Тут я замечаю, что Джой притихла, перестаю каталогизировать кухню и справляюсь, в порядке ли она.
– Да вот думаю, могу ли я еще кое о чем вас попросить, – отвечает она.
– Ну конечно.
Она лезет в карман кардигана и достает оттуда сложенный вдвое конверт.
– У меня тут список покупок. Вас не очень затруднит? В конверте деньги и список. – Она перехватывает конверт крепче. – Поверьте, мне очень совестно вас просить. Это, правда, очень обременительная просьба. Мои мальчики, их жены и наши внуки. У нас традиция на Рождество. Мы с Джо стоим у елки, а вся семья собирается вокруг нас. Джо вынимает карточку из шапки Санты и выкликает имя, и мы дарим подарки. Мы делаем так из года в год, это семейный обычай. – Джой говорит с закрытыми глазами, будто видит эту картину перед собой. – Малышам очень нравится. Не хочу, чтобы в этом году они остались без наших подарков. Джо не сумеет купить, что нужно, он не знает, чего хочется малышне.
Она открывает глаза и дрожащей рукой протягивает мне конверт.
Я подвигаю табурет и сажусь рядом.
– Джой, до Рождества еще целых полгода.
– Да, конечно. Я же не говорю, что меня здесь не будет. Я просто не знаю, в каком состоянии я окажусь. Медики говорят, что мозг может так сдать, что я забуду, как делать глотательное движение. – Она кладет руку на горло и сжимает его, словно пытаясь это представить. – Паллиативная терапия готовит к концу, но меня ждет будущее с зондом для кормления, надо предусмотреть и как будет питаться моя семья.
Я смотрю на толстый конверт.
– Я понимаю, что моей наглости нет предела, но если бы вы еще завернули подарки и на каждый наклеили этикетку, кому какой, я бы отнесла их на чердак, чтобы Джо их нашел там, когда пойдет за коробкой с елочными украшениями. В порядке «секретов Джой», а? – браво говорит она, слишком браво, словно пытается показать, что ей ничего не стоит сказать это, хотя на самом деле понятно, насколько ей тяжко. То ли пытается замаскировать печаль, которая саднит внутри, то ли на самом деле ко всему себя подготовила. Я-то слышу об этой затее впервые, а она все продумала, представила. Может быть, тысячу раз вообразила себе, как Джо находит подарки на чердаке. А может, выдает этот приподнятый тон специально для меня.
– Хорошо, – почему-то шепотом произношу я, так что приходится кашлянуть. – Но давайте договоримся, Джой. Если здоровье позволит и вы сама сможете раздавать эти подарки, то они спустятся с чердака до того, как Джо их там обнаружит.
– Договорились, – кивает она. – Я очень хорошо понимаю масштаб своей просьбы и очень благодарна вам, Холли. – Она берет меня за руку. – Надеюсь, это не перебор.
Это перебор. Очень даже. Все перебор. Но в то же время почему-то наоборот. Зависит от той версии меня, что берет верх.
– Можно спросить? – Я смотрю на нее, прежде чем продолжить. – Почему вы это делаете?
Она озадачена.
– Теоретически я все понимаю, но хотелось бы знать точно. Потому ли, что вы боитесь, что они вас забудут? Потому ли, что не хотите чувствовать себя выключенной? Потому ли, что не хотите, чтобы они по вам скучали? – Я перевожу дыхание. – И для кого вы это делаете – для себя или для них? Я не только для себя спрашиваю.
Она понимающе улыбается.
– Все, что вы перечислили. И еще многое. Я могу подготовить себя к тому, что мне предстоит, но не могу сдаться до того, как это случится. Просто не могу. Я мать, я всегда думаю на два шага вперед о детях. И хотя у них теперь уже свои малыши, я не перестаю так мыслить – привыкла. Я хочу, чтобы они чувствовали меня рядом, и, наверное, потому, что я еще не сдалась. Я не сдамся. Это единственное, над чем я властна в своей жизни. Не знаю, когда мне выпадет последний нормальный день или последний день вообще, если на то пошло, но я позабочусь, чтобы присутствовать здесь дольше, чем выдержит мое тело. Я хочу жить и делаю для этого все, что можно: лекарства, процедуры, уход, а теперь еще письма и списки. Я могу утратить контроль над своим телом, но контролировать то, что случается в моей жизни, буду. И то, как сложится жизнь моих родных, когда я уйду. Это будет моя последняя победа.
