СЦЕНА ИЗНАСИЛОВАНИЯ

Мужчина крепко держит женщину, обнажённый меч у него на поясе прозрачно намекает на то, что будет дальше. Романтика Роз, миниатюра. Бодлеанская библиотека, Оксфордский университет, МС. Дус 195, фол. с 61.



Лувель встал рядом на страже, Маргарита сопротивлялась, как могла, несмотря на путы и кляп во рту, сквайр же совершал над ней грязное насилие, «удовлетворяя свою похоть против её воли».

Когда всё закончилось, Ле Гри приказал слуге освободить Маргариту. Лувель, всё это время находящийся в комнате, подошёл к кровати, чтобы развязать её, осторожно ослабляя веревки или полоски ткани, выполнявшие роль пут.

Освобождённая Маргарита так и осталась лежать на кровати, сотрясаясь в рыданиях и прижимая к телу разорванное платье.

Застегнув ремень и зашнуровав обувь, Ле Гри потянулся к кровати, чтобы забрать шапку, всё ещё тёплую и влажную от слюны Маргариты.

Сквайр расправил шапку и хлопнул ею по бедру, сверху вниз глядя на жертву.

— Мадам, если вы проболтаетесь о случившемся, то будете навеки обесчещены. Если об этом проведает ваш муж, то, скорее всего, убьёт вас. Храните молчание, и я тоже обещаю молчать.

Маргарита не отвечала, потупив взор.

— Я буду молчать, — наконец, после длительной паузы промолвила она срывающимся голосом.

Сквайр с облегчением выдохнул.

Маргарита гордо подняла голову и зло сверкнула глазами в сторону сквайра.

— Но не надейтесь, долго это не продлится, — презрительно добавила она.

Сквайр сердито посмотрел на неё сверху вниз.

— Шутки в сторону, Маргарита. Вы здесь одна, а у меня куча свидетелей, которые могут поклясться, что сегодня я был в другом месте. Можете быть уверены, я не оставил следов.

Сквайр достал из–за пояса небольшой кожаный кошель, тот мягко звякнул в его ладони.

— Вот, — произнёс он, швыряя кошель на постель рядом с Маргаритой.

Маргарита потрясенно смотрела на него сквозь слёзы.

— Мне не нужны ваши деньги! — выкрикнула она. — Я требую справедливости, и я её добьюсь! — Схватив кошель, она запустила им в сквайра. Звякнув, кошелёк приземлился на полу у ног насильника.

Ле Гри ничего не ответил. Подняв кошель, он сунул его за пояс и принялся натягивать перчатки.

— Может, влепить ей пощёчину для острастки, сир? — подал голос Лувель.

Внезапно Ле Гри резко развернулся и изо всех сил хлестнул сообщника по лицу кожаной перчаткой. Ошарашенный Лувель так и застыл на месте с открытым ртом, схватившись за кровоточащую щёку.

— Убери свои грязные лапы от дамы, — прорычал Ле Гри.

Произнеся эти слова, он вышел и скрылся за дверью. Лувель, стараясь не встретиться с Маргаритой взглядом, выскользнул из комнаты вслед за хозяином.

Маргарита слышала, как их шаги гулким эхом разносятся по коридорам опустевшего замка, затем скрипнула распахнутая дверь и с грохотом закрылась. У Маргариты, измученной и подавленной выпавшими на её долю испытаниями, не осталось сил даже подняться с постели. Она лишь слышала, как хрустит гравий под сапогами чужаков внизу, во внутреннем дворе. Шаги постепенно стихли, и она вновь осталась одна в объятиях тишины.

В наши дни люди мыслят стереотипами о мрачном Средневековье, где насилие было едва ли не нормой жизни и даже за преступление не считалось. Это так, порой средневековые жертвы изнасилования были вынуждены вступать в брак со своими насильниками, спасая себя от бесчестья, а их — от смерти. А семейное насилие и вовсе не считалось чем–то противозаконным, ведь никто не избавлял жён от исполнения супружеских обязанностей, и двенадцатилетним девушкам, выданным замуж за мужчин в несколько раз старше себя, следовало быть готовыми к тому, что мужья востребуют с них этот должок. В военное время многие женщины подвергались насилию, как, например, французские дворянки во время Жакерии — массового восстания в конце 1350‑ых годов, или пленные бретонские монахини, изнасилованные английскими солдатами в 1380 году.

