– С удовольствием.
– Не робей и не теряй веры. И мы победим.
Мы расстались, и я, вытирая глаза, вышел из шатра, мерцавшего от горящих внутри свечей. Я шагал мимо лагерных костров, у которых ютились промокшие под дождем люди, слышал доносящиеся из шалашей женские голоса. Все шлюхи Мерсии следовали за войском, да и уэссекские, надо понимать, тоже. Залихватское пение раздавалось теперь у меня за спиной. Напились, решил я. Когда почти добрался до своих, пение перешло вдруг в яростные крики. Ночь прорезал вопль. Послышался безошибочно узнаваемый звон клинков. Снова крики. Из оружия при мне был только нож, но я повернулся и побежал в ту сторону, где происходил беспорядок. К месту, обозначенному внезапным сполохом, устремились и другие. Королевский шатер был объят огнем, пропитанная воском ткань ярко полыхала. Вопили уже все. Воины выхватили мечи, глаза их округлились от страха. Стражники у входа в шатер были мертвы, их тела озаряло пламя горящей материи. Телохранители Этельстана, приметные благодаря алым плащам, взяли шатер в кольцо. Другие сорвали пылающую ткань.
– Они ушли! – проревел кто-то. – Ушли!
Отряду воинов Анлафа удалось пробраться в лагерь. Именно они распевали, изображая из себя пьяных. Расчет строился на том, чтобы убить Этельстана и тем самым вырвать у армии сердце накануне битвы, но Этельстана в шатре не оказалось. Вместо этого убийцы нашли там епископа.
Этельстан подошел к остаткам шатра.
– Куда часовые смотрели? – сердито спросил он у одного из спутников. Потом заметил меня. – Лорд Утред, мои соболезнования.
Мой старший сын лежал мертвым. Изрубленный мечами, в обагренном кровью епископском одеянии. Тяжелый нагрудный крест украли. Его тело вытащили из горящего шатра, но слишком поздно. Я опустился на колени и коснулся его лица, совершенно нетронутого и странно умиротворенного.
– Мои соболезнования, – повторил Этельстан.
Какое-то время я не мог вымолвить ни слова, но потом справился с собой:
– Государь, мы с ним сегодня заключили мир.
– Тогда завтра мы объявим войну, – произнес Этельстан сурово. – Беспощадную войну. И отомстим за его смерть.
Завтра Господь сотворит для нас чудо? Вот только мой старший сын был мертв, и пока я шагал к своим людям, свет лагерных костров расплывался у меня перед глазами.
* * *
Рассвет. Среди деревьев пели птицы, как если бы начинался совершенно обычный день. Дождь за ночь ослабел, хотя, когда я вылез из шалаша, меня встретила морось. Суставы ныли, напоминая про возраст. Иммара Хергильдсона, молодого дана, которого я спас от петли, рвало рядом с потухшим костром.
– Пил ночью? – спросил я, пинком отогнав собаку, норовившую подъесть блевотину.
Он только потряс головой. Вид у него был бледный и испуганный.
– Ты будешь стоять в «стене щитов», – сказал я ему. – Ты знаешь, что делать.
– Да, господин.
– Им тоже страшно, – продолжил я, кивнув на север, где за невысоким холмом находился лагерь врагов.
– Да, господин, – неуверенно отозвался дан.
– Главное, следи за низкими ударами копья, – напомнил я ему. – И не опускай щит.
За ним отмечалась такая склонность во время тренировок. Человек во второй шеренге противника колол копьем на уровне щиколотки или лодыжки, и естественной реакцией Иммара было опустить щит, но тем самым он открывался для удара мечом в горло или в грудь.
– С тобой все будет хорошо, – пообещал я.
Мой слуга Алдвин принес мне кубок с элем:
– Господин, есть хлеб и бекон.
– Поешь. – У меня самого аппетит пропал.
Подошел мой сын, теперь уже единственный. Лицо у него тоже было бледным.
