– Почему же была объявлена ваша свадьба с графом?

– Он папеньке дал слово, что женится на мне… Граф – человек чести…

– Что же изменило его решение?

– Не знаю, – огрызнулась мадемуазель. – Какое отношение имеют все эти откровенности к моей… к моей смерти?

– Вы находили в доме нечто, что может указывать на убийцу отца? – спросила Агата, ступая на тонкий лед.

Астра Федоровна пребывала в задумчивости. Кажется, пыталась что-то найти в закоулках памяти.

– Нет, ничего… Совсем ничего, – наконец ответила она. – Василиса говорила, что вымела из-под буфета в гостиной, где мы обедали на Масленицу, какой-то пузырек с остатками белого порошка, но куда он делся, что в нем было, неизвестно… Давно было, месяца два назад…

Агата рассчитывала получить настоящий козырь. Какой-то пузырек, тем более пропавший еще в феврале, – не слишком много. Тем более что Астра ничего не скрывала, в этом Агата не сомневалась.

Неужели ошибка? Тогда что искать? А если в этом пузырьке хранился яд? Если убийца подсыпал в еду Бабанову яд и потерял пузырек? Ну конечно! Агата поняла, в чем тут дело: Авива Капитоновна настолько умна, что выждала пару месяцев, чтобы про находку забыли, и теперь готова нанести удар. По дочери. Наверняка Астра не понимает, что видела нечто, изобличающее мать… Но как до этого докопаться?

– Кто хочет меня убить? – печально спросила Астра. – Ваше откровение, Агата…

– Если скажу, вам будет чрезвычайно тяжело, Астра Федоровна… Прошу доверять Пушкину и делать все, что он попросит… А вам рекомендую есть то, что сами отрезали на кухне, и пить, что налили своей рукой… Ничего не трогайте за общим столом…

– Вы не шутите?

Агата предпочла промолчать.

– Ну хорошо же. – Астра совладала с горестями. – А знаете, баронесса, я все равно не выйду за Пушкина…

– Неужели?

– Колдун нагадал, что у меня после графа будет два жениха… Причем первый достанется от другой невесты. Так и вышло! Получила Пушкина от сестренки, сама того не желая… Теперь его черед уйти с дороги…

Трудно передать, как обрадовало Агату это предсказание. Она крикнула извозчику, чтобы остановился. Стоя на ступеньке пролетки, обернулась.

– Астра Федоровна, будьте разумны и осторожны… И не наделайте глупостей…

В ответ получила надменную улыбку.

– А вот этого, баронесса, обещать не могу…

– Куда теперь?

– На почту, отправлю дяде телеграмму, – ответила Астра с вызовом и крикнула извозчику: – Поворачивай!

Развернувшись, пролетка помчалась обратно по Тверской.





* * *


Усевшись на белую скатерть, постеленную для гроба, Гурлянд прикурил папиросу от свечи, которую ставят в изголовье покойной. Он держал репортерский блокнот, потертый и грязный. Выпустив дым, воткнул папиросу в уголок рта и нацелил карандаш над блокнотом хищным когтем.

– Господин Пушкин, читатели «Новостей дня» желают знать все подробности драмы, развернувшейся в салоне мод…

Гурлянд говорил столь повелительно, будто привык, что одно имя знаменитой газеты должно наводить ужас и уважение на любого смертного, а уж тем более на какого-то мелкого полицейского чиновника. Потому как крупные у себя в кабинетах торчат, по Москве не бегают. Сидя на месте, он умудрялся двигать телом, руками и даже ногами, словно нутро его было напичкано пружинами. Или как Петрушка, которого дергают за ниточки.

– О какой драме речь? – спросил Пушкин, разглядывая типичный экземпляр газетной своры. Хоть сейчас чучело набивать и в музей городских типов ставить. От городских репортеров, которые носятся и вынюхивают происшествия, он отличался более солидным материалом пиджака, чистой сорочкой и аккуратно повязанным галстуком. В остальном сотрудник «Новостей дня» ничем не отличался от прочей репортерской шайки: те же ухватки голодного хорька, которому надо сунуть нос, куда не просят. Эти ловкачи то и дело заглядывали в сыск, чтобы разнюхать, нет ли чего свеженького, первыми оказывались на месте уличного происшествия, лезли с вопросами и жутко злили. Но совладать с ними не мог даже обер-полицмейстер.

Гурлянд выразительно хмыкнул и насупил редеющие брови.

– Но как же… Раз сыскная полиция опрашивает родственников умершей барышни, то, по всему видать, имеются подозрения о насильственной смерти… Так что же случилось на самом деле? Общественность ждет разъяснений. – И он что-то чиркнул карандашом в блокноте. Наверное, возглас нетерпения общественности.

Репортерская наблюдательность и умение делать быстрые выводы требовали награды.

– Умершая барышня, кажется, была вашей невестой, – напомнил Пушкин.

Чем вызвал кислую ухмылку.

– Да, такая неприятность, – сказал Гурлянд. – Но что поделать, судьба… Зато подготовлю репортаж для первой полосы… Выйдет только у нас, тираж мигом раскупят… Такой заголовок: «Тайна смерти в модном салоне»… Каков, а? И вас, господин Пушкин, обязательно упомяну… Мирская слава, знаете ли, еще никому не помешала… Так что же случилось в салоне модных убийств?

