«Мартышка?»
Нет, он произнес что-то другое, вероятно, ругательное.
— В комнату? Зачем?
Мужик с саблями принялся длительно ворчать на своем, после чего вдруг перешел на понятный ей язык и выплюнул:
— Гость. Три минута. Три! Бегать!
Прямо сейчас бегать? Ей не к месту вспомнился недавно пережитый в сознании позорный марафон.
— К-к-уда?
— В комната! Ф-ш-и-иить!
А-а-а, «в комната».
«Ити, вас всех раздери», — пришлось спешно закруглиться, заныкать окурок так, чтобы не видно, и, протиснувшись мимо узкоглазого громилы, нестись через кухню обратно.
Кто придет — какой гость?
Насчет Рим бы ее навряд ли стали предупреждать — та бы просто сунула свой любопытный нос в чужую норку — нет, ввалилась бы в нее и ухмыльнулась бы щербатым ртом — открывай, мол, я явилась. Тогда кто? Заглянет на огонек Мастер Шицу? Так сегодня уже беседовали — еще раз? Сомнительно — он бы вызвал гостью к себе «на ковер». Тогда, может, лекарь? Но он тоже заходил с утра с корешками и мазями; она как раз думала — докурит и примется кипятить для настоев воду.
Тут что-то другое.
Кто-то другой.
Медленно выравнивалось от спешки дыхание, и утихал разбарабанившийся пульс; от полусапожек у двери остались грязные следы — где-то, не заметив, Белинда наступила в лужу.
Помыть? Успеет? А вдруг гость высокопоста…
Дверь распахнулась до того, как она успела додумать, и в комнате будто разом сделалось темнее. Зашипел огонь в печи, навалилась секундная глухота, а зрение и голову словно заволокло ватной подушкой — так бывает, когда резко встанешь и пошатнешься от перепада давления.
Вот и теперь — кто-то вошел в келью, а Лин, отчего-то потерявшая ориентацию, стояла и терла глаза, боролась со слабостью.
Стыдоба. Там ведь кто-то стоит… Надо бы поздороваться.
— Здравствуйте, — пролепетала туда, где помнился вход.
Вместо ответа захлопнулась дверь в келью. Стало еще темнее. Медленно и неохотно возвращалось зрение — силуэт. У двери силуэт мужчины — рост чуть выше среднего, три хвоста? Нет, волосы короткие, светлее, чем у манолов, халат… серый.
Серый.
Серебристый.
И Белинда рухнула задом на кровать — поняла, кто перед ней. Тот самый боец из высокого сводчатого зала — «молодец», бившийся с мастерами… и разделавший их под орех. Мастер-Воин, самый крутой мужик в монастыре и одновременно оживший кошмар Рим.
«Не вздумай приближаться к нему!»
Она и не приближалась. Он сам! Оно… само.
— Здравствуйте, — пролепетала Белинда тихо.
И с ней снова не поздоровались. Шли секунды, и она видела гостя все четче — спадала пелена: короткие русо-пепельные волосы, светлые глаза, правильные черты лица — злые. Нет, не злые, но недобрые — слишком… равнодушные. Жилистая фигура, прищур, внимательный взгляд, серые штаны на ладных ногах, серый полухалат с прорезями по бокам. Келья с приходом визитера сделалась излишне наполненной, тесной, какой-то тугой — если раньше была маленькой, но просторной, то теперь разбухла, как картонная коробка, в которую воткнули перекачанный воздушный шарик.
— Вы пришли меня выгонять? — почему-то охнула Белинда и внутренне сжалась.
Наверное, Мастер Шицу не посмел сам. Наверное, такие вещи решает главный.
«Ты к нему не приближайся…»
Зря они говорили о нем в коридоре — накликали беду.
(Sibel — I`m Sorry)
Гость впервые с того времени, как вошел в келью, шелохнулся — кивнул на кровать, приказал тихо:
— Ложись.
— Что?
Ложиться ей не хотелось. Ну, нет — она уйдет так, как человек. Может, как побитый и несчастный человек, но точно не будет платить за келью, как проститутка.
— Нет, спасибо… Я лучше соберу вещи.
И будет биться, даже если не умеет. Будет стоять за себя до последнего, чтобы не как с Килли, не через унижение, когда обидчику в глаза даже взглянуть не смеешь.
— У меня мало вещей, я быстро…
— Ложись, — повторил мужик ровно, но очень властно. — Мастер Шицу попросил меня помочь восстановить тебе здоровье.