По дороге домой повторяю про себя слова Джой.
Последняя победа.
Смерть не победит. Жизнь продолжается.
У жизни есть корни. Как дерево распространяет свои вширь и вглубь, чтобы добраться до воды и выжить, так же и они: их мощи хватает, чтобы взломать асфальт, выкорчевать все на своем пути. Предела им нет, и сами они неистребимы, в какой бы форме ни предстали. Дерево можно срубить, но нельзя убить то, что его породило, – и всю ту жизнь, которая в нем зародилась.
Для большинства смерть – враг, которого нужно бояться. Мы не видим в ней ни умиротворения, ни симпатии. Мы боимся ее, как судьбы, которой не избежать, и делаем все возможное, чтобы оттянуть конец. Минимизируем риски, следуя рекомендациям, как сохранить здоровье и соблюсти безопасность, чуть что – принимаем лекарства. Мы не смотрим смерти в лицо, не даем ей себя увидеть, прячемся; голова опущена, глаза смотрят в пол, не выбирай меня, только не меня, пройди мимо. По правилам, установленным природой, мы запрограммированы на то, чтобы укорениться, и тогда жизнь побеждает.
Долгое время, пока Джерри болел, смерть была врагом, но, как часто это бывает с теми, кто ухаживает за безнадежно больными, наступил переломный момент. Мое отношение изменилось, и смерть стала единственным средством принести любимому человеку покой, закончить его страдания. Когда надежда на излечение иссякла и неизбежное непременно произойдет, ты сидишь долгими ночами, прислушиваешься к тяжкому, мучительному дыханию – и зовешь смерть. Приходи. Забери его у этой боли, направь его, помоги ему, будь добра к нему, милосердна.
Джерри был слишком молод, чтобы умереть, и, пока мог, делал все, лишь бы этого не случилось. Но когда пришел его час, он повернулся лицом к смерти, увидел в ней друга и пошел ей навстречу. И я с облегчением и благодарностью смотрела, как смерть забирает его у страданий, как принимает в объятия. Странным и удивительным образом явление, которого ты избегаешь и страшишься, – перед тобой, и ты залита его светом. Смерть стала нашим спасением.
Жизнь – это свет, умирание – это тьма, смерть – это снова свет. Полный цикл.
Смерть всегда с нами, наш постоянный спутник. В партнерстве с жизнью наблюдает за нами со стороны. Пока мы живы, мы умираем; каждая прожитая секунда приближает нас к концу. Равновесие нарушается, от этого никуда не деться. Смерть рядом, только протяни руку, все это время, когда мы выбираем жизнь, а она выбирает не забирать нас. Смерть не подталкивает нас, а подхватывает, когда мы падаем.
Глава двадцать первая
– Я подумываю пригласить волонтеров, – на весь зал возвещает Киара.
– Зачем?
– Чтобы справляться. Пожалуй, нам нужна охрана, в последнее время мы многого недосчитываемся, невозможно присматривать за всем сразу, а платить кому-то еще я не могу. Меня вечно спрашивают, не нужна ли помощь, все ведь знают, что мы часть выручки передаем на благотворительность. И мне будет легче, когда ты ходишь к врачу или когда мы с Мэтью ездим за пополнениями.
Покупательница, стоя у кассы, берет с подноса, на котором выложены вещицы поломанные, поношенные и вообще слишком пожившие, чтобы продать их за полную цену, но все-таки слишком миленькие, чтобы выбросить, старый бумажник и вертит его в руке.
– Это кожа? – спрашивает она.
– Да, думаю, да.
– За два евро?
