Потрясенная, смотрю на конверт. Как же я не подумала об этом, столько лет, год за годом, вспоминая и пересматривая каждую мелочь? «Еще разок на дорожку», – он всегда так говорил. Всегда еще разок. Всегда. Десять писем – разве мало? Семь лет назад я прочла последнее, и вот еще одно. На дорожку.



Холли, милая,

Еще разок. Но это – последнее.

Пять минут для меня, но кто знает, сколько времени пройдет для тебя. Может, ты никогда это не прочтешь. Может, никогда не продашь дом. Может, письмо потеряется. Может, его читает кто-то другой. Твоя красивая дочка. Или сынок. Кто знает. Но я пишу именно тебе.

Может, я умер вчера, а может, много десятилетий назад. Может, на ночь ты вынимаешь вставную челюсть и кладешь ее в стакан. Прости, что я не смог состариться рядом с тобой. Я не знаю, кто ты сейчас в твоем мире, но здесь, в моем мире, когда я пишу тебе, я – все еще я, ты – все еще ты, и мы – все еще мы.

Позволь мне вернуть тебя в это время.

Я уверен, что ты по-прежнему прекрасна. И наверняка все так же добра.

Тебя всегда будут любить, и вблизи, и издалека.

У меня был опыт любви издалека, помнишь? Целый год набирался духу признаться тебе.

Твердо знаю, что это никогда не изменится. Твердо знаю, что чем меньше во мне жизни, тем больше во мне любви, словно любовь заполняет собой все пустоты. Думаю, когда меня не станет, я буду весь, целиком, переполнен любовью. Только любовью, и это любовь к тебе.

Но если вдруг я на той стороне подцеплю кого-то, пожалуйста, не злись. Я брошу ее сразу, едва ты появишься. Конечно, если ты не будешь искать или ждать кого-то другого.

Удачи тебе во всех твоих приключениях, каких угодно.

Я люблю тебя, моя красавица, и все еще радуюсь, что ты сказала мне «да».

Джерри

P. S. Увидимся?



В конверте еще одна бумажка, которая, даром что восемь лет пролежала в конверте, вся измята и сильно потерта. Я разглаживаю ее и, разглядев хорошенько, понимаю, что это самое первое письмо, которое Джерри написал мне, когда нам было по четырнадцать лет.

Слова его возвращают меня в прошлое и ведут вперед, наполнив новой надеждой на будущее. Они заземляют меня, связывают с реальностью, приподнимают над землей – и я словно лечу.

Его письмо дает мне корни и крылья.



Вторник, утро. Ненавижу вторники, они даже хуже понедельников. Через понедельник я уже перевалила, а до середины недели еще жить и жить. Школьный день начинается со сдвоенного урока математики. Математику ведет мистер Мёрфи, который ненавидит меня так же сильно, как я – его предмет, так что по вторникам концентрация ненависти в классе зашкаливает. Меня посадили на первую парту, перед столом мистера Мёрфи, чтобы я была у него на глазах. Я сижу тихо, как мышь, но в его бубнеж не вникаю.

На улице проливной дождь, и пока я шла от остановки автобуса к школе, носки у меня промокли. И без того зябко и гадко, а мистер Мёрфи к тому же пооткрывал в классе окна, потому что кто-то зевнул, и он теперь хочет, чтоб мы проснулись. Мальчишкам хорошо, они в брюках, а у меня все ноги в мурашках и, чувствую, волоски дыбом. Я побрила ноги до колен и, когда брила, порезала лодыжку. Царапина противно саднит под шерстяным серым школьным носком. Наверно, не надо было брать бритву Ричарда, но мама, когда я в последний раз попросила ее купить мне свою, сказала, что рано мне еще брить ноги, а унижаться и выпрашивать еще раз я не стану.

Ненавижу вторники. Ненавижу школу. Ненавижу волосатые ноги.

Звонит звонок на перемену, и, казалось бы, надо радоваться, но я же знаю, что впереди еще целых сорок минут этой бодяги. Шэрон отсутствует по болезни, место рядом со мной пустует. Это плохо, что ее нет, потому что списать мне не у кого. Ее посадили со мной, потому что она все время хихикает, но в математике она соображает, и для меня это спасение. Через стеклянную вставку рядом с дверью мне виден коридор, где снуют школьники. Дениз, дождавшись, когда мистер Мёрфи отвернется, прижимает лицо к стеклу, открывает рот и сплющивает нос, как хрюшка. Ухмыльнувшись, я отвожу взгляд. Некоторые в классе смеются, но пока мистер Мёрфи сообразит посмотреть, в чем дело, Дениз уже след простыл.

Мистер Мёрфи выходит из класса на десять минут. Пока его нет, мы должны решить оставленную им задачу. Я знаю, что ничего не решу, потому что даже вопроса не понимаю. Икс и Игрек, поцелуй меня в зад. Когда он вернется, от него, как всегда, будет разить табаком, он усядется передо мной с ножом и бананом и уставится на нас зверским взглядом, прямо разбойник с большой дороги. И в тот момент, как я уныло думаю об этом, кто-то подсаживается ко мне на пустое место. Джон. Физиономия у меня сразу начинает гореть. Чуть повернув голову, кошусь через правое плечо на ту стену, у которой он обычно сидит с Джерри. Джерри отводит взгляд, втыкается им в тетрадку.

