Не вижу смысла что-то менять.
Тем более начинать изливать душу фразой: «Потому что скорее сдохну, чем назову «отцом» человека, который убил мою мать».
Глава 11: Анфиса
— Тебе не нравится? — Марат смотрит на меня откуда-то сверху, пока я разглядываю разложенное на бархатной подушке ожерелье с белыми и розовыми бриллиантами.
Нужно радоваться.
Повторяю это в который раз, едва переступили порог дорогого ювелирного салона.
Нужно радоваться, что теперь у меня есть не одно кольцо с бирюзой, доставшееся лично от бабушки, а целая гора драгоценностей, стоимостью на миллионы рублей.
И вот это, которое изготовлено в единичном экземпляре без возможности повторения, тоже будет моим. Нужно просто улыбнуться, посмотреть на мужа и раз в десятый за сегодня, сказать:
— Спасибо, Марат, это очень красиво.
Он делает жест — и девушка добавляет ожерелье в список покупок.
Еще там часы из белого золота, серьги, пара колец, три браслета…
Я не очень хорошо помню.
Покупки забирает охранник, но Марат все равно не спешит уходить.
О чем-то шепчется с девушкой за кассой. Точнее, не шепчется — говорит вполне обычным голосом, только немного тише обычного.
Ему плевать, что я могу услышать, как он интересуется, что бы хотела получить в подарок она. Якобы за прекрасный сервис. А на самом деле…
Я немного поворачиваю голову, и испытываю глубокое отвращение к взгляду этой девицы, которым она оценивает меня с ног до головы. Никак не может понять, отчего же не радуюсь всему этому богатству, почему не становлюсь перед мужем на колени, чтобы выказать всю глубину моей признательности. Она, сразу видно, готова хоть сейчас.
Возможно, если он будет насиловать ее так же, как насилует меня, в следующий раз, когда на горизонте ее жизни возникнет еще одна «не очень счастливая жена олигарха», ей уже не захочется смотреть на нее, как на дерьмо.
— Я задержусь сегодня после работы, — говорит Марата, когда мы снова оказываемся в салоне его автомобиля. — Скажешь, чтобы ужин готовили на тебя одну.
Он никогда не говорит, в котором часу вернется.
Так что сегодня делает это намеренно, чтобы дать мне понять — та девица будет более благодарной за его внимание и заботу.
Возможно, нужно хотя бы попытаться изобразить сцену ревности.
Но я не могу.
Только спрашиваю, что он хочет на ужин.
Марат оставляет вопрос без ответа, и продолжает:
— Диана записала тебя к доктору завтра на два часа дня.
— Доктору? Я хорошо себя чувствую.
— И мне это не нравится, — жестко обрубает Островский.
Он очень выразительно смотрит на меня злыми синими глазами.
И, пусть не сразу, но до меня постепенно доходит, что он имеет ввиду.
С момента нашей первой брачной ночи — кошмаре, который я никогда не смогу забыть — прошло уже три недели. Марат регулярно использует меня. Назвать то, что происходит в нашей постели как-то иначе, не могу даже в мыслях. Он просто приходит, выбирает позу, которая ему нравится, берет меня и кончает.
Островский хочет наследника благородных кровей.
Скрестить ту ветку его семейного древа, которая тянется от каких-то польских князей — с моей.
Хочет наследника, про которого будет говорить, что в его жилах течет кровь Романовых.
— Надеюсь, Анфиса, — Островский без предупреждения хватает меня за подбородок, сдавливая до россыпи красных пятен перед глазами, — с тобой все в порядке. В противном случае я буду очень… очень расстроен.
Я даже не знаю, что ему ответить.
Каждый раз, когда мне начинает казаться, что я привыкаю к его грубому обращению, Островский делает что-то вот такое — и я снова трясусь от страха.
Потому что теперь живу в его мире. Вселенной, где правят некоронованные короли, которым ничего не стоит превратить жизнь человека в кошмар. Любого человека, если он стоит хотя бы на ступень ниже. А я для него просто паразит, которого он вынужден терпеть рядом по необходимости. И стоит мне взбрыкнуть…
Он как будто понимает, о чем думаю.
Хотя неудивительно. За столько лет наверняка научился читать по лицам. Иначе не был бы он Маратом Островским — человеком, который богат настолько, что под него не рискуют копать даже самые правдолюбивые СМИ. Не считая парочки совсем уж бесстрашных блогеров.