– Да, на этом подносе все по два евро, – говорю я, не глядя, все мое внимание обращено к Киаре. – Я пыталась записаться к врачу на понедельник, Киара, но прием только по пятницам. Извини.
– Я знаю, и я тебя не виню. Я просто думаю, это будет неплохо для всех, только и всего. Лишний глаз, приглядывать за товаром, лишние руки…
– Я это куплю, – радостно говорит женщина.
Я беру у нее монету, выбиваю чек. Она уходит.
– И потом, ты немного… рассеянна, из-за всего этого… из-за того, что не съезжаешься, а теперь еще и не разговариваешь с Гэбриелом, из-за того, что не продаешь дом, из-за того, что занимаешься клубом, и… о господи, мне нужно сесть, от одной мысли о том, что делается с твоей жизнью, меня покидают силы…
– И ничего я не рассеянна, – огрызаюсь я. – Все под контролем, Киара.
– Ври больше, – бурчит она.
Колокольчик над дверью звякает, к нам вбегает запыхавшаяся женщина. Решительно идет к кассе.
– Здравствуйте еще раз. Я была у вас пятнадцать минут назад и, кажется, забыла здесь свой бумажник.
У меня отвисает челюсть.
Киара зловеще на меня смотрит.
– Найди его. Быстро.
– Я сейчас, – говорю покупательнице вежливо, но внутри себя паникуя, хватаю костыли и выскакиваю из магазина. Смотрю направо, налево, вижу, как женщина, купившая бумажник, заворачивает за угол, и истошно кричу ей вслед.
Этим вечером мы с Джиникой сидим у меня за обеденным столом. У нас урок. Верная своему слову, она полностью погрузилась в учебу и готова брать уроки хоть каждый день. И хотя я никак не могу встречаться с ней ежедневно, она не устает об этом просить, и я под большим впечатлением от того, как она энергична и как горит желанием выучиться. Джиника говорит, что занимается, когда Джуэл спит днем, и когда Джуэл спит ночью, и когда сама она сидит в очереди, дожидаясь больничных процедур. Две недели она почти не включает телевизор, а когда включает, то смотрит передачи с субтитрами. Я должна соответствовать ее решимости.
Джуэл сидит на левой коленке Джиники – как можно дальше от стола – и жует зубное кольцо, время от времени дотягиваясь до карандаша. Эта штука отвлекает внимание матери от малышки. Джуэл решительно возненавидела эти карандаши и бумажки и знает, что если ухватиться за них и потянуть, то сразу двое, мама и тетя, оторвутся от дела, чтобы тебя отчитать.
Джиника учит сейчас гласную «О» по картинкам. Я быстро поняла, что ей для обучения нужны зрительные образы, они ей помогают. Разум ее устроен так, что лучше, чем слова, она воспринимает изображения, но вместе одно дополняется другим. Только и нужно было, что найти другой метод обучения и чуть больше времени. Больше времени. Как всегда.
В учебнике четыре слова, ей надо найти то, в котором нет «о», и обвести его. Выбирать надо между словами «клоун», «дом», «облако» и «сыр». «Сыр» написан желтыми буквами с дырками в них, а «о» в «клоуне» похоже на красный накладной нос. «О» и «дом» задевают меня за живое. О, дом! В самом деле, я еще не звонила риелторше, чтобы сообщить ей, что обстоятельства изменились. Сколько времени я решалась выставить его на продажу и столько же понадобится, чтобы с нее снять. Этот жест подталкивает меня к серьезным размышлениям о моей личной жизни, на что сейчас я совершенно не способна. Набегает слеза, я смотрю в сторону и отчаянно моргаю, чтобы ее смахнуть. Кое-как справившись с собой, возвращаюсь к работе.
Джиника и Джуэл очень внимательно на меня смотрят.
– Ну вот, умница! – весело говорю я и переворачиваю страницу.
Джиника смотрит на стену с дырками там, где висела свадебная фотография. Вопрос она еще не задала, но я знаю, что непременно задаст. Она не из тех, кто смолчит, всегда говорит то, что думает, и, похоже, не слишком заботится о том, какие чувства ее слова вызовут в собеседнике. Она считает, что те, кто сдерживает себя, – фальшивые, ненастоящие люди, и я уже имела случай указать ей, что на самом деле они – вежливые.