Однако средневековый свод законов и сохранившиеся протоколы судебных процессов показывают, что изнасилование считалось тяжким преступлением и каралось смертной казнью. Французский закон, распространяющийся и на Нормандию, обычно следовал римской практике, трактуя изнасилование, как насильственное половое сношение с лицами, не связанными брачными узами, караемое смертью{8}. Филипп де Бомануар, знаток французского права XIII века, уверяет, что за изнасилование полагалось такое же наказание, как за убийство или измену, а именно: «волочение с последующим повешением». И даже в военное время полководцам частенько приходилось сдерживать пыл своих вояк, как это было с английскими солдатами, захватившими Кан в 1346 году. Им под страхом смертной казни были запрещены посягательства на честь любой горожанки, хотя многие военные этот приказ попросту проигнорировали.

Отношение народных масс к изнасилованию сильно разнилось. Придворные поэты прославляли рыцарей, как защитников дамской чести, а феодальная аристократия рассматривала изнасилование, как «самое страшное преступление». В то же время, во многих поэмах и сказках рыцари волею судеб лишают девственности низкородных девиц, попавшихся им на пути. Якобы сам король Эдуард III в 1342 году изнасиловал графиню Солсбери (история довольно сомнительная, но имевшая в ту пору широкое хождение). Мало кто из средневековых дам осмеливался высказаться против мнения, что женщинам даже нравится, когда их берут силой. Кристина де Пизан в своей книге «Город дам» (1405 г.) писала, что «изнасилование не доставляет женщинам ни малейшего удовольствия. В действительности, изнасилование — величайшее горе для них».

Преследование и наказание за изнасилование зачастую зависели от социального статуса жертвы и её политического веса. Во Франции женщин, осуждённых за менее тяжкие преступления, вроде кражи, зачастую приговаривали к смертной казни, тогда как обвинённые в изнасиловании мужчины отделывались лишь штрафом — компенсацией, которая выплачивалась даже не самой женщине, а её отцу или мужу. Потому что изнасилование считалось не столько сексуальным насилием над женщиной, сколько имущественным преступлением в отношении мужчины — её опекуна. Судебные документы тех времён показывают, что священнослужители, занимавшие церковные должности, неизмеримо чаще обвинялись в подобных преступлениях и зачастую избегали серьёзного наказания, заявляя о «привилегиях духовенства», которые давали им право быть судимыми не светским, а церковным судом.

Обстоятельства преступления, в том числе и отсутствие каких–либо свидетелей, зачастую затрудняли доказательства факта изнасилования в суде. И во Франции жертва женского пола, независимо от её социального статуса, не могла выдвинуть подобные обвинения без поручительства мужа, отца или опекуна мужского пола. Многие жертвы изнасилования отступали перед угрозами насильников навлечь бесчестье и позор на их семьи, предпочитая промолчать и не предавать преступление огласке. Поэтому, если в теории изнасилование и считалось тяжким преступлением, предусматривающим суровое наказание, то на практике оно часто оставалось безнаказанным, не преследовалось по закону и даже не предавалось огласке.

Сразу же после жестокого нападения Маргарита осталась один на один со своей болью и позором: «в тот день, когда с ней случилось сие несчастье, мадам Карруж пребывала в замке в полубессознательном состоянии, не зная, как заглушить своё горе». В те жуткие часы одиночества, должно быть, в голове Маргариты эхом отзывались слова сквайра, призывающие её хранить молчание. Скоро вернётся её свекровь вместе со слугами. Как же ей поступить?

Ле Гри угрожал Маргарите самым страшным позором для женщины её положения. Среди знати на первом месте была честь, хуже смерти считалось только бесчестие. Особо ценилась женская честь — репутация верной, целомудренной жены. Угрозы Ле Гри особо уязвили Маргариту, ведь измена её отца французскому королю нанесла тяжёлый удар по доброму имени Тибувилей. Возможно, угрожая, сквайр и рассчитывал на то, что её смутит это пятно на репутации семьи. Не исключено даже, что, намечая себе жертву, Ле Гри думал, будто забота о чести семьи гарантированно заставит Маргариту промолчать из боязни запятнать её снова.

