Ле Гри также пускается в некие двусмысленные рассуждения относительно Николь де Карруж. Со слов сквайра, Николь сама «тщательно изучила» это дело и пришла к выводу, что «упомянутое преступление в действительности не имело места». Ле Гри утверждает, якобы это ему сообщил лично Ги де Колиньи, обозначенный в судебном протоколе, как дядя рыцаря. Как ранее сообщал Ле Гри, Николь, вернувшись из своей поездки 18 января, застала Маргариту в «радостном, приподнятом настроении». Раз так, то из этого следовало убийственное заключение, что даже свекровь жертвы не верит в выдвинутые невесткой обвинения.

На этом основании Ле Гри требует, чтобы суд снял с него все обвинения, полностью оправдал и отклонил прошение рыцаря о дуэли. Также сквайр подаёт встречный иск против Жана де Карружа за то, что тот своей ложью опорочил его доброе имя и запятнал репутацию обвинениями и «недостойными заявлениями в его адрес», за что должен возместить моральный ущерб. В качестве компенсации Ле Гри потребовал неслыханную сумму в сорок тысяч золотых франков.

Иск сквайра о компенсации морального ущерба, способный многократно обанкротить находящегося в затруднительном финансовом положении рыцаря, значительно поднял ставки в игре. Если теперь Парламент решит дело не в пользу рыцаря и отклонит его ходатайство о судебной дуэли, то сквайр имел полное право подать иск против Жана де Карружа.

После того как Ле Гри закончил свою защитную речь, дали слово обвинителю. Жан де Карруж умел держать удар, рыцарь решительно отмёл все утверждения и домыслы сквайра, будто он мстит тому из ревности и из–за их давнего соперничества, фабрикуя ложное обвинение в изнасиловании. При этом он называет обвинения сквайра «высосанными из пальца, лишёнными всякой истины и даже подобия истины». Рыцарь выразил удивление, как вообще можно кривить душой в таком серьёзном деле, «столь запутанном и опасном», что «он выдвинул обвинение против Ле Гри, рискуя собственной душой, телом, состоянием и честью».

Далее рыцарь опроверг обвинения Ле Гри в жестоком обращении с женой, порочащие его репутацию любящего мужа, выставляющие его жестоким ревнивцем, деспотом, тиранящим обеих своих жён, и просто безумцем, принуждающим нынешнюю супругу дать ложные показания против сквайра. Рыцарь яростно отметает этот поклёп, утверждая, что он пальцем не тронул Маргариту и обходился с ней «почтительно, мирно и целомудренно, без малейшей злобы и ревности».

Затем рыцарь опровергает утверждение сквайра, будто обвинения против него недостоверны и построены на домыслах. Карруж утверждает, что предоставил свои обвинения в полном объёме и в надлежащей форме, во всех подробностях описав преступление, не упуская дат. Жан подчёркивает, что преступление имело место «в точности так, как это описано и запротоколировано на основе показаний упомянутой Маргариты, ибо её свидетельства абсолютно правдивы и достаточны»{11}.

Жан де Карруж яростно отстаивает истинность показаний своей супруги, потому что факт преступления очевиден, ведь Маргарита, которую даже Ле Гри называет «честной и целомудренной», навлекла на себя «несмываемый позор», рассказав о совершённом над ней насилии. Как могла она «столь яростно и искренне, ни минуты не сомневаясь и не отступая ни на шаг, отстаивать свою правоту, свидетельствуя о том, чего на самом деле не было»?

В заключение, Жан опровергает сомнения, посеянные Ле Гри относительно бешеной скачки на север по зимней дороге из Аржантана в Капомесниль, чтобы совершить преступление. Жан парирует, говоря, что свайр был «довольно состоятельным человеком и мог позволить себе содержать на конюшне несколько отменных скакунов», благодаря которым можно «за короткий срок» обернуться из Аржантана в Капомесниль и обратно. На этом рыцарь закончил свою речь.

Была ещё одна проблема, о которой ни один из участников процесса в суде даже не заикнулся, она имела потенциальное отношение к делу и становилась всё более очевидной в течение лета, пока длилось следствие — беременность Маргариты.

Нельзя сказать наверняка, чьего ребёнка носила Маргарита, рыцаря, сквайра или кого–то третьего. Но исходя из того, что она была бесплодна в течение первых пяти–шести лет замужества, а затем забеременела примерно в январе 1386 года, родив в том же году, можно предположить, что отцом ребёнка был Жак Ле Гри.