– Что случилось? – разумеется, спрашивает она.
– Упала.
Она вскидывает бровь. Не верит.
– Ты вот лучше скажи, что там у вас за приемная семья? – осторожно интересуюсь я, берясь за пяточку Джуэл.
Джиника стонет и ерзает на стуле.
– Женщина, зовут Бетти, забирает ее, когда мне нужно в больницу или когда у меня нет сил. У нее трое своих детей. И еще деревенский говор. Я не хочу, чтобы Джуэл выучилась говорить как она.
– Значит, ты не уверена? – улыбаюсь я. Она пожимает плечами. – Наверно, никто на свете не будет достаточно хорош для тебя.
– Кто-нибудь да будет. Я не умру, пока не буду уверена.
Звонок в дверь. Я никого не жду, а соседи у меня не такие, чтобы явиться без предупреждения. И надеюсь, это не Гэбриел. Я не отвечаю на его звонки – и не потому, что нагнетаю обстановку. Просто хочу понять, что я, собственно, чувствую. Иногда мне кажется, что рассудок – это бульон из попавшей туда информации, перемешанной как попало, и если оставить его потомиться подольше, то окажется, что то, что должно волновать, на самом деле совсем не трогает. Я жду, когда это произойдет. Но разговаривать с Гэбриелом сейчас, особенно на глазах у Джиники, не хочу. И также не хочу видеть его реакцию, когда он узнает, что в дополнение к тому, чтобы помогать людям с письмами, я еще и учу их писать. Одно дело помогать, другое – подчинить этому свою жизнь. Именно подчиненность моей жизни будет поводом к ссоре, она уже повод.
Я открываю дверь и вижу Дениз, а в руках у нее какой-то чехол.
– Привет, – нараспев говорит она. – Я пришла вернуть сумочку, которую ты мне одолжила.
Подает мне чехол и переступает порог.
Я смотрю внутрь.
– В прошлом году, что ли?
– Да вот думаю, могу ли я еще кое о чем вас попросить, – отвечает она.
– Ну конечно.
Она лезет в карман кардигана и достает оттуда сложенный вдвое конверт.
– У меня тут список покупок. Вас не очень затруднит? В конверте деньги и список. – Она перехватывает конверт крепче. – Поверьте, мне очень совестно вас просить. Это, правда, очень обременительная просьба. Мои мальчики, их жены и наши внуки. У нас традиция на Рождество. Мы с Джо стоим у елки, а вся семья собирается вокруг нас. Джо вынимает карточку из шапки Санты и выкликает имя, и мы дарим подарки. Мы делаем так из года в год, это семейный обычай. – Джой говорит с закрытыми глазами, будто видит эту картину перед собой. – Малышам очень нравится. Не хочу, чтобы в этом году они остались без наших подарков. Джо не сумеет купить, что нужно, он не знает, чего хочется малышне.
Она открывает глаза и дрожащей рукой протягивает мне конверт.
Я подвигаю табурет и сажусь рядом.
– Джой, до Рождества еще целых полгода.
– Да, конечно. Я же не говорю, что меня здесь не будет. Я просто не знаю, в каком состоянии я окажусь. Медики говорят, что мозг может так сдать, что я забуду, как делать глотательное движение. – Она кладет руку на горло и сжимает его, словно пытаясь это представить. – Паллиативная терапия готовит к концу, но меня ждет будущее с зондом для кормления, надо предусмотреть и как будет питаться моя семья.
Я смотрю на толстый конверт.
– Я понимаю, что моей наглости нет предела, но если бы вы еще завернули подарки и на каждый наклеили этикетку, кому какой, я бы отнесла их на чердак, чтобы Джо их нашел там, когда пойдет за коробкой с елочными украшениями. В порядке «секретов Джой», а? – браво говорит она, слишком браво, словно пытается показать, что ей ничего не стоит сказать это, хотя на самом деле понятно, насколько ей тяжко. То ли пытается замаскировать печаль, которая саднит внутри, то ли на самом деле ко всему себя подготовила. Я-то слышу об этой затее впервые, а она все продумала, представила. Может быть, тысячу раз вообразила себе, как Джо находит подарки на чердаке. А может, выдает этот приподнятый тон специально для меня.