Если Маргарита обвинит Ле Гри, ей будет трудно, а то и вовсе невозможно доказать преступление. Помимо нехватки улик, у сквайра имелось ещё одно преимущество, он был фаворитом графа Пьера и мог рассчитывать на то, что суд в Аржантане встанет на его сторону, а вот Маргариту, дочь предателя и жену самого несносного графского вассала, непременно заподозрят во вранье. Ле Гри также имел влияние при королевском дворе и числился одним из личных сквайров государя. Если же дело рыцаря и его жены будет рассматривать светский суд, то Ле Гри, имевший духовный сан в малоизвестном ордене, мог сослаться на привилегии духовенства и ходатайствовать о переносе дела в церковный суд.

Кроме того, Ле Гри предупредил Маргариту, что Карруж может убить её, если она расскажет ему об изнасиловании. Ревнивый, подозрительный и вспыльчивый рыцарь вряд ли поверит ей, а вместо этого может вообразить, будто она тайно изменяет ему с Ле Гри или каким–либо другим мужчиной. В ярости мужья порой убивали своих благоверных, заподозрив их в прелюбодеянии, и даже выходили сухими из воды, ведь преступление в порыве страсти оправдывалось недостойным поведением супруги. Ли Гри на собственной шкуре испытал, насколько ревниви подозрителен Жан, и, вероятно, подозревал, что со своей супругой Карруж тоже не особо церемонится. Возможно, Ле Гри имел все основания полагать, что Маргарита побаивается мужа, и рассчитывал сыграть на этих страхах, советуя ей промолчать.


Однако, несмотря на угрозы насильника и весьма туманные перспективы добиться справедливости, Маргарита отказалась отступить перед лицом скандала и прочих опасностей, которые повлечёт за собой огласка. Вскоре после нападения она, желая отомстить сквайру, приняла решение открыться мужу, едва тот вернётся домой. Она прекрасно запомнила час, когда Жак Ле Гри заявился в замок. Запоминая важные детали, Маргарита готовилась не только к неизбежным допросам членов своей семьи, но и к ужасающему публичному порицанию, которое наверняка её ждёт, когда эта позорная тайна получит огласку{9}.

Молчание Маргариты, которого так добивался Ле Гри после совершённого насилия, продлилось всего несколько дней, пока Жан де Карруж не вернулся из Парижа, 21 или 22 января. В день преступления, спустя несколько часов после того, как двое нападавших покинули Капомесниль, госпожа Николь вернулась из своего короткого путешествия в Сен–Пьер–сюр-Див. Но свекровь Маргариты была последним человеком на земле, которому бы она доверила ужасную тайну. В результате, испытывая, должно быть, величайший стресс и смятение, Маргарита молчала вплоть до возвращения мужа.

Вернувшись в Капомесниль, Жан застал жену подавленной и в расстроенных чувствах — «печальную, вечно плачущую без причины, угрюмую, удручённую, совсем не такую, как обычно». Вначале он заподозрил, что между ней и матерью случился разлад. Все три недели отсутствия Жана, за исключением того злополучного дня, Маргарита провела бок о бок с госпожой Николь, и вполне естественно было предположить, что меж ними пробежала чёрная кошка.

Маргарита отказывалась открыться мужу, пока они не остались наедине. «Прошёл день, опустилась ночь, и сир Жан отправился спать. Супруга не пожелала лечь вместе с ним, чему её муж несказанно удивился и начал допытываться о причинах такого поведения. Она отстранилась от него и принялась в глубоких раздумьях расхаживать по комнате взад–вперёд. Наконец, когда все уснули…» (а в замке или в поместье, даже лёжа в постели, сеньор и его жена не могли по–настоящему быть уверенными, что их не подслушивают вездесущие слуги) «…она подошла к мужу и, опустившись перед ним на колени, со слезами в голосе поведала о трагическом происшествии».

