– Но! – произносит он между поцелуями.

Я рычу.

– Я по-прежнему считаю, что мы должны это доказать.

– Ни черта подобного я не должна. Я хочу ребенка.

Он смеется.

– Во-первых… – Он назидательно машет пальцем у меня под носом, так что я таращу глаза и, прижатая им к стойке, тщетно пытаюсь выскользнуть. – Во-первых, во имя Джепетто и нашего будущего суперотпрыска ты должна сделать одну вещь. Докажи, что в состоянии вырастить и не уморить какое-нибудь растение. Вот тогда, и только тогда мы сможем позволить себе ребенка.

– Джерри, – хохочу я, – по-моему, как раз это советуют тем, кого выписывают из психушки, если они хотят начать новые отношения!

– Да, нестабильным особам вроде тебя. Отличный совет. Во имя Джепетто.

– Почему ты так любишь театральные эффекты?

– А почему ты – нет? – Его губы дрожат от сдерживаемого смеха.

– Хорошо, – решительно говорю я, вступая в игру. – Я очень хочу ребенка и поэтому принимаю твое дурацкое пари и поднимаю ставку. Мы оба посадим семена и вырастим по растению в доказательство того, что готовы заботиться о ребенке. Я тебя еще удивлю.

– Жду не дождусь, – ухмыляется он. – Играем. Поехали!



– Мама, – шепчу я в трубку.

– Холли? Ты здорова? Что у тебя с голосом? Горло болит? Прислать тебе куриного супа с лапшой?

– Нет, горло в порядке, – говорю я и сразу же понимаю, от чего отказалась. – Но суп – идея отличная. Я звоню, потому что мы с Джерри затеяли одну вещь… ну, что-то вроде соревнования…

– Ну вы даете, – чувствуется, что мама улыбается.

– Скажи, какое растение из тех, что цветут, можно вырастить быстрее всего? – спрашиваю я, поглядывая, не слышит ли Джерри.

Мама в голос смеется.



Я мою стеклянную банку. Джерри еще не ушел на работу и наблюдает за мной, попивая кофе. Дно банки я устилаю ватой в два слоя, между слоями помещаю две лимские фасолины. Наливаю воды – ровно столько, чтобы вата промокла.

Джерри покатывается от смеха.

– Ты серьезно? Это так ты собираешься растить цветы? Я уже сомневаюсь, знаешь ли ты, как делают детей!

– Вот увидишь. – Я торжественно водружаю банку на подоконник. – Моя хорошенькая фасоль расцветет там, где погиб Джепетто.

Джерри хватается за сердце, будто пронзенный пулей.

– Надеюсь, корова, которую ты за эти волшебные бобы отдала, того стоила!

– Я уже выигрываю. А что сделал ты?

– Я поражен, как резво ты рванула со старта. А некоторым нужно еще купить землю и семена. И хотя я ничего пока не посадил, я все равно выигрываю, потому что ты только и сделала, что положила фасоль в мокрую вату. – И он хохочет.

– Ничего, я так хочу быть матерью, что выращу эту фасоль на одном чистом энтузиазме, – говорю я, и мне нравится, как это звучат. Я хочу быть матерью! Джерри прав, услышать от меня столь определенные речи удается нечасто, и как это увлекательно, быть человеком, который в кои-то веки знает, чего он хочет! Ко всему прочему я упряма и в споре часто отстаиваю свои аргументы независимо от того, верю в них или нет. Но только не в этом случае.



Через два дня, спустившись утром на кухню, сквозь стекло замечаю, что одна из фасолин выпустила крошечный корешок. Хватаю банку и бегу в спальню. Прыгаю на кровать, бужу Джерри, тормошу его и скачу, торжествующе держа над головой прорастающую фасолину.

Он трет глаза кулаками и сердито смотрит на банку.

– Не может такого быть, какого черта она растет в вате? Ты, наверно, смухлевала?

– Нет! Все честно! Я просто ее поливала.

Джерри не любит проигрывать. Вечером он приносит пакет подсолнечных семян. Но купить горшок и землю он забыл.

На четвертый день, когда он наконец сажает свои семена, мой фасолевый корешок пустил тоненькие ниточки-отростки.

Джерри с будущими подсолнухами разговаривает. Читает им книги, рассказывает анекдоты. Ведет с ними насыщенные беседы, а я слушаю и смеюсь. Проходит два дня, и если семена Джерри еще под землей, то мои фасолины уже дали бледно-зелененькие ростки. Джерри переставляет свое растение к креслам-мешкам, и они с подсолнухом играют в компьютерные игры, перед горшком – отдельный джойстик.


Однажды утром в туалете я обнаруживаю на крышке унитаза горшок, перед которым лежит раскрытый порножурнал.

После десяти дней этого маскарада я призываю его сдаться.

– Ну, согласись: я выиграла.