– Хорошо, – почему-то шепотом произношу я, так что приходится кашлянуть. – Но давайте договоримся, Джой. Если здоровье позволит и вы сама сможете раздавать эти подарки, то они спустятся с чердака до того, как Джо их там обнаружит.
– Договорились, – кивает она. – Я очень хорошо понимаю масштаб своей просьбы и очень благодарна вам, Холли. – Она берет меня за руку. – Надеюсь, это не перебор.
Это перебор. Очень даже. Все перебор. Но в то же время почему-то наоборот. Зависит от той версии меня, что берет верх.
– Можно спросить? – Я смотрю на нее, прежде чем продолжить. – Почему вы это делаете?
Она озадачена.
– Теоретически я все понимаю, но хотелось бы знать точно. Потому ли, что вы боитесь, что они вас забудут? Потому ли, что не хотите чувствовать себя выключенной? Потому ли, что не хотите, чтобы они по вам скучали? – Я перевожу дыхание. – И для кого вы это делаете – для себя или для них? Я не только для себя спрашиваю.
Она понимающе улыбается.
– Все, что вы перечислили. И еще многое. Я могу подготовить себя к тому, что мне предстоит, но не могу сдаться до того, как это случится. Просто не могу. Я мать, я всегда думаю на два шага вперед о детях. И хотя у них теперь уже свои малыши, я не перестаю так мыслить – привыкла. Я хочу, чтобы они чувствовали меня рядом, и, наверное, потому, что я еще не сдалась. Я не сдамся. Это единственное, над чем я властна в своей жизни. Не знаю, когда мне выпадет последний нормальный день или последний день вообще, если на то пошло, но я позабочусь, чтобы присутствовать здесь дольше, чем выдержит мое тело. Я хочу жить и делаю для этого все, что можно: лекарства, процедуры, уход, а теперь еще письма и списки. Я могу утратить контроль над своим телом, но контролировать то, что случается в моей жизни, буду. И то, как сложится жизнь моих родных, когда я уйду. Это будет моя последняя победа.
По дороге домой повторяю про себя слова Джой.
Последняя победа.
Смерть не победит. Жизнь продолжается.
У жизни есть корни. Как дерево распространяет свои вширь и вглубь, чтобы добраться до воды и выжить, так же и они: их мощи хватает, чтобы взломать асфальт, выкорчевать все на своем пути. Предела им нет, и сами они неистребимы, в какой бы форме ни предстали. Дерево можно срубить, но нельзя убить то, что его породило, – и всю ту жизнь, которая в нем зародилась.
Для большинства смерть – враг, которого нужно бояться. Мы не видим в ней ни умиротворения, ни симпатии. Мы боимся ее, как судьбы, которой не избежать, и делаем все возможное, чтобы оттянуть конец. Минимизируем риски, следуя рекомендациям, как сохранить здоровье и соблюсти безопасность, чуть что – принимаем лекарства. Мы не смотрим смерти в лицо, не даем ей себя увидеть, прячемся; голова опущена, глаза смотрят в пол, не выбирай меня, только не меня, пройди мимо. По правилам, установленным природой, мы запрограммированы на то, чтобы укорениться, и тогда жизнь побеждает.
Долгое время, пока Джерри болел, смерть была врагом, но, как часто это бывает с теми, кто ухаживает за безнадежно больными, наступил переломный момент. Мое отношение изменилось, и смерть стала единственным средством принести любимому человеку покой, закончить его страдания. Когда надежда на излечение иссякла и неизбежное непременно произойдет, ты сидишь долгими ночами, прислушиваешься к тяжкому, мучительному дыханию – и зовешь смерть. Приходи. Забери его у этой боли, направь его, помоги ему, будь добра к нему, милосердна.