Маргарита не торопилась лечь с мужем в постель (на которой, возможно, над ней жестоко надругались, связав по рукам и ногам), пока не представился случай рассказать ему о случившемся. После нескольких недель разлуки Жан, вероятно, жаждал снова оказаться в постели с женой. Однако Маргарита уж точно этого не желала. Кроме того, возможно, после жестокого нападения на её теле оставились ссадины и синяки. В Средние века было принято, чтобы все, включая господ, спали в супружеской постели нагишом, и прежде чем предстать перед мужем в столь плачевном виде, Маргарита, вероятно, желала объясниться. Без сомнений, Маргарита пыталась контролировать ситуацию во время повествования, манипулируя фактами в свою пользу.

Жан слушал, вначале с изумлением, затем — с возмущением, пока Маргарита, заливаясь слезами, посвящала его в «детали этого грязного, жестокого и преступного деяния», жертвой которого она стала. Закончила она мольбой об отмщении ради спасения собственной чести. Маргарита понимала, что сейчас самое время проверить на прочность брачные обеты, данные перед алтарём, любое посягательство на честь и репутацию одного из супругов неминуемо нанесёт урон обоим. Кроме того, она знала, что в соответствии с феодальным правом, её заявления не имеют никакой юридической силы без поддержки и покровительства мужа.

На следующее утро Жан де Карруж созвал своих родных и друзей на тайный совет. У рыцаря было достаточно поводов ненавидеть Ле Гри и подозревать его в очередной подлости. Уверенный, что Ле Гри ещё при дворе замышлял против него недоброе, Жан, вероятно, охотно поверил в рассказ жены о насилии, совершённое над ней сквайром. Но преждевременное и бездоказательное обвинение фаворита графа Пьера, особенно после всех этих тяжб рыцаря со своим сюзереном, могли лишь усугубить и без того шаткое положение Жана при дворе. Ценный совет, полученный от близких, мог предотвратить превращение столь деликатного дела в позорное и, возможно, провальное публичное судилище.

Совет, состоявшийся в Капомесниле, несомненно, включал Николь де Карруж и, возможно, двоюродного брата Маргариты Робера де Тибувиля, недавно вернувшегося вместе с Жаном из Шотландии, а также прочих друзей и родственников вроде Бернара де Тула, рыцаря, женатого на родной сестре Карружа. Там также мог присутствовать Томин дю Буа, ещё один двоюродный брат Маргариты. Когда все прибыли в замок, недоумевая, зачем их вызвали столь спешно и тайно, Жан собрал всех в одной комнате. «Объяснив причину, побудившую собрать их вместе, он попросил жену рассказать о случившемся в мельчайших подробностях».

Маргарите вновь пришлось рассказать о выпавших на её долю испытаниях, на этот раз перед друзьями и родственниками, снова переживая все болезненные и унизительные моменты совершённого над ней насилия. Полнота и точность рассказа были чрезвычайно важны, поскольку закладывали основу для публичных слушаний, на которых следовало присутствовать инициаторам судебного процесса. В некотором смысле, семейный совет был своего рода предварительным судебным слушанием.

Когда Маргарита закончила рассказ об учинённом над ней жестоком насилии, «собравшиеся были немало удивлены». Если семья Маргариты сразу же ей поверила, то некоторые родственники рыцаря, вероятно, отнеслись к её рассказу с недоверием. У Тибувилей была репутация предателей, а тут дочь предателя только что поведала невероятную историю о том, как несколько дней назад, оставшись одна в замке, подверглась нападению двух мужчин и была жестоко изнасилована, причём насильником был не кто иной, как Жак Ле Гри. Сама госпожа Николь до сего часа и не ведала о преступлении, свершившемся прямо у неё под носом за время столь краткого отсутствия. Возможно, она и другие члены совета задали Маргарите несколько наводящих вопросов. Например, где именно и когда всё произошло, как долго эти двое находились в замке, и зачем вообще она открыла им дверь?

Но когда Маргарита ответила на все вопросы и Жан наконец спросил у совета, как ему поступить, они порекомендовали «пойти к своему сюзерену, графу Алансонскому и рассказать ему о случившемся». Согласно феодальным законам, сюзерен был ответственен за разрешение споров между вассалами, поэтому единственным местом для рассмотрения данного дела был суд графа Пьера в Аржантане. Конечно, все понимали, что вряд ли граф Пьер будет рад уголовному преследованию своего фаворита. Реакцией графа на эту удивительную историю может быть явное недоверие, гнев, а то и репрессии. Не успели Карруж и Ле Гри уладить предыдущие распри, а тут как снег на голову очередной, более серьёзный спор, и если он получит огласку, то несомненно сделает их смертельными врагами. И в этом споре граф Пьер наверняка примет сторону своего фаворита.