– Это был Ингильмундр, – сообщил он.
Выходит, это Ингильмундр проник в наш лагерь и убил моего старшего сына.
– Откуда известно?
– Его узнали.
Вполне понятно и логично. Ингильмундр, высокий красивый норманн, давший Этельстану клятву верности, изображавший из себя христианина и получивший земли в Вирхелуме, вступил в тайный союз с Анлафом. Под покровом темноты он повел отряд воинов. Ингильмундр знал армию Этельстана, говорил на нашем языке и пришел среди ненастной ночи, чтобы убить короля, в надежде обезглавить и устрашить нас. Вместо этого убил моего сына и сумел улизнуть в разразившемся хаосе.
– Это плохой знак, – пробормотал я.
– Добрый, отец.
– Почему добрый?
– Нанеси он удар несколькими минутами раньше, ты бы погиб.
Я провел бессонную ночь, размышляя об этом.
– Мы с твоим братом помирились вчера, – сообщил я Утреду.
Мне вспомнились наши объятия и то, как он молча плакал у меня на плече.
– Я был плохим отцом, – негромко сказал я.
– Нет!
– Теперь слишком поздно, – отрезал я. – Мы убьем Ингильмундра. И убьем жестоко.
Я был в штанах и рубахе. Алдвин принес лучшую мою кольчугу фризской работы с тяжелыми звеньями и кожаной поддевкой, отделанную по вороту и по подолу золотыми и серебряными кольцами. Я унизал руки широкими браслетами. Эти сверкающие трофеи прошлых побед выдадут врагу мой статус военного вождя. Я сунул ноги в громоздкие сапоги, подбитые железными подковками и с золотыми шпорами на пятках. Застегнул легкий пояс, расшитый серебряными квадратиками. На нем на правом моем боку висел сакс Осиное Жало. Потом наступил черед тяжелого пояса с золотыми волчьими головами. На нем слева держался Вздох Змея. Шею обернул шарфом из редкого белого шелка, подарок от Бенедетты, а поверх его надел толстую золотую цепь. На ней на уровне сердца висел серебряный молот, а рядом с ним золотой крест, который дала мне как оберег итальянка. Застегнул на плече черный как ночь плащ, потом нахлобучил самый красивый мой боевой шлем, с серебряным волком на гребне. Я потоптался на месте, затем прошел несколько шагов, чтобы тяжелый доспех сел как следует. Алдвин, сирота из Лундена, смотрел на меня во все глаза. Я был военным вождем – военным вождем Беббанбурга, военным вождем Британии, и парень видел славу и мощь, не догадываясь о страхе, что сосал у меня под ложечкой, насмехался надо мной, добавлял хрипоту в мой голос.
– Сновгебланд под седлом?
– Да, господин.
– Приведи его. И еще кое-что, Алдвин.
– Что, господин?
– Держись позади «стены», как можно дальше. Там будут летать стрелы, так что не подходи на расстояние выстрела. Если понадобишься, я тебя позову. А теперь приведи коня.
Моей дружине раньше прочих воинов Этельстана предстояло попасть через мост на поле боя. Король попросил меня встать на правом фланге, непосредственно у большего из потоков. По нашим расчетам, самая ожесточенная битва должна разыграться на левом крыле, где Анлаф спустит с поводка своих диких норманнов, но правому флангу тоже достанется: кто бы нам ни противостоял, он будет норовить прорвать нашу «стену щитов» и выйти в тыл боевой линии Этельстана.
Эгила с его людьми я поставил прямо у реки, потом выстроил в четыре шеренги беббанбургских воинов. Слева расположил своих Ситрик. Далее, в растянутом центре линии, Этельстан поместил мерсийцев, а левое крыло, где ожидалась атака норманнов Анлафа, доверили пяти сотням западных саксов.