Мои фасолины дали ростки, которые уже разветвились, вокруг центрального корня – целая сеть мелких, и крепкий стволик уверенно возвышается над ватной почвой.

Но, конечно, Джерри ни за что не сдастся.

На следующее утро он встает раньше меня и спускается на кухню сварить кофе. Случай небывалый – муж явно что-то затевает. И конечно же, снизу раздается вопль, да такой, будто нас обворовали. Я слетаю с кровати, спотыкаясь, лечу вниз и обнаруживаю, что он в трусах выплясывает с горшком в руках, из которого торчит полуметровый росток.

– Чудо, чудо! – выкатив от изумления глаза, кричит он.

– Ты мошенник.

– Вырос! Вырос! – протанцовывает он вслед за мной на кухню и с укором тычет в меня пальцем. – Ты думала, что можешь нас закопать, ты не знала, что мы – семена!

– Здорово, – киваю я. Игра окончена. – Значит, теперь мы можем родить ребенка?

– Определенно, – серьезно говорит он. – Я всегда этого хотел.

В приподнятом настроении мы пьем кофе, он – из своей кружки с картинкой из «Звездных войн». Улыбаемся друг другу как чокнутые, как будто уже зачали ребенка. И тут слышим, как в прихожей падает на пол почта.

Джерри собирает конверты и, просматривая на ходу, несет их на кухню. На одном задерживается, вскрывает его, а я, посмеиваясь, поглядываю на своего восхитительного мужа, который хочет сделать мне ребенка в нашем новом доме, в котором есть лестница, ведущая снизу вверх и сверху вниз, и думаю, что жизнь прекрасна и прекраснее быть не может.

Я вглядываюсь в его лицо:

– Что случилось?

Он подает мне письмо:

– Мне назначили томографию, МРТ.

Читаю письмо и, подняв на него глаза, вижу, что он взволнован.

– Это стандартная процедура. Просто врачам надо что-то исключить.

– Да, я знаю, – говорит он, целуя меня мельком и думая о чем-то своем. – И все-таки это противно. Я пошел в душ.

– В какой? Тот, что наверху? В наш верхний душ?

Задержавшись на нижней ступеньке, он улыбается, но свет в нем как бы погас.

– Да, тот самый. А ты позаботься об Эсмеральде. Она любит порно и видеоигры.

– Эсмеральда? – Я смотрю на подсолнух. – Рада познакомиться с тобой, Эсмеральда.

Долго она не прожила. Наше чувство юмора несколько подувяло после того, как нам сообщили о результатах МРТ. Но в то утро мы ничего этого еще не знаем и смело планируем свою жизнь.

Джерри взбегает по лестнице, и вскоре я слышу плеск воды.

Ему двадцать семь лет.



Я заканчиваю обход у дверей спальни. Осматриваю комнату. Здесь все другое. Новая кровать, новые шторы, новая краска на стенах. Новый, большой и сильный защитник под одеялом. Гэбриел ворочается и, вытянув руку, шлепает ладонью по постели, ищет меня. Поднимает с подушки голову, озирается и замечает меня у двери.

– Все в порядке?

– Да, – шепчу я, – я за водой ходила.

Он смотрит на мои руки – стакана нет. Гэбриела не обманешь. Я забираюсь в кровать, целую его. Он поднимает руку, я поворачиваюсь к нему спиной и прижимаюсь как можно теснее к его теплому телу. Он обнимает меня, словно пряча в кокон. Он сильный, он защитит меня от прошлого, преследующего меня, выстроит вокруг меня прозрачные стены, сквозь которые не проникнуть старым печалям и тревогам. Но что происходит, когда он выпускает меня из рук, когда утренний свет будит его и мирная дремота сползает, обнажив реальность? Как бы мне ни хотелось, прятаться вечно не выйдет.





Глава двенадцатая




Чтобы не опоздать на работу, мы с Гэбриелом встаем рано. Еще темно, в доме холодно и промозгло, протопить его невозможно, потому что у меня нет центрального отопления. Мы оба чувствуем, что не отдохнули. Говорим мало, толчемся на крошечной кухне, натыкаясь один на другого, каждый сам варит себе кофе так, как он любит, и готовит овсянку. Я овсянку варю на молоке, а Гэбриел – на воде. Я с черникой – он с медом. Гэбриел вымотан своими семейными неурядицами, а я, честно сказать, слишком измучена, чтобы вникать в подробности новых эскапад шестнадцатилетней Авы, его дочери, радости и беды. Плохой, как он сам признается, муж и плохой отец, последние годы он пытается восстановить отношения с дочерью. Инициатива – полностью его. Дочь – это его мир, он сам назначил себя ее луной, и она это знает: чем быстрее она вертится, тем сильнее ее притяжение. Мысль моя работает вяло, разогреваясь к предстоящему дню. Мы оба совсем не жаворонки, так что помалкиваем.