Однако судьи из парижского Парламента, видимо, сомневались в том, что Маргарита вообще могла забеременеть в результате предполагаемого изнасилования. Широко распространённая в те времена репродуктивная теория Галена (около 200 г. н. э.) утверждала, что для зачатия ребёнка необходимо не только мужское, но и женское «семя», которое не может быть получено, если женщина не испытывает оргазм, а посему «женщина не может зачать, участвуя в соитии против своей воли». Это заблуждение так утвердилось в Средние века, что «по закону, невозможно было забеременеть от изнасилования».

Это утверждение противоречит современным исследованиям, но в Средневековье многие придерживались данной теории, чтобы защитить свою родословную от случайного либо преступного осквернения. Особенно усердствовали представители древних знатных родов. Родословная зависит от отца, а факт отцовства — от честного имени жены и взаимной верности супругов. Супружеская измена могла подпортить голубую кровь, поэтому даже помыслить о том, что секс без взаимного согласия может породить бастардов — значило бросить тень на знатную родословную, а посему признавать таковое было довольно рискованным шагом. Даже помыслить страшно, что, изнасиловав чужую жену, преступник мог навесить на шею благородным супругам своего ублюдка.

Учитывая расхожее тогда убеждение, суд скорее бы счёл, что Маргарита согрешила с кем–то третьим, чем забеременела от насильника. Сквайр даже мог использовать этот факт в свою пользу, доказывая, что она обвинила его в изнасиловании, дабы скрыть собственные измены. Но на это рыцарь мог бы возразить, что его супруга забеременела в результате супружеской связи, сразу после его возвращения из заграничного похода, на полгода лишившего Маргариту мужниной ласки. Сквайр не стал бы настаивать на своём, несмотря на его утверждение, будто брак был неудачным, а то и несчастным союзом, в котором рождение детей было маловероятно, что и доказывали пять или шесть бездетных лет супружеской жизни. Ле Гри никогда не пытался трактовать беременность Маргариты в свою пользу, видимо, он (или его проницательный адвокат) считали эту стратегию довольно рискованной.





ЗАГАДОЧНЫЕ ЛИТЕРЫ

Жалованная грамота гонцу, который привёз из Кана в Париж в июле 1386 года письма с информацией о Жаке Ле Гри и Маргарите де Карруж. РС. фр. 26021, ном. 899. Французская национальная библиотека.



Какие мысли в действительности терзали Жана де Карружа, и что подсказывало Маргарите её женское естество — это уже другой вопрос. Неужели рыцарь не ценил знания учёных мужей и подозревал, будто Маргарита носит не его ребёнка? Беспокоило ли Маргариту, то, что она могла забеременеть от насильника? А может, супруги, свято уверовав в народные предания, пришли к убеждению, что Ле Гри, подло напав и изнасиловав Маргариту, не мог посеять в ней своё преступное семя?

По мере того как продвигалось следствие, летом, в июле и августе, случилось несколько незаурядных событий. В конце июля гонец по имени Гийом Беренджье прибыл в Париж с двумя запечатанными письмами для Парламента, в которых «содержались сведения относительно мадам Карруж и Жака Ле Гри». Беренджье послал в Париж канский судебный пристав Гийом де Мовине, также он велел передать «из уст в уста некоторые секретные сведения, которые не следует доверять бумаге». Расходные бумаги гонца до сих пор хранятся на тонких полосках пергамента, хотя сами письма исчезли, как и те «некие секретные сведения, которые не следует доверять бумаге», что ныне также безвозвратно утеряны для нас. Однако Гийом де Мовине, отправивший в Париж эти письма, был тем самым чиновником, который вызвал к себе в Сен–Пьер–Сюр–Див госпожу Николь в тот злополучный день. Граф Пьер ранее уже отправлял письма в Париж, пытаясь отклонить апелляцию, возможно, те послания тоже были его происками с целью очернить рыцаря и вызвать недоверие к показаниям Маргариты.

Примерно в то же время в парижский Парламент был вызван Адам Лувель, предполагаемый подельник Ле Гри. Несколькими месяцами ранее Лувеля уже арестовывали и допрашивали по приказу графа Пьера, однако вердикт, оправдавший Ле Гри, снимал вину и с его предполагаемого сообщника. Теперь же Лувеля объявили в розыск. Письмо парламентариев, датированное 20 июля, требует гарантировать присутствие Лувеля в парижском суде.