Помочь, как же… Ее спросить забыли.
— А от ваших предложений не отказываются?
— Нет.
Прозвучало, как у робота. И она почему-то поверила «серебристому».
Да ну его… В зад. Пусть лучше лечит, чем висит над душой, — страшный такой, странный. Рим была права — лучше рядом с ним близко не находиться.
И она легла. Поинтересовалась уже лежа, с дрожью в голосе:
— А одежду надо было снимать?
— Не надо. И успокойся.
И в келье чуть просветлело — то ли незнакомец махнул рукой, то ли ушла ватная подушка из головы, но дышать вдруг стало легче. Схлынул страх, унялось беспокойство, чуть расслабились напряженные до каменного состоянии мышцы. Нервы все еще звенели, но уже не перетянутыми струнами — не порвутся.
— Выдохни.
Выдохнула. Вдохнула еще несколько раз с закрытыми глазами и снова медленно выдохнула. Полегчало.
А после ей на грудь легла теплая ладонь — незнакомец опустился рядом на стул, положил руку ей на диафрагму, и Белинда вдруг поняла, что «вибрирует». Ощущение было таким странным и непривычным, что временно забылось желание истерить, защищаться и размахивать кулаками — осталось лишь удивление. Лин приоткрыла глаза. Мастер Воин сидел у края кровати, смотрел куда-то в стену — взгляд расфокусированный, — молчал и не шевелился. А она все «вибрировала». Полумрак в келье не позволял разглядеть многое, но перчатки на его руках она заметила — очень тонкие, белые, как будто светящиеся.
— Что это?
— Молчи.
И она умолкла. Нервничала, старалась не дергаться, мысленно задавалась одним и тем же вопросом: как будет лечить? Где инструменты? Где сумка с мазями или таблетками? Где аппарат, с помощью которого можно просветить кости? Ведь, если болит грудная клетка, нужно полноценное сканирование?
Странный мужик. И Рим была права — страшный. Не внешне, но внутренне. Однако страх уполз на задворки: чем дольше на груди лежала мужская рука, тем сильнее Белинда успокаивалась. Расслаблялась, «отмирала» от ужаса, чувствовала себя в чужой компании все более комфортно. Спустя пару минут даже звенящая тишина перестала давить; уши вновь начали различать треск прогоравших за печной створкой углей.
И тогда, осмелевшая настолько, чтобы открыть рот, она тихонько произнесла:
— Я видела Вас там…
— Где?
Интересный у него голос — спокойный, но холодный. Как узорная изморозь на окне — смотреть красиво, а потрогаешь и отпрянешь, ойкнув.
— В зале. Вы один против старейших Воинов.
— Кто разрешил?
Никто. Сама. Лин запыхтела, смутившись.
Зашуршала ткань серого халата — гость сменил положение. Рук, впрочем, не отнял, но будто завершил некий процесс — смотрел теперь не на стену, а ей в глаза.
— Он пинал тебя.
И настроение рухнуло вниз. Белинда и сама не ожидала, что отреагирует на эту фразу столь остро, но глаза мгновенно увлажнились, колыхнулся и поднялся на поверхность жгучий стыд — он увидел. Каким-то непостижимым образом этот мужик увидел все: ее побои, унижение, увидел, что она — недостойная женщина, которую пинал собственный любовник. Бывший любовник. Есть ли разница?
Лин отвернула лицо. Она не будет говорить, не будет рассказывать. Это ее рана, ее разбитая душа, которая никогда не заживет. Не ребра — это маленькая смерть, во время которой исчезло все, что она любила, во время которой поверила, что она — никто.
— Неважно.
Зачем врать про «упала»? Это ее беда — ее личной бедой навсегда и останется. И все же хотелось рыдать — лопотать, что когда-то она была другой — женщиной. Хорошей женщиной с длинными волосами, не бритая, без синяков — нормальная женщина, достойная. У нее когда-то лучились глаза, она умела улыбаться, она верила… да разве ж знала она, когда выбирала себе спутника жизни, что все так?… Мечты, надежды — все было. Она старалась…
А после — «плохо старалась». Может, и правда плохо? Да Создатель ей судья. Не надо вот только сейчас, не надо…
И Белинда поняла, что рыдает. Тихо, сжимая до боли челюсти и зубы, стараясь не шмыгать, впиваясь ногтями в собственные ладони.
