написать такой же, но длиннее. И лучше. – Я проверил, впечатлит это ее или нет. Впечатлило, поэтому я продолжил: – В моем романе будет добрый призрак, и волшебный трилистник, и ирландские девушки, и два брата, один – замечательный, а второй – просто козел.
– Это будет чудесная книга, – страстно ответила Молли. – Я бы читать научилась, чтобы прочесть такую!
Я польщенно фыркнул. Мамаша убрала со стола, Фаррелл откланялся и уехал, пообещав заехать следующим вечером.
– Парень, ты уж выдумай, как того человека найти, – сказал он на прощание. – У меня никаких идей нет, это ты тут образованный.
Я кивнул, помахал ему и опустился на ступеньку крыльца. Все это легче было сказать, чем сделать. Если я прав, то вот что я понял об убийце: он игрок. Какая невероятная хитрость: выдать себя за сыщика, когда тебя застали на месте преступления! А потом не бросить эту затею, а продолжать играть с Кираном, как кошка с мышью. Ужасная, холодная, расчетливая изобретательность. Его козырем было то, что Киран не умеет читать, а значит, не сможет разоблачить его. И все же убийца сам учил его читать, словно хотел вырастить себе противника, а потом передумал и расправился с ним. Меня в дрожь бросило. Этот человек распоряжался реальностью как хотел. Как такого остановить? Он слишком хитер даже для меня.
– О чем думаете? – спросила Молли, усевшись рядом.
Хотелось по привычке соврать, что ни о чем, но я через силу признался:
– О том, что мне страшно. Я не знаю, как поймать его.
– Если вы не сможете, никто не сможет, мистер, – с удивившей меня убежденностью ответила Молли. Я покосился на нее. – Вы единственный, кому под силу это сделать, а я вам помогать буду.
– Я думал, ты меня боишься, – брякнул я, не сумев удержаться. – Ты на меня даже не смотрела, когда я торчал на стуле дни напролет.
– Вы бы почаще начистоту говорили с людьми, много бы нового узнали! Я была расстроена, что вы в таком состоянии, и из-за свадьбы тоже, из-за всего. Не хотела еще и на вас свои неприятности нагружать, вот и не смотрела. И главное, кто это мне пеняет за молчание! Сами-то прямо душа нараспашку, сердце на рукаве, а? В общем, плохо ли вы выглядели? Очень! Сейчас, кстати, получше, вы как-то прямо оживились. Но вы никогда не были мне неприятны, даже такой, мне жаль вас было. Да еще свадьба эта на мою голову…
Мы помолчали.
– Тебе нравится лечить людей? – спросил я.
Молли довольно застонала.
– О-о! Я так мечтала, что кто-нибудь спросит! Нет, совсем не нравится. Не мое это. И ответственность большая, ничего я в этом не понимаю, аж руки от волнения тряслись! Будь моя воля, я бы в жизни к докторскому кабинету больше не подошла.
– Твоя воля есть, – степенно сказал я. – Значит, перспектива помочь мне искать убийцу тебе больше по душе?
– Конечно. Díoltas, это на нашем языке значит «месть». И мы ее совершим.
– Ди-и-илтас, – повторил я.
И почувствовал огромное облегчение. Лучшего помощника, чем Молли, я не мог бы и пожелать: верная, толковая и храбрая.
– Вы хотите, чтобы я вышла за доктора? – тоном, каким беседуют о погоде, спросила Молли.
Я растерялся и даже порадовался, что не могу покраснеть или еще как-то выразить, насколько мне неловко от таких вопросов.
– Это не от меня зависит, – нашелся я.
Молли встала со ступеньки.
– А я не о том и спрашиваю, – грозно сказала она. – Сама решу свои дела, мистер. Я спросила, вы хотите на моей свадебке с доктором погулять или нет? А то я хорошо присмотрю за ним в ближайшие лет пятьдесят, и вам смотреть не придется!
– Строго говоря, погулять у меня не получится, я даже шампанского не могу выпить. Мне было бы там очень скучно, – пролепетал я, отодвинувшись от нее подальше по ступеньке. – Так что, думаю, не хочу.
– Почему?
– Потому что он не доктор.