Два дня спустя, 22 июля, в воскресенье, Лувель явился на вызов, выступив перед королём Карлом в Венсенском замке. 9 июля рыцарь в обвинительной речи уже называл Лувеля сообщником Ле Гри. Но Лувеля ждало ещё немало сюрпризов. Подъехав к величественному загородному замку, войдя в огромную башню, поднявшись по винтовой лестнице и представ перед королевским престолом, Лувель нос к носу столкнулся со сквайром Томином дю Буа, двоюродным братом Маргариты. На глазах у короля, в присутствии его дядей и придворных, тот в резкой форме обвинил Лувеля в нападении на мадам Карруж. Затем, швырнув наземь свой боевой топор, он вызвал Лувеля на дуэль. При этом Томин заявил, что отказ от поединка будет расценен как публичное признание вины, и Лувеля следует бросить в темницу, пока он не раскается в своих злодеяниях. Не прошло и двух недель после первого вызова, а уже последовал второй, намекая на то, что, возможно, будет не одна, а целых две дуэли.

Лувель попросил короля об отсрочке, известной как «жур д'ави», чтобы посоветоваться со своим адвокатом, и ему дали срок до следующего вторника, 24 июля, хотя не сохранилось документов о том, проходили ли в указанный день какие–либо слушания по этому делу. Но запись, сделанная месяцем позже, говорит о том, что круг подозреваемых, задержанных и допрошенных по делу, значительно расширился. 20 июля был арестован сын Адама Лувеля Гийом, а с ним ещё двое мужчин (Этьен Госселен и Томас де Бельфон), для прояснения «некоторых вопросов, касающихся судебной дуэли между истцами: шевалье Жаном де Карружем и Томином дю Буа с одной стороны и ответчиками: Жаком Ле Гри и Адамом Лувелем — с другой». Судя по записи, оба судебных спора объединили в один.

Примерно в тоже время Парламент распорядился, чтобы Адама Лувеля, уже арестованного и заключенного в Консьержери (мрачные казематы при Дворце правосудия) вывели из камеры и «допросили с пристрастием», то есть, под пыткой. Пытки нередко применялись, чтобы выведать нужные показания у свидетелей и выжать признания из обвиняемых. По мере того как судебные дуэли уходили в прошлое, уступая место вердиктам суда, пытки во Франции лишь ужесточались. В особом почёте тогда была дыба, когда руки жертвы связывались за спиной верёвкой, за которую его поднимали над землёй, а потом резко бросали вниз; а также подвешивание над открытым огнём. Часто практиковалось лишение сна, окунание в ледяную воду, а также пытка водой, когда в глотку вливают жидкость, пока человек не начинает захлёбываться.

Адвокат сквайра Жан Ле Кок отмечает в своём дневнике, что «допросу с пристрастием» подверглись Адам Лувель и служанка, «которая, как утверждалось, находилась в тот день в замке Карружей». В те времена пытки были столь расхожим делом, что адвокат даже не упоминает, какие именно методы применялись к двум свидетелям. В любом случае, ни Адам Лувель, ни безымянная служанка ни в чём не признались{12}.

Кроме Адама Лувеля в то лето преступил закон ещё один друг Жака Ле Гри. Жан Белото, недавно овдовевший сквайр, обеспечивающий алиби Ле Гри, был арестован бейлифом парижского епископата по подозрению в «раптусе», то есть, похищении и изнасиловании.

Любопытно, что обвинения Белото, близкому другу Жака Ле Гри и ключевому свидетелю, обеспечивающему его алиби, были предъявлены ни раньше, ни позже, а именно в тот самый период, когда сквайра вызвали в парижский Парламент для следствия по обвинению в изнасиловании Маргариты де Карруж. Возможно, обвинения против Белото были беспочвенны. Но, похоже, Жак Ле Гри избрал себе для развлечений довольно скверную компанию.

Весь июль король и его придворные жадно следили за спором рыцаря и сквайра. Однако в августе, когда следствие затянулось на второй месяц, внимание короля переключилось с внутренних дел (среди которых была и перспектива захватывающей дуэли не на жизнь, а на смерть) на гораздо более значительный внешний конфликт, замаячивший на международном горизонте. Лето было в разгаре, и погода словно благоволила военным действиям, потому что война между Англией и Францией вновь стала неизбежна.

