– Их отравили, – ответил Пушкин. – Аконитином.

Авива Капитоновна, кажется, сдержала слова, так и рвавшиеся у нее с языка.

– Бедные девочки, – только сказала она. – Кому понадобилось их убивать?

Пушкин предпочел сменить тему.

– Что намерены делать после свадьбы с графом?

– Ах, что мне делать… Оставлю все дочерям, уедем в Париж.

– Торговлю шерстью намерены продать?

Ему шаловливо погрозили пальчиком.

– Не женились, а уже входите в дела семьи… Вот так бы и сразу… Нет, не решила, посмотрим, какие будут предложения.

– Покупатели имеются?

– Ваше приданое никуда не денется, – ответила Авива Капитоновна, чуть дразня.

– Полагаю, господин Курдюмов первый в очереди покупателей?

Авива Капитоновна приложила пальчик к губам в знак молчания.

– А этого вам знать не положено, милый Алексей Сергеевич…

С некоторым напряжением мышц Пушкин встал с такого мягкого и уютного дивана.

– Чтобы закончить разбирательство с кассой взаимопомощи невест, позвольте взглянуть на конторскую книгу…

– Ох, ну какой вы. – Мадам Бабанова даже руками всплеснула. – Ну хорошо, только ради вашего успокоения. Ждите здесь… Сейчас принесу…

Она вышла, оставив чиновника сыска в одиночестве. Пушкин подошел поближе к величественному портрету хозяина дома и стал изучать реалистические черты. Федор Козьмич смотрел на чужака по-прежнему строго. Как будто хотел поведать тайну, да не мог шевельнуть нарисованными губами.

Мадам Бабанова задерживалась. Она вернулась через четверть часа и призналась, что не смогла найти конторскую книгу. Не имеет малейшего представления, куда она делась. Всегда лежала на ее рабочем столе – и вдруг нету. Как сквозь землю провалилась. Но ничего, обязательно найдет. Там все записи…

Пушкин спросил разрешения поговорить с Гаей Федоровной. Как бывшему жениху, уже не представляющему для чести девушки угрозы, ему позволили. Авива Капитоновна позвонила в колокольчик и приказала горничной проводить. Когда за женихом затворилась дверь гостиной, мадам Бабанова опомнилась – забыла выяснить главное: где может находиться коварная родственница-баронесса? Но догонять было неприлично. Оставалось терзаться сомнениями.





* * *


Полицейский старой закалки никуда не торопился. Рано утром, попивая чаек, Василий Яковлевич составил план передвижений по Москве, не считаясь с пожеланиями Пушкина. Он с аппетитом прикончил завтрак и отправился в экспедицию. Первым местом розысков стал дом князя Голицына на Покровке, в котором размещался пансион мадам Пуссель.

Зайдя в канцелярию, Лелюхин нашел строгую даму, затянутую в серое платье, которая восседала за письменным столом. Строжайше спросила, по какому делу он явился в дамское учебное заведение. Василий Яковлевич не стал грозить расследованием сыскной полицией, а любезнейшим образом сообщил: направлен с секретным поручением от начальства разузнать, какой из женских пансионов лучший, чтобы наградить под Рождество.

Узнав такую фантастическую новость, мадам Прам Альма Юрьевна, секретарь хозяйки пансиона, стала хлопотать вокруг гостя. И выложила ему все возможные сведения. Расписав, какие замечательные педагоги, профессора университета и классные дамы у них преподают, сколько стоит обучение для приходящих и живущих в пансионе. А также сведения, которые интересовали Василия Яковлевича. И не только сведения. У некоторых дам если рот открывается, то захлопнуть его почти невозможно. Пока не выльется все, до капли. Таким полезным ртом обладала мадам Прам.

Выйдя из пансиона, слегка утомленный потоком слов, Лелюхин отправился на Сретенку, в Печатников переулок. Родители мадемуазель Маклаковой пребывали в глубоком горе, но полицейского приняли ласково. Рассказали все в мельчайших подробностях. Василий Яковлевич привык иметь дело с горем, но и его тронули переживания. Так что вынужден был заглянуть в ближайший трактир и подкрепиться духом. После чего добрался до 2-го участка Мясницкой части. Родители мадемуазель Лабзовой заставили Лелюхина сесть за стол и не отпускали, пока не излили душу. Задание оказалось не из легких.

Немного успокоившись, Василий Яковлевич быстро обошел несостоявшихся женихов, показывая нарисованный портрет. На чем его миссию можно было считать оконченной. Карманные часы показывали половину третьего. Любой чиновник полиции на его месте посчитал бы, что задание выполнено с избытком. Однако привычка доводить дело до конца, даже если об этом не просят, подталкивала сделать еще кое-что.

Василий Яковлевич пешком отправился в Ваганьковский переулок, благо находился поблизости. Зайдя в редакцию «Московского листка», он не стал донимать расспросами конторщика Иванова, и без того взмыленного и злющего по причине толпы народа, а тихонько отправился к столам с подшивками.

Он долго копался в газетной пыли, чихая и утирая слезящиеся глаза. Когда же поиски были завершены чрезвычайно успешно, Лелюхин вышел на свежий воздух, особенно чистый после редакционного ада. Вот теперь он точно заслужил неплохой обед. Раздобытые сведения стоили тарелки борща. И даже намного больше. Пушкин будет обязан наградить за усердие. А именно: объяснить, как работает его хитрейшая система, которую Василий Яковлевич никак не мог понять. Как ни старался.