Дождь порывами налетал с запада, сыпал две-три минуты, потом прекращался. Я выдвинул свою линию на пятнадцать шагов. Враг пока не показывался. Я предположил, что Анлаф строит своих за невысоким гребнем, пересекавшим долину, чтобы вывести их единой наводящей ужас массой. Пока мы ждали, я велел воинам в последней шеренге выкопать саксами ямы и нарезать полосы мокрого дерна. Каждая яма примерно две ладони в ширину и три в длину. Все их прикрыли срезанным дерном. Враг наблюдает за нами, пусть даже мы его не видим, но я сомневался, что лазутчики поймут, что мы делаем. А если и поймут, идущие в атаку бойцы будут видеть только наши щиты и клинки. Когда ямы выкопали и тщательно замаскировали, мы отступили на пятнадцать шагов.
Я сидел на Сновгебланде позади строя. Эгил и Ситрик тоже были верхом, и оба держали по дюжине воинов за «стеной щитов», дабы использовать их в качестве подкрепления. У меня в резерве находились Финан с двадцатью дружинниками. Этого было крайне мало, чтобы заткнуть треснувшую «стену», но вся армия Этельстана растянулась в тонкую линию. Еще при мне остались две дюжины стрелков с охотничьими луками. Мне не хотелось отвлекать слишком много. Стрелы вынудят врагов втягивать головы и поднимать щиты, но в столкновении «стен щитов» исход боя решают именно клинки.
Сам Этельстан разъезжал вдоль строя в сопровождении епископа Оды и шести конных воинов. Выглядел король величественно. Коня его покрыли алой попоной, золотые шпоры блестели, уздечка сверкала золотом, а шлем увенчан золотой короной. Поверх сияющей кольчуги он набросил алый плащ, на груди висел золотой крест, ножны меча были целиком из золота – дар, полученный его отцом от Альфреда. Этельстан обращался к войску, и мне вспомнилось, как его дед делал то же самое при Этандуне. Мне показалось, что, произнося эту речь, Альфред волновался сильнее, чем собственно идя в бой. Как сейчас вижу его: худой мужчина в поношенном синем плаще, он говорил высоким голосом, с трудом подбирая нужные слова. Этельстан держался более уверенно, фразы давались явно легко. Когда он приблизился к нашим порядкам, я выехал ему навстречу. Я вел Сновгебланда осторожно, чтобы не попасть в ямы, потом склонил голову перед королем.
– Добро пожаловать, государь, – сказал я.
Король улыбнулся.
– Лорд Утред, вижу, на груди у тебя крест, – громко произнес он, кивком указав на золотое украшение Бенедетты. – И эта языческая побрякушка тоже?
– Государь, эта побрякушка, – ответил я так же громко, – была со мной в большем числе сражений, чем я могу сосчитать. И во всех мы победили.
Мои люди разразились криками, и Этельстан не прерывал их. Потом он напомнил, что они дерутся за свои дома, за жен и детей.
– А прежде всего, – закончил он, – мы сражаемся за мир! Мы идем в бой, чтобы изгнать Анлафа и его свору с нашей земли и преподать скоттам урок, что вторжение в нашу страну не принесет им ничего, кроме могилы!
Я обратил внимание, что он не взывает к христианам, отдавая себе отчет, что здесь, на правом крыле, за него воюют норманны и даны.
– Помолитесь, – сказал король, – и деритесь так, как вы это умеете. И ваш бог поможет вам, сохранит вас и вознаградит. Как и я.
Воины разразились одобрительными криками, а Этельстан посмотрел на меня с вопросом: как, мол, я справился. Я улыбнулся:
– Спасибо, государь.
Он отвел меня немного в сторону от строя.
– Твои норманны не переметнутся? – вполголоса спросил он.
– Это тебя беспокоит?
– Это беспокоит моих людей. И да, меня тоже.
– Они будут верны, государь, – отрезал я. – И если я ошибаюсь, то Беббанбург твой.
– Если ты ошибаешься, мы все покойники.
– Они не подведут, клянусь.
Король посмотрел мне на грудь:
– Крест?