В прошлом году король послал в Шотландию армию французских рыцарей (среди которых был и Жан де Карруж) во главе с адмиралом де Вьеном. Французы сожгли и разграбили приграничные графства, оттянув войска короля Ричарда II на север, подальше от Лондона. Однако второе, более крупное французское вторжение с юга так и не началось, и изначальный план нападения на англичан с двух фронтов был провален. Теперь Филипп Смелый, герцог Бургундский, предложил королю Карлу обессмертить свое имя и нанести по Англии сокрушительный удар, предприняв ещё более масштабное и опустошительное вторжение.

Молодой и впечатлительный король мгновенно одобрил план и уже готовился покинуть Париж и отправиться в Слёйс, фламандский порт, чтобы возглавить поход с огромной французской армадой, состоящей из более чем тысячи военных кораблей. Перед отъездом из Парижа Карл присутствовал на торжественной мессе в соборе Нотр–Дам, пообещав не возвращаться в столицу, пока не ступит на английскую землю твёрдой поступью победителя.

После того как король и его дяди покинули Парламент, суд возобновил работу, включая процесс Карруж — Ле Гри. И вот уже заканчивался, на носу сентябрь, дело грозило затянуться на третий месяц, а рыцарь и сквайр по–прежнему были пленниками Парижа. Они могли перемещаться по городу как им вздумается, но были обязаны являться во Дворец правосудия по первому зову, а это могло случиться в любой момент.

Маргарита, уже на восьмом месяце, оказалась не только пленницей шумного города и четырёх стен своего дома, но и собственного тела. Ожидать одновременно разрешения от бремени и приговора суда в столь непривычной обстановке, должно быть, было для неё сущей пыткой.

Пока шло растянувшееся на целое лето следствие и все с нетерпением ждали решения Парламента, Жан Ле Кок делал собственные заметки касательно этого запутанного дела. В своём дневнике адвокат Жака Ле Гри взвешивает все доводы, как за, так и против подзащитного, обильно сдабривая их собственными мыслями и суждениями по ходу проводимого следствия.

К доводам, работающим против своего клиента, он относит тот факт, что «жена Карружа твёрдо стояла на своём, утверждая, будто преступление действительно имело место». Выдержка Маргариты под потоком всевозможных опровержений, предположений, алиби и встречных обвинений произвели на адвоката не меньшее впечатление, чем на всех остальных.

Ле Кок, видевший людей насквозь, также отмечает в своем дневнике, что сквайр однажды поинтересовался: «верю ли я ему, ибо заметил сомнение в моём взгляде».

Ле Кок также пишет: «Жак Ле Гри сказал мне, что как только до него дошли вести, будто Карруж намерен наказать его за совершённое преступление, он немедленно отправился к священнику на исповедь». Если Парламент разрешит дуэль, у обеих сторон будет достаточно времени, чтобы исповедаться в грехах, прежде чем сойтись в смертельном поединке. Но, видимо, Ле Гри не стал рисковать своей бессмертной душой, торопясь раскаяться в грехах задолго до того, как наступит его смертный час.






ДНЕВНИК ЖАНА ЛЕ КОКА

Эта страница содержит некоторые заметки, сделанные Жаном Ле Коком по известному делу. МС. Лат. 4645, фол. с.47. Французская национальная библиотека.



Приводя доводы в пользу своего клиента, адвокат повторяет многое из сказанного Жаком Ле Гри в оправдательной речи на суде, добавляя, что «многие рыцари неоднократно видели его в тот день в обществе графа Алансонского».

«Однако поговаривают, — добавляет адвокат, — что Жак Ле Гри отказался признаваться в чём бы то ни было, опасаясь вовлечь своих родных и близких в грандиозный скандал, поскольку граф Пьер уже поклялся, что тот невиновен в приписываемом ему преступлении».

Это лишь подтверждает версию, будто Жак Ле Гри придерживался своей легенды под давлением извне, как бы намекая, что и сам Ле Кок сомневается в искренности своего клиента.

Последнее замечание особенно красноречиво. Но, хоть Ле Кок и описывает процесс судопроизводства с точки зрения истинного профессионала и имеет возможность задавать своему клиенту всякие неудобные вопросы, ловкий адвокат, видимо, признавал, что давая оценки, не стоит выходить за профессиональные и этические рамки. Поэтому в заключение он кратко резюмирует, что «никто не знает всей правды об этом деле».

В середине сентября, по прошествии более чем двух месяцев с начала следствия и через восемь месяцев после предполагаемого преступления, Парламент наконец принял решение.15 сентября 1386 года, в субботу, рыцаря и сквайра вызвали во Дворец правосудия, чтобы огласить вердикт.