— Я просто хочу, чтобы моя племенная кобыла сделала то, ради чего я ее купил, — медленно, словно разговаривает с совсем отбитой, разжевывает Марат. — Ничего сложного, Анфиса. Я трахаю тебя каждый день. Стараюсь выполнить то, что должен. И пока что в нашем браке, я — тот человек, который прилежно выполняет свою часть сделки. А ты только очень «старательно украшаешь» мою жизнь своим постным лицом.
Это он о подарках.
О мехах, драгоценностях, сумках от «Шанель» и «Диор», красивой жизни, за которую я недостаточно долго и красиво валяюсь у него в ногах.
Точнее, не валяюсь совсем.
Хоть мне и страшно, что однажды та часть его мозга, которая хоть немного контролирует тело, впадет в кому, и он сделает со мной то же самое, что сделал с собственным сыном.
— Твоя племенная кобыла раздвигает ноги всегда, когда ты хочешь, — говорю спокойно, нечеловеческим усилием воли превозмогая страх. — Извини, что она больше ничего не может сделать, чтобы ускорить процесс.
Ему не нравится, что говорю о себе как будто со стороны.
А мне даже нравится.
Потому что жена Островского — бедная проданная в рабство женщина, и мне искренне ее жаль, потому что она обречена существовать в его мире только в качестве рабыни. И не важно, скольких «правильных» наследников она родит. Ее место будет около пятки мужа: в покорности, с потупленным взглядом и фальшивой улыбкой благодарности за все, что перепадает из его рук. Иногда за бриллианты и соболя, иногда — за побои.
А я — Анфиса, буду существовать внутри нее.
И, возможно, ждать своего выхода на сцену.
— Очень хорошо, что ты это понимаешь. — Островский отодвигается, отпускает мое лицо и снова тянется за телефоном. — И то, что мне симпатичен твой характер не означает, что в следующий раз, когда мне не понравится тон твоего голоса, я снова спущу все на тормозах.
С моей стороны было бы слишком наивно на это рассчитывать.
Поэтому жена Островского корчит благодарность за терпение, а я уговариваю себя хотя бы какое-то время сидеть тихо и не высовываться.
Глава 12: Анфиса
В медицинском центре, куда меня привозит водитель, провожу около двух часов.
Сначала долго и скрупулезно собирают анамнез: выспрашивают обо всех болячках, вплоть до прабабки, у кого и сколько было детей, как проходили обе беременности моей матери. Как будто я могу знать обо всем этом. Единственное, что я точно могу сказать о ее периоде «дважды по девять» — так она сама говорит — так это то, что меня она родила ногами вперед, мучительно и долго, и после этого утратила возможность вновь стать матерью.
После заполнения карты, меня ведут на осмотр.
Потом на анализ крови.
Потом еще в какой-то кабинет.
Потом снова к врачу, и снова на осмотр.
Чтобы в конце концов, когда я просто перестаю понимать, кто все эти люди и чего они от меня хотят, оказывают в кабинете своего ведущего врача. Он сам усаживает меня в дорогое кожаное кресло, прикрывает дверь до щелчка и только усевшись за стол, снимает очки, чтобы потереть красную переносицу.
Абсолютно уверена, что ничего хорошего сейчас не услышу.
И уверена, что новость, которую скажет доктор, тоже не очень его радует.
Он наверняка уже успел пообщаться с Островским.
Знает, что с ним случается, когда-то что-то не по его.
— Анфиса, у вас непроходимость маточных труб. Судя по вашим снимкам и анамнеза — это врожденная патология. Вы указывали на… — Он опускает нос в мою медицинскую карту, прикладывает очки, чтобы прочесть, — болезненные менструации и боли внизу живота. Это один из частых сопроводительных симптомов врожденных причин неправильного развития матки и маточных труб.
Я складываю руки на коленях, как прилежная ученица, которую впервые в жизни отчитывают за контрольную с грубейшими ошибками. А она знать не знает, почему так произошло, потому что писала как обычно.
— Боюсь, что при таком диагнозе… — Доктору словно страшно произносить его вслух, поэтому он встает, подходит ко мне и, глядя сверху вниз, говорит: — Я рекомендую вам и вашему мужу процедуру ЭКО. Конечно, есть несколько способов улучшить ситуацию хирургическим вмешательством, но, опираясь на свой личный опыт, могу сказать, что максимум, на что мы можем рассчитывать — пять, может быть, десять процентов к вашим почти нулевым шансам забеременеть самостоятельно. И при этом подобные операции требует подготовки и длительного периода восстановления. То есть, в случае хирургического вмешательства, я буду настаивать на минимум полугоде отсрочки беременности. А лучше бы воздержаться от попыток завести малышка в течение года.