– Не робей и не теряй веры. И мы победим.
Мы расстались, и я, вытирая глаза, вышел из шатра, мерцавшего от горящих внутри свечей. Я шагал мимо лагерных костров, у которых ютились промокшие под дождем люди, слышал доносящиеся из шалашей женские голоса. Все шлюхи Мерсии следовали за войском, да и уэссекские, надо понимать, тоже. Залихватское пение раздавалось теперь у меня за спиной. Напились, решил я. Когда почти добрался до своих, пение перешло вдруг в яростные крики. Ночь прорезал вопль. Послышался безошибочно узнаваемый звон клинков. Снова крики. Из оружия при мне был только нож, но я повернулся и побежал в ту сторону, где происходил беспорядок. К месту, обозначенному внезапным сполохом, устремились и другие. Королевский шатер был объят огнем, пропитанная воском ткань ярко полыхала. Вопили уже все. Воины выхватили мечи, глаза их округлились от страха. Стражники у входа в шатер были мертвы, их тела озаряло пламя горящей материи. Телохранители Этельстана, приметные благодаря алым плащам, взяли шатер в кольцо. Другие сорвали пылающую ткань.
– Они ушли! – проревел кто-то. – Ушли!
Отряду воинов Анлафа удалось пробраться в лагерь. Именно они распевали, изображая из себя пьяных. Расчет строился на том, чтобы убить Этельстана и тем самым вырвать у армии сердце накануне битвы, но Этельстана в шатре не оказалось. Вместо этого убийцы нашли там епископа.
Этельстан подошел к остаткам шатра.
– Куда часовые смотрели? – сердито спросил он у одного из спутников. Потом заметил меня. – Лорд Утред, мои соболезнования.
Мой старший сын лежал мертвым. Изрубленный мечами, в обагренном кровью епископском одеянии. Тяжелый нагрудный крест украли. Его тело вытащили из горящего шатра, но слишком поздно. Я опустился на колени и коснулся его лица, совершенно нетронутого и странно умиротворенного.
– Мои соболезнования, – повторил Этельстан.
Какое-то время я не мог вымолвить ни слова, но потом справился с собой:
– Государь, мы с ним сегодня заключили мир.
– Тогда завтра мы объявим войну, – произнес Этельстан сурово. – Беспощадную войну. И отомстим за его смерть.
Завтра Господь сотворит для нас чудо? Вот только мой старший сын был мертв, и пока я шагал к своим людям, свет лагерных костров расплывался у меня перед глазами.
* * *
Рассвет. Среди деревьев пели птицы, как если бы начинался совершенно обычный день. Дождь за ночь ослабел, хотя, когда я вылез из шалаша, меня встретила морось. Суставы ныли, напоминая про возраст. Иммара Хергильдсона, молодого дана, которого я спас от петли, рвало рядом с потухшим костром.
– Пил ночью? – спросил я, пинком отогнав собаку, норовившую подъесть блевотину.
Он только потряс головой. Вид у него был бледный и испуганный.
– Ты будешь стоять в «стене щитов», – сказал я ему. – Ты знаешь, что делать.
– Да, господин.
– Им тоже страшно, – продолжил я, кивнув на север, где за невысоким холмом находился лагерь врагов.
– Да, господин, – неуверенно отозвался дан.
– Главное, следи за низкими ударами копья, – напомнил я ему. – И не опускай щит.
За ним отмечалась такая склонность во время тренировок. Человек во второй шеренге противника колол копьем на уровне щиколотки или лодыжки, и естественной реакцией Иммара было опустить щит, но тем самым он открывался для удара мечом в горло или в грудь.
– С тобой все будет хорошо, – пообещал я.
Мой слуга Алдвин принес мне кубок с элем:
– Господин, есть хлеб и бекон.
– Поешь. – У меня самого аппетит пропал.
Подошел мой сын, теперь уже единственный. Лицо у него тоже было бледным.