Лето сменила осень, и король со своими дядьями давно покинул Париж. В отсутствие короля обязанности верховного судьи исполнял Арнольд де Корби. Когда почтенный председатель призвал присутствующих к порядку, шум в богато украшенном Большом зале мгновенно стих, лишь звуки города извне нарушали тишину: стук железных колёс и цокот подков о мостовую, да крики извозчиков и лодочников, проплывающих по Сене близ дворца.

И снова рыцарь и сквайр встретились лицом к лицу перед толпой собравшихся в Парламенте зевак, каждый в сопровождении адвокатов, друзей и сторонников, включая и шестерых знатных поручителей. Сама Маргарита, видимо, отсутствовала, поскольку находилась на позднем сроке беременности.

С 1354 года Парламент ещё не дал добро ни на одну дуэль по делу о предполагаемом изнасиловании. А за последние полвека Верховный суд отклонил множество подобных исков в 1330, 1341, 1342, 1343,1372, 1377 и наконец в 1383 году. Поэтому перед рыцарем, с нетерпением ожидающим вердикта, вырисовывались далеко не радужные перспективы.

Закончив обсуждение дела, судьи, по французской традиции, записали свое решение на пергаменте и запечатали его в мешок вместе с другими документами, относящимися к процессу. Когда в зале воцарилась тишина, рыцарь и сквайр со сторонниками поднялись со своих мест, и судья, которому было поручено вести процесс, вскрыл мешок. Достав пергамент с решением суда, он не торопясь принялся зачитывать его вслух.

«По делу, находящемуся на рассмотрении нашего владыки короля, о споре по поводу поединка между сиром Жаном де Карружем, рыцарем, истцом и апеллянтом, с одной стороны, и Жаком Ле Гри, сквайром и ответчиком — с другой, суд принял законное решение и постановил: разрешить спор путём судебной дуэли между сторонами».

Учитывая, что судебные дуэли в 1386 году были в диковину, вердикт Парламента разрешить испытание поединком, да ещё по делу, основанному на сомнительных доказательствах, выглядит довольно странно. Однако решение базировалось скорее на политических соображениях, нежели на юридических. За долгие месяцы столь громкий процесс успел расколоть королевский двор. Рыцарь и сквайр были хорошо известны в Париже; оба были верными слугами короля; за обоих поручились знатные и уважаемые люди королевства. Ле Кок описывает этот раскол, говоря, что в Париже у сквайра было «множество сторонников», но в то же время, «многие другие» приняли сторону рыцаря. Поскольку молодой король покинул Францию, уехав вместе с дядьями во Фландрию, готовить вторжение в Англию, Верховный суд, возможно, боялся принять чью–либо сторону, ещё больше углубляя раскол, посему судьи предпочли удовлетворить просьбу рыцаря и разрешили дуэль, передав решение спора в руки Господа.

По закону дуэль должна была состояться не ранее, чем через сорок дней — 27 ноября 1386 года. Два месяца ожиданий, но это будет уже после того, как Маргарита разрешится от бремени. В любом случае, для супружеской четы пробьёт час расплаты.

Адвокат Жака Ле Гри сообщает, что «вскоре после того, как суд одобрил испытание поединком, сквайр слёг». Его легко понять. Разве за несколько месяцев до этого Ле Гри не был полностью оправдан в суде графа Пьера? Не он ли упустил свой шанс избежать дуэли, сославшись на привилегии духовенства? Внезапно на него опять пала тень подозрения, и теперь он вновь должен доказывать свою невиновность, но уже в смертельном поединке.

Что касается Жана де Карружа, то, несомненно, он был удовлетворён вердиктом Парламента по своей апелляции. Несмотря на все разногласия, долгие месяцы ожиданий и сопряжённые с этим финансовые риски, он наконец добился своего.

Но вот подвох: лжесвидетельство карается смертной казнью. Эти двое будут биться не на жизнь, а на смерть, чтобы доказать свою правоту, и даже если Жан успеет сдаться прежде, чем его сразит удар противника, рыцаря утащат с поля боя, но лишь для того, чтобы вздёрнуть на Монфоконе, как солгавшего под присягой.

Маргариту, как главного свидетеля в этом деле, ждала ещё более незавидная участь. Согласно древнему обычаю, ставшем в XIV веке уже частью французского законодательства, если испытание поединком докажет, что женщина лжесвидетельствовала и лгала под присягой, то её надлежало сжечь заживо.