Нет, он произнес что-то другое, вероятно, ругательное.
— В комнату? Зачем?
Мужик с саблями принялся длительно ворчать на своем, после чего вдруг перешел на понятный ей язык и выплюнул:
— Гость. Три минута. Три! Бегать!
Прямо сейчас бегать? Ей не к месту вспомнился недавно пережитый в сознании позорный марафон.
— К-к-уда?
— В комната! Ф-ш-и-иить!
А-а-а, «в комната».
«Ити, вас всех раздери», — пришлось спешно закруглиться, заныкать окурок так, чтобы не видно, и, протиснувшись мимо узкоглазого громилы, нестись через кухню обратно.
Кто придет — какой гость?
Насчет Рим бы ее навряд ли стали предупреждать — та бы просто сунула свой любопытный нос в чужую норку — нет, ввалилась бы в нее и ухмыльнулась бы щербатым ртом — открывай, мол, я явилась. Тогда кто? Заглянет на огонек Мастер Шицу? Так сегодня уже беседовали — еще раз? Сомнительно — он бы вызвал гостью к себе «на ковер». Тогда, может, лекарь? Но он тоже заходил с утра с корешками и мазями; она как раз думала — докурит и примется кипятить для настоев воду.
Тут что-то другое.
Кто-то другой.
Медленно выравнивалось от спешки дыхание, и утихал разбарабанившийся пульс; от полусапожек у двери остались грязные следы — где-то, не заметив, Белинда наступила в лужу.
Помыть? Успеет? А вдруг гость высокопоста…
Дверь распахнулась до того, как она успела додумать, и в комнате будто разом сделалось темнее. Зашипел огонь в печи, навалилась секундная глухота, а зрение и голову словно заволокло ватной подушкой — так бывает, когда резко встанешь и пошатнешься от перепада давления.
Вот и теперь — кто-то вошел в келью, а Лин, отчего-то потерявшая ориентацию, стояла и терла глаза, боролась со слабостью.
Стыдоба. Там ведь кто-то стоит… Надо бы поздороваться.
— Здравствуйте, — пролепетала туда, где помнился вход.
Вместо ответа захлопнулась дверь в келью. Стало еще темнее. Медленно и неохотно возвращалось зрение — силуэт. У двери силуэт мужчины — рост чуть выше среднего, три хвоста? Нет, волосы короткие, светлее, чем у манолов, халат… серый.
Серый.
Серебристый.
И Белинда рухнула задом на кровать — поняла, кто перед ней. Тот самый боец из высокого сводчатого зала — «молодец», бившийся с мастерами… и разделавший их под орех. Мастер-Воин, самый крутой мужик в монастыре и одновременно оживший кошмар Рим.
«Не вздумай приближаться к нему!»
Она и не приближалась. Он сам! Оно… само.
— Здравствуйте, — пролепетала Белинда тихо.
И с ней снова не поздоровались. Шли секунды, и она видела гостя все четче — спадала пелена: короткие русо-пепельные волосы, светлые глаза, правильные черты лица — злые. Нет, не злые, но недобрые — слишком… равнодушные. Жилистая фигура, прищур, внимательный взгляд, серые штаны на ладных ногах, серый полухалат с прорезями по бокам. Келья с приходом визитера сделалась излишне наполненной, тесной, какой-то тугой — если раньше была маленькой, но просторной, то теперь разбухла, как картонная коробка, в которую воткнули перекачанный воздушный шарик.
— Вы пришли меня выгонять? — почему-то охнула Белинда и внутренне сжалась.
Наверное, Мастер Шицу не посмел сам. Наверное, такие вещи решает главный.
«Ты к нему не приближайся…»
Зря они говорили о нем в коридоре — накликали беду.
(Sibel — I`m Sorry)
Гость впервые с того времени, как вошел в келью, шелохнулся — кивнул на кровать, приказал тихо:
— Ложись.
— Что?
Ложиться ей не хотелось. Ну, нет — она уйдет так, как человек. Может, как побитый и несчастный человек, но точно не будет платить за келью, как проститутка.
— Нет, спасибо… Я лучше соберу вещи.
И будет биться, даже если не умеет. Будет стоять за себя до последнего, чтобы не как с Килли, не через унижение, когда обидчику в глаза даже взглянуть не смеешь.
— У меня мало вещей, я быстро…
— Ложись, — повторил мужик ровно, но очень властно. — Мастер Шицу попросил меня помочь восстановить тебе здоровье.