Тем более начинать изливать душу фразой: «Потому что скорее сдохну, чем назову «отцом» человека, который убил мою мать».
Глава 11: Анфиса
— Тебе не нравится? — Марат смотрит на меня откуда-то сверху, пока я разглядываю разложенное на бархатной подушке ожерелье с белыми и розовыми бриллиантами.
Нужно радоваться.
Повторяю это в который раз, едва переступили порог дорогого ювелирного салона.
Нужно радоваться, что теперь у меня есть не одно кольцо с бирюзой, доставшееся лично от бабушки, а целая гора драгоценностей, стоимостью на миллионы рублей.
И вот это, которое изготовлено в единичном экземпляре без возможности повторения, тоже будет моим. Нужно просто улыбнуться, посмотреть на мужа и раз в десятый за сегодня, сказать:
— Спасибо, Марат, это очень красиво.
Он делает жест — и девушка добавляет ожерелье в список покупок.
Еще там часы из белого золота, серьги, пара колец, три браслета…
Я не очень хорошо помню.
Покупки забирает охранник, но Марат все равно не спешит уходить.
О чем-то шепчется с девушкой за кассой. Точнее, не шепчется — говорит вполне обычным голосом, только немного тише обычного.
Ему плевать, что я могу услышать, как он интересуется, что бы хотела получить в подарок она. Якобы за прекрасный сервис. А на самом деле…
Я немного поворачиваю голову, и испытываю глубокое отвращение к взгляду этой девицы, которым она оценивает меня с ног до головы. Никак не может понять, отчего же не радуюсь всему этому богатству, почему не становлюсь перед мужем на колени, чтобы выказать всю глубину моей признательности. Она, сразу видно, готова хоть сейчас.
Возможно, если он будет насиловать ее так же, как насилует меня, в следующий раз, когда на горизонте ее жизни возникнет еще одна «не очень счастливая жена олигарха», ей уже не захочется смотреть на нее, как на дерьмо.
— Я задержусь сегодня после работы, — говорит Марата, когда мы снова оказываемся в салоне его автомобиля. — Скажешь, чтобы ужин готовили на тебя одну.
Он никогда не говорит, в котором часу вернется.
Так что сегодня делает это намеренно, чтобы дать мне понять — та девица будет более благодарной за его внимание и заботу.
Возможно, нужно хотя бы попытаться изобразить сцену ревности.
Но я не могу.
Только спрашиваю, что он хочет на ужин.
Марат оставляет вопрос без ответа, и продолжает:
— Диана записала тебя к доктору завтра на два часа дня.
— Доктору? Я хорошо себя чувствую.
— И мне это не нравится, — жестко обрубает Островский.
Он очень выразительно смотрит на меня злыми синими глазами.
И, пусть не сразу, но до меня постепенно доходит, что он имеет ввиду.
С момента нашей первой брачной ночи — кошмаре, который я никогда не смогу забыть — прошло уже три недели. Марат регулярно использует меня. Назвать то, что происходит в нашей постели как-то иначе, не могу даже в мыслях. Он просто приходит, выбирает позу, которая ему нравится, берет меня и кончает.
Островский хочет наследника благородных кровей.
Скрестить ту ветку его семейного древа, которая тянется от каких-то польских князей — с моей.
Хочет наследника, про которого будет говорить, что в его жилах течет кровь Романовых.
— Надеюсь, Анфиса, — Островский без предупреждения хватает меня за подбородок, сдавливая до россыпи красных пятен перед глазами, — с тобой все в порядке. В противном случае я буду очень… очень расстроен.
Я даже не знаю, что ему ответить.
Каждый раз, когда мне начинает казаться, что я привыкаю к его грубому обращению, Островский делает что-то вот такое — и я снова трясусь от страха.
Потому что теперь живу в его мире. Вселенной, где правят некоронованные короли, которым ничего не стоит превратить жизнь человека в кошмар. Любого человека, если он стоит хотя бы на ступень ниже. А я для него просто паразит, которого он вынужден терпеть рядом по необходимости. И стоит мне взбрыкнуть…
Он как будто понимает, о чем думаю.
Хотя неудивительно. За столько лет наверняка научился читать по лицам. Иначе не был бы он Маратом Островским — человеком, который богат настолько, что под него не рискуют копать даже самые правдолюбивые СМИ. Не считая парочки совсем уж бесстрашных блогеров.