* * *


Гая сидела у окна и глядела на Тверскую. Мимо торопились пешеходы, бабы с корзинами, гремели телеги, бежали пролетки, где-то свистел городовой. Жизнь текла мимо, и не было ей никакого дела до мук и горестей девушки. Жизнь так много повидала девичьих слез, что не отличала их от дождя. Да и то вряд ли… Сколько их было, сколько будет, кто сосчитает…

Скрипнула дверь. Гая обернулась и вскочила. Так ловко, что смахнула с подоконника горшок с зеленью. Горшок рассыпался глиняными осколками, а щеки Гаи полыхнули пунцовым цветом.

– Простите, – пробормотала она, пряча глаза и проклиная неуклюжесть.


– Прощения надо просить мне, – ответил Пушкин, подходя и отдавая поклон. – Но не могу этого сделать. Пройдут считаные часы, когда вы в этом убедитесь…

Гая не знала, куда деть руки, где стоять – среди осколков или отойти.

– Что вы… Я ни о чем таком не думала… Воля маменьки – закон… Мы все в ее воле, – проговорила она, понемногу поднимая взгляд и все еще не решаясь смотреть прямо на него. – Так и должно быть…

– Гая Федоровна, обстоятельства вынуждают меня задать вам несколько вопросов. Вы позволите?

Она быстро закивала и тут же сообразила, что стоит в земле и глине, смутилась и, наконец, предложила сесть в кресла, которые находились в Зеленой гостиной.

– Неужели я могу чем-то вам помочь? – Гая чуть искоса смотрела на мужчину, который теперь так сильно нравился ей, как нравится недостижимое. О чем и мечтать уже нельзя.

– Вам знакома некая Марина Бутович? – спросил Пушкин, старательно не замечая печальных и добрых глаз.

– Да, учились с ней в пансионе…

– Что можете сказать о ней?

Гая пожала плечами:

– Мы не были подругами… Я почти ее не знаю…

– Что случилось между ней и Астрой Федоровной?

В лице ее случилась перемена: чуть сузились веки, чуть сжались губы. Как будто Гая испугалась. Или ей неприятен разговор.

– Для чего вам? – тихо проговорила она. – Это детские глупости… Незачем вспоминать…

– Вчера утром мадемуазель Бутович погибла, – ответил Пушкин, глядя прямо на барышню. – Она была отравлена в салоне мадам Вейриоль…

Гая Федоровна как будто собиралась с мыслями.

– Какой ужас, – проговорила она, качая головой. – Еще одна из наших…

– Сегодня у нее должна была быть свадьба с сотрудником газеты «Новости дня», господином Гурляндом, вам известным…

– Ах, вот оно как… Ну, тогда скрывать нечего… Впрочем, и раньше скрывать было нечего. Бутович была умной девушкой, но слишком самоуверенной. Она считала, что если ее папенька чиновник и не оставил состояния, то все обязаны быть с ней ласковы, прощать обиды и исполнять любые ее прихоти. Астра, как вы догадались, подшучивала над ней. Пока не дошло до неприятной сцены… Года два назад Бутович заявила, что выйдет замуж за аристократа и станет графиней. А моя сестра останется купчихой и еще будет ей кланяться… Только представьте, такое сказать Астре…

Пушкин представил довольно отчетливо.

– Ваша сестра заявила, что сама выйдет замуж за графа, – сказал он.

Гая тихо кивнула.

– Да, и добавила: еще посмотрят, кто кому будет кланяться… Дело дошло чуть ли не до драки… Через полгода история забылась, и тут наш папенька объявляет, что сватает Астру за графа Урсегова…

– Для Астры Федоровны такой выигрыш спора хуже поражения.

– Вы все хорошо понимаете, Алексей Сергеевич…

– Астра Федоровна знала, что Бутович выходит за Гурлянда?

– Откуда же… Наверняка нет, – ответила Гая и задумалась. – Хотя постойте, тетушка… То есть мадам Капустина могла о чем-то таком ей сказать… Она ведь Исидора сосватала…

– Значит, Марина спор проиграла окончательно. – Пушкин вынул записку, которую ему отдала мадам Бутович. – Взгляните…

Развернув листок, Гая быстро пробежала текст. Она еще по-детски шевелила губами при чтении.

– Что это? – спросила она, возвращая записку.

– Письмо вашей сестры…

– Глупость и подделка! – заявила Гая, в которой вдруг проявился отцовский характер. Порода свое обязательно возьмет. – Астра никогда бы не предложила Бутович помириться… Это невозможно. Тем более не ее почерк… Похоже, но не рука Астры.

– Вы в этом уверены?

– Как в собственном невезении, – ответила она, пряча горечь за улыбкой.

– Почему же Астра Федоровна уступила свое время примерки Бутович?

Гая наклонилась вперед.

– Сестра вообще не собиралась мерить платье невесты, – ответила она шепотом. – Но я вам ничего не говорила…

Шаловливая тайна Пушкина не обрадовала. За ней виднелись другие, совсем неозорные.