– Это был Ингильмундр, – сообщил он.
Выходит, это Ингильмундр проник в наш лагерь и убил моего старшего сына.
– Откуда известно?
– Его узнали.
Вполне понятно и логично. Ингильмундр, высокий красивый норманн, давший Этельстану клятву верности, изображавший из себя христианина и получивший земли в Вирхелуме, вступил в тайный союз с Анлафом. Под покровом темноты он повел отряд воинов. Ингильмундр знал армию Этельстана, говорил на нашем языке и пришел среди ненастной ночи, чтобы убить короля, в надежде обезглавить и устрашить нас. Вместо этого убил моего сына и сумел улизнуть в разразившемся хаосе.
– Это плохой знак, – пробормотал я.
– Добрый, отец.
– Почему добрый?
– Нанеси он удар несколькими минутами раньше, ты бы погиб.
Я провел бессонную ночь, размышляя об этом.
– Мы с твоим братом помирились вчера, – сообщил я Утреду.
Мне вспомнились наши объятия и то, как он молча плакал у меня на плече.
– Я был плохим отцом, – негромко сказал я.
– Нет!
– Теперь слишком поздно, – отрезал я. – Мы убьем Ингильмундра. И убьем жестоко.
Я был в штанах и рубахе. Алдвин принес лучшую мою кольчугу фризской работы с тяжелыми звеньями и кожаной поддевкой, отделанную по вороту и по подолу золотыми и серебряными кольцами. Я унизал руки широкими браслетами. Эти сверкающие трофеи прошлых побед выдадут врагу мой статус военного вождя. Я сунул ноги в громоздкие сапоги, подбитые железными подковками и с золотыми шпорами на пятках. Застегнул легкий пояс, расшитый серебряными квадратиками. На нем на правом моем боку висел сакс Осиное Жало. Потом наступил черед тяжелого пояса с золотыми волчьими головами. На нем слева держался Вздох Змея. Шею обернул шарфом из редкого белого шелка, подарок от Бенедетты, а поверх его надел толстую золотую цепь. На ней на уровне сердца висел серебряный молот, а рядом с ним золотой крест, который дала мне как оберег итальянка. Застегнул на плече черный как ночь плащ, потом нахлобучил самый красивый мой боевой шлем, с серебряным волком на гребне. Я потоптался на месте, затем прошел несколько шагов, чтобы тяжелый доспех сел как следует. Алдвин, сирота из Лундена, смотрел на меня во все глаза. Я был военным вождем – военным вождем Беббанбурга, военным вождем Британии, и парень видел славу и мощь, не догадываясь о страхе, что сосал у меня под ложечкой, насмехался надо мной, добавлял хрипоту в мой голос.
– Сновгебланд под седлом?
– Да, господин.
– Приведи его. И еще кое-что, Алдвин.
– Что, господин?
– Держись позади «стены», как можно дальше. Там будут летать стрелы, так что не подходи на расстояние выстрела. Если понадобишься, я тебя позову. А теперь приведи коня.
Моей дружине раньше прочих воинов Этельстана предстояло попасть через мост на поле боя. Король попросил меня встать на правом фланге, непосредственно у большего из потоков. По нашим расчетам, самая ожесточенная битва должна разыграться на левом крыле, где Анлаф спустит с поводка своих диких норманнов, но правому флангу тоже достанется: кто бы нам ни противостоял, он будет норовить прорвать нашу «стену щитов» и выйти в тыл боевой линии Этельстана.
Эгила с его людьми я поставил прямо у реки, потом выстроил в четыре шеренги беббанбургских воинов. Слева расположил своих Ситрик. Далее, в растянутом центре линии, Этельстан поместил мерсийцев, а левое крыло, где ожидалась атака норманнов Анлафа, доверили пяти сотням западных саксов.