Однако, несмотря на сомнительные шансы на справедливый суд графа Пьера, у рыцаря была ещё одна неоспоримая причина требовать правосудия и мстить сквайру.

Вскоре после того, как Жан вернулся из Парижа и узнал об учинённом над женой насилии, Маргарита поведала ещё один секрет, который доселе не решалась открыть: она была беременна.

Эта новость, вероятно, поразила Жана как удар молнии. Первые пять лет брака у супругов не было детей, и рыцарь заждался наследника. При иных обстоятельствах весть о беременности Маргариты обрадовала бы его. Но теперь это стало новой головной болью, вдобавок к пошатнувшемуся здоровью, финансовым проблемам, карьерным неудачам и грязному надругательству, учинённому над его супругой одним из придворных, да к тому же бывшим другом.

Кто отец этого ребёнка?





5





ВЫЗОВ





В конце января 1386 года граф Пьер Алансонский был просто взбешён очередным известием. До него дошла молва, что Жан де Карруж, один из его самых беспокойных вассалов, распространяет грязные слухи о графском фаворите Жаке Ле Гри, утверждая, будто тот вместе с сообщником напал на мадам Карруж (которая случайно осталась одна в замке) и жестоко её изнасиловал. Нападки рыцаря привели графа в ярость. Учитывая их взаимную неприязнь, мог ли Карруж рассчитывать, что граф поверит в эту «нелепую байку»?

Услышав эту сплетню, граф Пьер немедленно начал следствие. Он вызвал ко двору двух уважаемых дворян и подробно расспросил их об этой дикой истории с участием благородной дамы и сквайра. Одним из дворян был сир Бернар де Ла Тур, шурин Жана, второй — Жан Креспен, сквайр, королевский лесничий, в доме которого более года назад состоялось мнимое примирение Карружа с Ле Гри, и где последний впервые встретился с Маргаритой. Оба дворянина состояли в приятельских отношениях с Жаном де Карружем и кое–что знали о его делах.

Опрошенные графом дворяне, согласно более поздним свидетельствам, «подтвердили, что упомянутый рыцарь и Маргарита многократно и в разных местах упоминали о некоем грязном преступлении на сексуальной почве со стороны упомянутого сира Жака», Креспен и Ла Тур также сообщили, что рыцарь и его жена собираются явиться к графу с жалобой, требуя справедливого суда.

Граф Пьер ответил, что готов выслушать Жана и Маргариту, поскольку в его обязанности входит разрешение споров между вассалами. С этой целью он созвал всех придворных, «всех прелатов, рыцарей, членов местного совета и прочих уважаемых людей». Некоторые прелаты ведали правовыми вопросами, прочие священнослужители, возможно, вели протоколы судебных заседаний (хотя ни один из них не дошёл до наших дней).

Слушания проходили в Большом зале дворца графа Пьера, украшенном роскошными коврами и гобеленами, обставленном тяжёлыми деревянными скамьями, именно там граф предпочитал держать суд. В назначенный день в зале яблоку было негде упасть из–за многочисленных придворных, священнослужителей и прочей знати. Слух о жестоком нападении на благородную даму и гневных обвинениях, выдвинутых рыцарем против сквайра, выплеснулись за пределы Аржантана, распространившись по всем владениям графа. Поэтому зал был переполнен зеваками, не побоявшимися трескучих морозов, лишь бы узнать, есть ли хоть капля правды в этих диких слухах, будоражащих население.

Ни для кого не было секретом, что Жак Ле Гри ходил у графа в любимчиках. Однако многим сеньорам приходилось жертвовать собственными предпочтениями, разрешая споры между вассалами. В данном случае вряд ли граф Пьер был беспристрастным судьёй, хотя закон обязывал его быть максимально справедливым.