Помочь, как же… Ее спросить забыли.
— А от ваших предложений не отказываются?
— Нет.
Прозвучало, как у робота. И она почему-то поверила «серебристому».
Да ну его… В зад. Пусть лучше лечит, чем висит над душой, — страшный такой, странный. Рим была права — лучше рядом с ним близко не находиться.
И она легла. Поинтересовалась уже лежа, с дрожью в голосе:
— А одежду надо было снимать?
— Не надо. И успокойся.
И в келье чуть просветлело — то ли незнакомец махнул рукой, то ли ушла ватная подушка из головы, но дышать вдруг стало легче. Схлынул страх, унялось беспокойство, чуть расслабились напряженные до каменного состоянии мышцы. Нервы все еще звенели, но уже не перетянутыми струнами — не порвутся.
— Выдохни.
Выдохнула. Вдохнула еще несколько раз с закрытыми глазами и снова медленно выдохнула. Полегчало.
А после ей на грудь легла теплая ладонь — незнакомец опустился рядом на стул, положил руку ей на диафрагму, и Белинда вдруг поняла, что «вибрирует». Ощущение было таким странным и непривычным, что временно забылось желание истерить, защищаться и размахивать кулаками — осталось лишь удивление. Лин приоткрыла глаза. Мастер Воин сидел у края кровати, смотрел куда-то в стену — взгляд расфокусированный, — молчал и не шевелился. А она все «вибрировала». Полумрак в келье не позволял разглядеть многое, но перчатки на его руках она заметила — очень тонкие, белые, как будто светящиеся.
— Что это?
— Молчи.
И она умолкла. Нервничала, старалась не дергаться, мысленно задавалась одним и тем же вопросом: как будет лечить? Где инструменты? Где сумка с мазями или таблетками? Где аппарат, с помощью которого можно просветить кости? Ведь, если болит грудная клетка, нужно полноценное сканирование?
Странный мужик. И Рим была права — страшный. Не внешне, но внутренне. Однако страх уполз на задворки: чем дольше на груди лежала мужская рука, тем сильнее Белинда успокаивалась. Расслаблялась, «отмирала» от ужаса, чувствовала себя в чужой компании все более комфортно. Спустя пару минут даже звенящая тишина перестала давить; уши вновь начали различать треск прогоравших за печной створкой углей.
И тогда, осмелевшая настолько, чтобы открыть рот, она тихонько произнесла:
— Я видела Вас там…
— Где?
Интересный у него голос — спокойный, но холодный. Как узорная изморозь на окне — смотреть красиво, а потрогаешь и отпрянешь, ойкнув.
— В зале. Вы один против старейших Воинов.
— Кто разрешил?
Никто. Сама. Лин запыхтела, смутившись.
Зашуршала ткань серого халата — гость сменил положение. Рук, впрочем, не отнял, но будто завершил некий процесс — смотрел теперь не на стену, а ей в глаза.
— Он пинал тебя.
И настроение рухнуло вниз. Белинда и сама не ожидала, что отреагирует на эту фразу столь остро, но глаза мгновенно увлажнились, колыхнулся и поднялся на поверхность жгучий стыд — он увидел. Каким-то непостижимым образом этот мужик увидел все: ее побои, унижение, увидел, что она — недостойная женщина, которую пинал собственный любовник. Бывший любовник. Есть ли разница?
Лин отвернула лицо. Она не будет говорить, не будет рассказывать. Это ее рана, ее разбитая душа, которая никогда не заживет. Не ребра — это маленькая смерть, во время которой исчезло все, что она любила, во время которой поверила, что она — никто.
— Неважно.
Зачем врать про «упала»? Это ее беда — ее личной бедой навсегда и останется. И все же хотелось рыдать — лопотать, что когда-то она была другой — женщиной. Хорошей женщиной с длинными волосами, не бритая, без синяков — нормальная женщина, достойная. У нее когда-то лучились глаза, она умела улыбаться, она верила… да разве ж знала она, когда выбирала себе спутника жизни, что все так?… Мечты, надежды — все было. Она старалась…
А после — «плохо старалась». Может, и правда плохо? Да Создатель ей судья. Не надо вот только сейчас, не надо…
И Белинда поняла, что рыдает. Тихо, сжимая до боли челюсти и зубы, стараясь не шмыгать, впиваясь ногтями в собственные ладони.