Джерри был слишком молод, чтобы умереть, и, пока мог, делал все, лишь бы этого не случилось. Но когда пришел его час, он повернулся лицом к смерти, увидел в ней друга и пошел ей навстречу. И я с облегчением и благодарностью смотрела, как смерть забирает его у страданий, как принимает в объятия. Странным и удивительным образом явление, которого ты избегаешь и страшишься, – перед тобой, и ты залита его светом. Смерть стала нашим спасением.
Жизнь – это свет, умирание – это тьма, смерть – это снова свет. Полный цикл.
Смерть всегда с нами, наш постоянный спутник. В партнерстве с жизнью наблюдает за нами со стороны. Пока мы живы, мы умираем; каждая прожитая секунда приближает нас к концу. Равновесие нарушается, от этого никуда не деться. Смерть рядом, только протяни руку, все это время, когда мы выбираем жизнь, а она выбирает не забирать нас. Смерть не подталкивает нас, а подхватывает, когда мы падаем.
Глава двадцать первая
– Я подумываю пригласить волонтеров, – на весь зал возвещает Киара.
– Зачем?
– Чтобы справляться. Пожалуй, нам нужна охрана, в последнее время мы многого недосчитываемся, невозможно присматривать за всем сразу, а платить кому-то еще я не могу. Меня вечно спрашивают, не нужна ли помощь, все ведь знают, что мы часть выручки передаем на благотворительность. И мне будет легче, когда ты ходишь к врачу или когда мы с Мэтью ездим за пополнениями.
Покупательница, стоя у кассы, берет с подноса, на котором выложены вещицы поломанные, поношенные и вообще слишком пожившие, чтобы продать их за полную цену, но все-таки слишком миленькие, чтобы выбросить, старый бумажник и вертит его в руке.
– Это кожа? – спрашивает она.
– Да, думаю, да.
– За два евро?
– Да, на этом подносе все по два евро, – говорю я, не глядя, все мое внимание обращено к Киаре. – Я пыталась записаться к врачу на понедельник, Киара, но прием только по пятницам. Извини.
– Я знаю, и я тебя не виню. Я просто думаю, это будет неплохо для всех, только и всего. Лишний глаз, приглядывать за товаром, лишние руки…
– Я это куплю, – радостно говорит женщина.
Я беру у нее монету, выбиваю чек. Она уходит.
– И потом, ты немного… рассеянна, из-за всего этого… из-за того, что не съезжаешься, а теперь еще и не разговариваешь с Гэбриелом, из-за того, что не продаешь дом, из-за того, что занимаешься клубом, и… о господи, мне нужно сесть, от одной мысли о том, что делается с твоей жизнью, меня покидают силы…
– И ничего я не рассеянна, – огрызаюсь я. – Все под контролем, Киара.
– Ври больше, – бурчит она.
Колокольчик над дверью звякает, к нам вбегает запыхавшаяся женщина. Решительно идет к кассе.
– Здравствуйте еще раз. Я была у вас пятнадцать минут назад и, кажется, забыла здесь свой бумажник.
У меня отвисает челюсть.
Киара зловеще на меня смотрит.
– Найди его. Быстро.
– Я сейчас, – говорю покупательнице вежливо, но внутри себя паникуя, хватаю костыли и выскакиваю из магазина. Смотрю направо, налево, вижу, как женщина, купившая бумажник, заворачивает за угол, и истошно кричу ей вслед.
Этим вечером мы с Джиникой сидим у меня за обеденным столом. У нас урок. Верная своему слову, она полностью погрузилась в учебу и готова брать уроки хоть каждый день. И хотя я никак не могу встречаться с ней ежедневно, она не устает об этом просить, и я под большим впечатлением от того, как она энергична и как горит желанием выучиться. Джиника говорит, что занимается, когда Джуэл спит днем, и когда Джуэл спит ночью, и когда сама она сидит в очереди, дожидаясь больничных процедур. Две недели она почти не включает телевизор, а когда включает, то смотрит передачи с субтитрами. Я должна соответствовать ее решимости.