Вероятно, Гурлянд почему-то не знал о смерти Юстовой. Иначе заголовки готовились бы такие, от которых Эфенбах и полковник Власовский пришли бы в гнев и ярость. Что-то вроде: «Убийства невест в салоне смерти» или что-то в таком же духе. Что так любит общественность, когда за чашкой утреннего чаю с бутербродом замирает от сладкого ужаса, узнавая из газеты о чужих несчастьях.


– Не досталось наследство в тысячу рублей?

Гурлянд ожидал, что сейчас ему выложат сенсационную историю. А тут вдруг – приданое. Он сообразил не задавать глупейший вопрос «откуда вам известно?» Полиции все известно. Только делиться новостями не желает.

– Деньги – ничто в сравнении с гибелью Марины, – ответил он, чтобы произвести хорошее впечатление. – Жду подробности дела…

– Извольте, записывайте, – сказал Пушкин, заложив руки на спину и наблюдая, как грифель карандаша уже впился в бумагу, чтобы побежать по ней быстрыми строчками. – Мадемуазель Бутович была убита вчера около одиннадцати утра. Подозреваемый – член «Клуба веселых холостяков», ее жених, некий Гурлянд…

Газетчик так увлекся записями, что смысл сказанного не сразу добрался до него. Он оторвался от блокнота и взглянул на чиновника сыска.

– Позвольте, что это значит…

– Господин Гурлянд, в данный момент вы являетесь основным подозреваемым в смерти мадемуазель Бутович, – сообщил Пушкин официальным тоном. – Вам надлежит явиться в сыскную полицию для дачи показаний. После чего будет принято решение: подвергнуть вас полицейскому аресту или оставить под домашним. До выяснения. Прошу быть у нас в приемном отделении через два часа. Неявка будет рассматриваться как побег. Вы будете разысканы, где бы ни укрывались, арестованы и под конвоем доставлены в сыск…

Он коротко кивнул и развернулся, чтобы уйти.

– Господин Пушкин, постойте!

Спрыгнув со стола, Гурлянд торопливо сунул блокнот в карман и успел забежать вперед, загородив собой проем двери.

– Ну что вы, в самом деле… Зачем так пугать.

– Вы – подозреваемый. Вам это официально заявлено, – сказал Пушкин, глядя на папиросу, свисавшую с губы.

Заметив это, Гурлянд выхватил ее и спрятал за спину. Быть может, затушив в ладошку.

– Прошу прощения, привычка при работе. – Он торопливо улыбался. – Нельзя ли без сыска, готов сообщить все, что знаю…

– А что с сенсационным репортажем? – спросил Пушкин, спасая нервы своего начальника и обер-полицмейстера.

– О чем! Что вы! Ни слова. – Гурлянд даже похлопал себя по лацкану. – Погибла моя невеста, какие могут быть репортажи… Такое горе… Так чем же я могу помочь?

– Кто состоит в «Клубе холостяков», кроме вас и графа Урсегова?

Гурлянд сделал движение, будто целиком проглотил пирожок.

– Клуб? Какой клуб? Ах, вы про эту скандальную шутку в «Московском листке»… Но какое я к ней имею отношение?

– Про клуб ничего не знаете?

В ответ Гурлянд развел руками, в одной из которых дымилась папироска.

– Искренно! Как на духу: ни малейшего представления.

Врать он умел блистательно.

– Без протокола еще можете так ответить, – сказал Пушкин. – Куда ездили 22 апреля?

– Ах, это. – Газетчик будто вздохнул с облечением. – Ездил с приятелем в Тверь. Немного развеяться перед свадьбой… В Твери девушки румяные и сдобные, как пряник, так и хочется укусить напоследок… Ну, вы меня понимаете…

В знак сохранения мужской тайны Пушкину подмигнули.

– Фамилия приятеля?

– Тангет Саша, – охотно ответил Гурлянд. – То есть Александр Александрович… Славный малый, служит в частной типографии…

– Женится?

Газетчик даже фыркнул.

– Что вы! Ему приданое без надобности…

– 23 апреля, когда возвращались в Москву, на остановке в Клину зашли в привокзальный буфет и обсуждали с вашим приятелем дела «Клуба веселых холостяков», – проговорил Пушкин, наблюдая, как меняется выражение лица газетчика: от дружелюбного к растерянному.

– Откуда вы… вам известно… – пробормотал он, будто сгибаясь под тяжестью тюремных кандалов.

– Жандарм вас приметил, буфетчик слышал разговор, – сказал Пушкин, скрывая бесценный источник сведений сыскной полиции. – Вы обсуждали убийства невест в сезон свадеб. Первая жертва – невеста графа Урсегова… Жду признания…

Выронив папиросу, Гурлянд сжал руки в знаке вечной верности и дружбы.

– Господин Пушкин… Клянусь чем угодно… Спасением души… Гибелью газеты… Это не мой секрет…

– Чей секрет: вашего приятеля Тангета или господина Ферха?