Но этим проблемы не исчерпывались. После того как граф вызвал свидетелей, дабы расследовать скандальные слухи, после того как он принял на рассмотрение жалобу Жана и Маргариты на Жака Ле Гри и созвал суд по делу, рыцарь и его супруга не явились в означенный день.

Возможно, отсутствие супружеской четы на суде и довольно скудные показания о предполагаемом преступлении сподвигли графа на следующий шаг. Он приказал арестовать Адама Лувеля, предполагаемого сообщника сквайра, и бросить его в тюрьму для допроса. Затем на основании имеющихся сведений граф обсудил со своими придворными выдвинутые против сквайра обвинения и вынес вердикт.

Суд под председательством графа Пьера постановил «признать упомянутого Жака полностью невиновным и отпустить за отсутствием состава преступления». Отменив уголовное преследование сквайра, граф вычеркнул его имя из протокола, приказав «больше не возвращаться к этому вопросу». Граф Пьер также заподозрил Маргариту в клевете на сквайра, намекнув, что, солгав об изнасиловании, она, видимо, «выдала желаемое за действительное».

Когда известие о вердикте суда дошло до Капомесниля, отрезанного от Аржантана двадцати пятью милями непролазных зимних дорог, Маргарита, возможно, даже не удивилась, хотя поначалу, вероятно, и была в отчаянии от несправедливого решения суда. Всё ещё пребывая в уединении после учинённого над ней жестокого насилия, она, без сомнения, пришла в ярость, узнав, что Ле Гри оправдан, а граф Пьер фактически обвинил её во лжи. Впрочем, возможно, эта новость придала ей решимости отомстить, как она и поклялась Ле Гри в тот ужасный день.

Что же до рыцаря, то если эта новость и не удивила его, то наверняка разъярила. Вынесенный графом вердикт был не только насмешкой над правосудием, но и самым ужасным из оскорблений, которым Жан подвергся при дворе графа Пьера. Это известие, хоть и было получено им дома, в приватной обстановке, фактически стало публичной пощёчиной.

Впрочем, на что вообще рассчитывала эта парочка, не явившись в означенный день на суд, где Жан лично мог бы предъявить обвинения, подкреплённые показаниями Маргариты, данными под присягой? Может, их остановила внезапно обострившаяся болезнь Жана? Или сама Маргарита не смогла предстать перед судом после тяжёлых испытаний? Может, они намеренно решили отстраниться, поскольку не были уверены в справедливом решении суда? Или просто опасались за свою жизнь из–за угроз со стороны разъярённых родственников сквайра? А возможно, их отсутствие было частью хитроумного плана: навязать суду несправедливый вердикт, чтобы затем обратить его себе на пользу?

Закон гласил, что вассал, считающий, что сюзерен вынес несправедливый вердикт по его делу, имеет право подать апелляцию. Поскольку граф Пьер был вассалом короля Франции, рыцарь мог подать апелляцию непосредственно в королевский суд в Париже. Карруж проиграл суд при дворе графа Пьера, но, если король согласится рассмотреть его дело, у Жана появится шанс добиться справедливости и для себя, и для супруги.

Граф Пьер, похоже, предвидел следующий шаг рыцаря. Торопясь помешать ему подать апелляцию, он немедленно отправил в Париж письма, в которых сообщал королю о вынесенном вердикте, оправдывающем сквайра. Слухи о ссоре между Карружем и Ле Гри, возможно, уже распространились за пределы Нормандии и достигли Парижа, до которого от Аржантана было несколько дней езды, ведь там у обоих имелись влиятельные друзья. Но, по–видимому, весть об этом событии достигла королевского двора именно благодаря графу.

Жан де Карруж уже однажды оспаривал завещание графа Пьера в королевском суде, во время тяжбы за Ану–Ле–Фокон. Но ссора из–за предполагаемого изнасилования сквайром супруги Жана была гораздо более серьёзным делом, а это значительно поднимало ставки. Граф Пьер уже успел люто возненавидеть Карружа, посмевшего обвинить его любимца, поэтому старался помешать процессу. Неповиновение рыцаря подставляло под удар не только самого Карружа, но и его супругу. В ходе судебных разбирательств граф «приходил в такую ярость от упрямства рыцаря, что много раз готов был его убить».