– Чего тебе? – шепчу я, хотя все остальные болтают в голос, наверное, решили уже все. Да хоть бы и не решили, это без разницы, мистер Мёрфи все равно вызовет меня.

– Тут один мой кореш интересуется, не прочь ли ты с ним встречаться, – говорит Джон.

Сердце у меня бухает, а во рту пересыхает.

– Какой еще кореш?

– Джерри. А ты думала, кто?

Бух, бух.

– Это что, шутка? – Я и удивлена, и обижена, все сразу.

– Ничего не шутка. Да или нет?

Я закатываю глаза. Джерри – самый суперский парень в классе, нет, на всей параллели. Он может выбрать любую девчонку, какую захочет, и никто ему не откажет, так что, как пить дать, они надо мной смеются.

– Джон, это не смешно.


– Да не смеюсь я!

Очень хочется обернуться и поглядеть на Джерри еще разок, но я боюсь. Лицо у меня пылает. Куда лучше было сидеть в последнем ряду и пялиться оттуда на Джерри сколько угодно. Его все любят, он классный, даже с этими его новыми брекетами, и он всегда хорошо пахнет. Конечно, он мне нравится, еще бы, как и всем девчонкам. Но чтобы Джерри и я?! Я думала, он даже не знает, что я существую…

– Холли, я серьезно, – пристает Джон. – Смурф сейчас вернется. Ну? Да или нет?

Я сглатываю комок. Если сказать сейчас «да», а окажется, что это шутка, тогда мне конец. Но если это не шутка, а я скажу «нет», я этого себе никогда не прощу.

– Д-да, – выдавливаю я ответ каким-то дурацким голосом.

– Супер! – ухмыляется Джон и торопится назад, к Джерри.

Жду, что поднимется улюлюканье, хохот, что весь класс завопит: «А, купилась?!» Готовая ко всему, сижу столбиком, голову боюсь повернуть, думаю, что раз тишина, то, значит, за спиной все смеются, помирают со смеху, но молча. И когда стукает дверь, подскакиваю от неожиданности. Но нет, это мистер Мёрфи вернулся, с ножом и бананом, как обычно воняя табачным дымом.

Все стихают.

– Все решили?

– Да, да! – прямо хор голосов.

Он смотрит на меня:

– Холли?

– Нет.

– Хорошо, давай вместе. – Я до того уверена, что все уставились на меня, что вообще не соображаю. И Джерри! – Он небось думает, что я полная дура. – Ну, начнем. – Очистив банан, мистер Мёрфи срезает его верхушку. Он верхушку никогда не ест, ненавидит эту черную точку. Отрезает тонкий ломтик и берет его губами с ножа. – У Джона тридцать две шоколадных конфеты, – произносит он медленно, наставительно, так что кто-то хихикает. – Двадцать восемь из них он съел. Что у него осталось?

– Диабет, сэр! – выкрикивает Джерри, и класс покатывается со смеху. Даже мистер Мёрфи не выдерживает, тоже смеется.

– Спасибо, Джерри, повеселил.

– Не за что, сэр.

– И раз ты такой умный, давай-ка реши это за нас.

И Джерри решает. Легко. И я спасена, ура. Я ужасно ему благодарна, но обернуться стесняюсь. И тут что-то легонько стукает меня по ноге и отскакивает на пол. Смотрю вниз – там бумажный шарик. Делаю вид, что мне нужно достать что-то из сумки, и пока мистер Мёрфи спиной к классу пишет на доске, поднимаю бумажку и разглаживаю ее на коленке.



Это не шутка. Честно. Сто лет хотел у тебя спросить.

Рад, что ты сказала «да».

Джерри.

P. S. Увидимся?



Я расплываюсь в улыбке, сердце заходится, в животе порхают бабочки. Сую письмо в сумку и, пока голова опущена, украдкой смотрю назад. И наталкиваюсь на взгляд Джерри. Следит за мной огромными голубыми глазищами. Похоже, ему тоже не по себе. Я улыбаюсь ему. Он улыбается мне. Как будто это шутка, понятная только нам двоим.





Эпилог




Я в «Сороке», в самом любимом моем месте, у комодика с побрякушками, сортирую, оттираю и полирую, в общем, занимаюсь ерундой. Киара стоит на подиуме, у большого окна, наряжает там манекен.

– Знаешь, – вдруг говорит она, – я подумываю о том, чтобы дать им имена. Чем дольше я живу рядом с ними, тем больше уверена в том, что каждый из них – индивидуальность.

Я смеюсь.

– Если прислушиваться к ним, то каждого можно использовать более оптимально. И тогда продажи, может, пойдут вверх. Вот эта красотка, к примеру, – Наоми. – Она разворачивает манекен лицом ко мне и машет ему рукой. – Прирожденная девушка из витрины. Ей нравится быть в центре внимания. Стоять на сцене. В отличие от… от вот этой, Мэгс. Она терпеть не может, когда на нее пялятся.

Киара спрыгивает с подиума и идет к манекену, который стоит в отделе аксессуаров.

– Мэгс любит маскироваться. Парики, солнечные очки, шляпы, перчатки, шарфы – все это она обожает.

– Это потому, что она сбежала и прячется, – подхватываю я.