Джуэл сидит на левой коленке Джиники – как можно дальше от стола – и жует зубное кольцо, время от времени дотягиваясь до карандаша. Эта штука отвлекает внимание матери от малышки. Джуэл решительно возненавидела эти карандаши и бумажки и знает, что если ухватиться за них и потянуть, то сразу двое, мама и тетя, оторвутся от дела, чтобы тебя отчитать.
Джиника учит сейчас гласную «О» по картинкам. Я быстро поняла, что ей для обучения нужны зрительные образы, они ей помогают. Разум ее устроен так, что лучше, чем слова, она воспринимает изображения, но вместе одно дополняется другим. Только и нужно было, что найти другой метод обучения и чуть больше времени. Больше времени. Как всегда.
В учебнике четыре слова, ей надо найти то, в котором нет «о», и обвести его. Выбирать надо между словами «клоун», «дом», «облако» и «сыр». «Сыр» написан желтыми буквами с дырками в них, а «о» в «клоуне» похоже на красный накладной нос. «О» и «дом» задевают меня за живое. О, дом! В самом деле, я еще не звонила риелторше, чтобы сообщить ей, что обстоятельства изменились. Сколько времени я решалась выставить его на продажу и столько же понадобится, чтобы с нее снять. Этот жест подталкивает меня к серьезным размышлениям о моей личной жизни, на что сейчас я совершенно не способна. Набегает слеза, я смотрю в сторону и отчаянно моргаю, чтобы ее смахнуть. Кое-как справившись с собой, возвращаюсь к работе.
Джиника и Джуэл очень внимательно на меня смотрят.
– Ну вот, умница! – весело говорю я и переворачиваю страницу.
Джиника смотрит на стену с дырками там, где висела свадебная фотография. Вопрос она еще не задала, но я знаю, что непременно задаст. Она не из тех, кто смолчит, всегда говорит то, что думает, и, похоже, не слишком заботится о том, какие чувства ее слова вызовут в собеседнике. Она считает, что те, кто сдерживает себя, – фальшивые, ненастоящие люди, и я уже имела случай указать ей, что на самом деле они – вежливые.
– Что случилось? – разумеется, спрашивает она.
– Упала.
Она вскидывает бровь. Не верит.
– Ты вот лучше скажи, что там у вас за приемная семья? – осторожно интересуюсь я, берясь за пяточку Джуэл.
Джиника стонет и ерзает на стуле.
– Женщина, зовут Бетти, забирает ее, когда мне нужно в больницу или когда у меня нет сил. У нее трое своих детей. И еще деревенский говор. Я не хочу, чтобы Джуэл выучилась говорить как она.
– Значит, ты не уверена? – улыбаюсь я. Она пожимает плечами. – Наверно, никто на свете не будет достаточно хорош для тебя.
– Кто-нибудь да будет. Я не умру, пока не буду уверена.
Звонок в дверь. Я никого не жду, а соседи у меня не такие, чтобы явиться без предупреждения. И надеюсь, это не Гэбриел. Я не отвечаю на его звонки – и не потому, что нагнетаю обстановку. Просто хочу понять, что я, собственно, чувствую. Иногда мне кажется, что рассудок – это бульон из попавшей туда информации, перемешанной как попало, и если оставить его потомиться подольше, то окажется, что то, что должно волновать, на самом деле совсем не трогает. Я жду, когда это произойдет. Но разговаривать с Гэбриелом сейчас, особенно на глазах у Джиники, не хочу. И также не хочу видеть его реакцию, когда он узнает, что в дополнение к тому, чтобы помогать людям с письмами, я еще и учу их писать. Одно дело помогать, другое – подчинить этому свою жизнь. Именно подчиненность моей жизни будет поводом к ссоре, она уже повод.
Я открываю дверь и вижу Дениз, а в руках у нее какой-то чехол.
– Привет, – нараспев говорит она. – Я пришла вернуть сумочку, которую ты мне одолжила.
Подает мне чехол и переступает порог.
Я смотрю внутрь.
– В прошлом году, что ли?