7





СУД БОЖИЙ





Ареной для поединка избрали Сен–Мартен–де-Шан, парижский монастырь, на территории которого имелось специальное ристалище, достаточно большое, чтобы вместить тысячи зрителей. Церковь Святого Мартина, основанная бенедектинцами в XI веке, располагалась на правом берегу Сены, на улице Сен–Мартен, примерно в миле на север от Нотр–Дама. Это был один из богатейших парижских монастырей, названный в честь самого знаменитого во Франции святого. Святой Мартин ранее был римским легионером, разрезавшим надвое мечом свой плащ, чтобы отдать вторую половину замерзающему нищему. Позже он стал миссионером в Галлии и первым епископом Тура. Он считался покровителем всех военных, от оружейников и кавалеристов до простых солдат. Поэтому лучшего места для испытания поединком, или «Божьего суда», чем ристалище монастыря Сен–Мартен, трудно было себе представить.

Когда в 1060 году монастырь Сен–Мартен был основан королём Генрихом I, он располагался далеко за пределами города, на осушенной и возделанной местности, окружённый крепостной стеной от вражеских захватчиков и разбойников. Стены, занимавшие по площади около пяти гектаров, в 1273 году были полностью восстановлены Филиппом III, который укрепил каждый угол внушительной двенадцатиметровой башней. Вскоре улица Сен–Мартен за пределами городских стен обросла лавчонками и жилыми домами, сгрудившимися вкруг богатого монастыря, а спустя короткое время Сен–Мартен был уже окружён целым кварталом, или бургом.





СЕН–МАРТЕН–ДЕ-ШАН

Карруж и Ле Гри на знаменитом поединке на ристалище позади монастыря (северная часть слева). Часть «Плана Парижа» Труше / Хойо (ок. 1550). Базель, Университетская библиотека, Коллекция карт AA 124.



В 1356‑м, когда англичане разбили французов при Пуатье и пленили короля Иоанна, перепуганные парижские купцы оплатили постройку крепостной стены с северной части города. Воздвигнутая стена протянулась без малого на пять миль вдоль правого берега Сены, окружив дворец Сен–Поль на востоке, Лувр — на западе и Сен–Мартен — на севере. Свежеогороженные территории мгновенно заполнились улицами и строениями, а в 1360--м бург Сен–Мартен был включен в состав Парижа. К 1380--м годам Сен–Мартен–де-Шан уже не располагался в полях, как предполагало его первоначальное название, а был полностью поглощён городом, став ярким образчиком средневековой урбанизации.

В 1386 году попасть в Сен–Мартен по–прежнему можно было лишь через старые укреплённые ворота в южной стене, рядом с главными монастырскими зданиями — часовней, трапезной и госпиталем. Трапезная, где монахи в тишине вкушали пищу, как насущную, так и духовную, пока один из братьев зачитывал вслух страницы из Священного писания, до сих пор поражает воображение. Высокий готический зал с рядом тонких колонн по центру, залитый светом из высоких стрельчатых окон по обеим сторонам. В соседнем дортуаре, где спали монахи, располагалась удобная лесенка, по которой можно было спуститься в часовню для утренней молитвы. А отхожие места (одни из самых комфортных в Париже) очищались при помощи собственного акведука, который снабжал монастырь Сен–Мартен свежей родниковой водой с холмов, находящихся к северу от города.

Помимо храмов и соборов на территории монастыря Сен–Мартен также располагались здание суда и тюрьма, поскольку монастырский суд рассматривал уголовные дела в отношении жителей улиц, попадающих под «юрисдикцию Сен–Мартена». Судебные протоколы пестрят записями о кражах, убийствах, изнасилованиях, разбоях и прочих преступлениях, а список наказаний варьируется от порки у позорного столба до отсечения конечностей, повешения, погребения заживо и сожжения на костре. В 1355 году Тассин Аусоз лишился уха за кражу сукна; в 1352--м некую Жанну Ла–Прево похоронили заживо за воровство, причём женщин за алогичные преступления карали более сурово, нежели мужчин. Судили и казнили даже животных. Свинью, убившую и съевшую младенца на улице Сен–Мартен, повесили, предварительно протащив по мостовой, другую же свинью, изуродовавшую ребёнку лицо, приговорили к смертной казни через сожжение. Лошадь, которая убила человека, а потом сбежала (видимо, не без помощи своего хозяина), была заочно приговорена к смерти и повешена.