— Я просто хочу, чтобы моя племенная кобыла сделала то, ради чего я ее купил, — медленно, словно разговаривает с совсем отбитой, разжевывает Марат. — Ничего сложного, Анфиса. Я трахаю тебя каждый день. Стараюсь выполнить то, что должен. И пока что в нашем браке, я — тот человек, который прилежно выполняет свою часть сделки. А ты только очень «старательно украшаешь» мою жизнь своим постным лицом.
Это он о подарках.
О мехах, драгоценностях, сумках от «Шанель» и «Диор», красивой жизни, за которую я недостаточно долго и красиво валяюсь у него в ногах.
Точнее, не валяюсь совсем.
Хоть мне и страшно, что однажды та часть его мозга, которая хоть немного контролирует тело, впадет в кому, и он сделает со мной то же самое, что сделал с собственным сыном.
— Твоя племенная кобыла раздвигает ноги всегда, когда ты хочешь, — говорю спокойно, нечеловеческим усилием воли превозмогая страх. — Извини, что она больше ничего не может сделать, чтобы ускорить процесс.
Ему не нравится, что говорю о себе как будто со стороны.
А мне даже нравится.
Потому что жена Островского — бедная проданная в рабство женщина, и мне искренне ее жаль, потому что она обречена существовать в его мире только в качестве рабыни. И не важно, скольких «правильных» наследников она родит. Ее место будет около пятки мужа: в покорности, с потупленным взглядом и фальшивой улыбкой благодарности за все, что перепадает из его рук. Иногда за бриллианты и соболя, иногда — за побои.
А я — Анфиса, буду существовать внутри нее.
И, возможно, ждать своего выхода на сцену.
— Очень хорошо, что ты это понимаешь. — Островский отодвигается, отпускает мое лицо и снова тянется за телефоном. — И то, что мне симпатичен твой характер не означает, что в следующий раз, когда мне не понравится тон твоего голоса, я снова спущу все на тормозах.
С моей стороны было бы слишком наивно на это рассчитывать.
Поэтому жена Островского корчит благодарность за терпение, а я уговариваю себя хотя бы какое-то время сидеть тихо и не высовываться.
Глава 12: Анфиса
В медицинском центре, куда меня привозит водитель, провожу около двух часов.
Сначала долго и скрупулезно собирают анамнез: выспрашивают обо всех болячках, вплоть до прабабки, у кого и сколько было детей, как проходили обе беременности моей матери. Как будто я могу знать обо всем этом. Единственное, что я точно могу сказать о ее периоде «дважды по девять» — так она сама говорит — так это то, что меня она родила ногами вперед, мучительно и долго, и после этого утратила возможность вновь стать матерью.
После заполнения карты, меня ведут на осмотр.
Потом на анализ крови.
Потом еще в какой-то кабинет.
Потом снова к врачу, и снова на осмотр.
Чтобы в конце концов, когда я просто перестаю понимать, кто все эти люди и чего они от меня хотят, оказывают в кабинете своего ведущего врача. Он сам усаживает меня в дорогое кожаное кресло, прикрывает дверь до щелчка и только усевшись за стол, снимает очки, чтобы потереть красную переносицу.
Абсолютно уверена, что ничего хорошего сейчас не услышу.
И уверена, что новость, которую скажет доктор, тоже не очень его радует.
Он наверняка уже успел пообщаться с Островским.
Знает, что с ним случается, когда-то что-то не по его.
— Анфиса, у вас непроходимость маточных труб. Судя по вашим снимкам и анамнеза — это врожденная патология. Вы указывали на… — Он опускает нос в мою медицинскую карту, прикладывает очки, чтобы прочесть, — болезненные менструации и боли внизу живота. Это один из частых сопроводительных симптомов врожденных причин неправильного развития матки и маточных труб.
Я складываю руки на коленях, как прилежная ученица, которую впервые в жизни отчитывают за контрольную с грубейшими ошибками. А она знать не знает, почему так произошло, потому что писала как обычно.
— Боюсь, что при таком диагнозе… — Доктору словно страшно произносить его вслух, поэтому он встает, подходит ко мне и, глядя сверху вниз, говорит: — Я рекомендую вам и вашему мужу процедуру ЭКО. Конечно, есть несколько способов улучшить ситуацию хирургическим вмешательством, но, опираясь на свой личный опыт, могу сказать, что максимум, на что мы можем рассчитывать — пять, может быть, десять процентов к вашим почти нулевым шансам забеременеть самостоятельно. И при этом подобные операции требует подготовки и длительного периода восстановления. То есть, в случае хирургического вмешательства, я буду настаивать на минимум полугоде отсрочки беременности. А лучше бы воздержаться от попыток завести малышка в течение года.