Дождь порывами налетал с запада, сыпал две-три минуты, потом прекращался. Я выдвинул свою линию на пятнадцать шагов. Враг пока не показывался. Я предположил, что Анлаф строит своих за невысоким гребнем, пересекавшим долину, чтобы вывести их единой наводящей ужас массой. Пока мы ждали, я велел воинам в последней шеренге выкопать саксами ямы и нарезать полосы мокрого дерна. Каждая яма примерно две ладони в ширину и три в длину. Все их прикрыли срезанным дерном. Враг наблюдает за нами, пусть даже мы его не видим, но я сомневался, что лазутчики поймут, что мы делаем. А если и поймут, идущие в атаку бойцы будут видеть только наши щиты и клинки. Когда ямы выкопали и тщательно замаскировали, мы отступили на пятнадцать шагов.
Я сидел на Сновгебланде позади строя. Эгил и Ситрик тоже были верхом, и оба держали по дюжине воинов за «стеной щитов», дабы использовать их в качестве подкрепления. У меня в резерве находились Финан с двадцатью дружинниками. Этого было крайне мало, чтобы заткнуть треснувшую «стену», но вся армия Этельстана растянулась в тонкую линию. Еще при мне остались две дюжины стрелков с охотничьими луками. Мне не хотелось отвлекать слишком много. Стрелы вынудят врагов втягивать головы и поднимать щиты, но в столкновении «стен щитов» исход боя решают именно клинки.
Сам Этельстан разъезжал вдоль строя в сопровождении епископа Оды и шести конных воинов. Выглядел король величественно. Коня его покрыли алой попоной, золотые шпоры блестели, уздечка сверкала золотом, а шлем увенчан золотой короной. Поверх сияющей кольчуги он набросил алый плащ, на груди висел золотой крест, ножны меча были целиком из золота – дар, полученный его отцом от Альфреда. Этельстан обращался к войску, и мне вспомнилось, как его дед делал то же самое при Этандуне. Мне показалось, что, произнося эту речь, Альфред волновался сильнее, чем собственно идя в бой. Как сейчас вижу его: худой мужчина в поношенном синем плаще, он говорил высоким голосом, с трудом подбирая нужные слова. Этельстан держался более уверенно, фразы давались явно легко. Когда он приблизился к нашим порядкам, я выехал ему навстречу. Я вел Сновгебланда осторожно, чтобы не попасть в ямы, потом склонил голову перед королем.
– Добро пожаловать, государь, – сказал я.
Король улыбнулся.
– Лорд Утред, вижу, на груди у тебя крест, – громко произнес он, кивком указав на золотое украшение Бенедетты. – И эта языческая побрякушка тоже?
– Государь, эта побрякушка, – ответил я так же громко, – была со мной в большем числе сражений, чем я могу сосчитать. И во всех мы победили.
Мои люди разразились криками, и Этельстан не прерывал их. Потом он напомнил, что они дерутся за свои дома, за жен и детей.
– А прежде всего, – закончил он, – мы сражаемся за мир! Мы идем в бой, чтобы изгнать Анлафа и его свору с нашей земли и преподать скоттам урок, что вторжение в нашу страну не принесет им ничего, кроме могилы!
Я обратил внимание, что он не взывает к христианам, отдавая себе отчет, что здесь, на правом крыле, за него воюют норманны и даны.
– Помолитесь, – сказал король, – и деритесь так, как вы это умеете. И ваш бог поможет вам, сохранит вас и вознаградит. Как и я.
Воины разразились одобрительными криками, а Этельстан посмотрел на меня с вопросом: как, мол, я справился. Я улыбнулся:
– Спасибо, государь.
Он отвел меня немного в сторону от строя.
– Твои норманны не переметнутся? – вполголоса спросил он.
– Это тебя беспокоит?
– Это беспокоит моих людей. И да, меня тоже.
– Они будут верны, государь, – отрезал я. – И если я ошибаюсь, то Беббанбург твой.
– Если ты ошибаешься, мы все покойники.
– Они не подведут, клянусь.
Король посмотрел мне на грудь:
– Крест?