— Зато прикольно. Ведь в этом и кайф — что ты не слабее их.

Она ее дождалась — Рим. Стояла у проймы на верхнем этаже — их общей курилке — так долго, что начали ныть колени. Но дождалась, и теперь они смолили вместе — Белинда сигарету из пачки «Лукас», собеседница странную на вид самокрутку. Кажется, без фильтра.

— Каждый день встаешь спозаранку — бегаешь, прыгаешь, тренируешь удары?

— А то.

— Но зачем тебе это? Зачем быть бойцом? Воином.

— Посмотри на меня, — и Рим из насмешливой раздолбайки вдруг превратилась в недобрую пацанку с прищуром. — Я красивая?

Лин растерялась. Совершенно. Скользила взглядом по наполовину лысой голове, по жуткой татуировке, по заостренным ушам, тонкому носу, кривоватым зубам и не торопилась отвечать. «Симпатичная»? «Оригинальная»? «Не как все?» Звучало отвратно, ибо фальшиво.

— Да не парься ты, я знаю, что я некрасивая. И что мне с такой внешностью делать? Суперского мужика я не оторву и денег на нем не сделаю. Идти сидеть в офис? Или на склад, чтобы на глаза клиентам не попадаться? Зачем мучить себя социальными отношениями и нелюбимой работой, когда я могу заниматься любимой — получить диплом и устроиться охранником? Или телохранителем.

— А здесь выдают дипломы?

Взгляд Белинды все еще ощупывал фигуру соседки — тощую, практически без груди, с узкими бедрами и жилистыми стопами. Да, мужики к таким ногам, увы, падут неохотно.

«Или не по своей воле», — над шуткой хотелось рассмеяться. Рим однозначно могла уложить к своим стопам любого.

Стоящая рядом, впрочем, тихушного разглядывания не замечала — шипя, выдыхала дым из легких, созерцала на горный пейзаж.

— Дают. Причем котируется он на всех Уровнях после. На всех. И знания не теряются, даже если совершишь Переход.

— Круто. А как долго нужно обучаться, чтобы получить бумагу?

— Обучаться можно хоть сколько. Хочешь уйти, уходи завтра — никто держать не будет. А чтобы с бумажкой, то минимум год.

— Вот это да.

Лин и не подозревала, что монахи в Тин-До не простые, «а золотые». Язвительная «херня» не дремала. Бумажка — это здорово, потому как без рекомендаций в последнее время не спешили принимать даже официанток. А если в документе значилось «воин»…

Мда, интересно было бы взглянуть на лица тех, кто заглядывал бы в диплом. Все были бы конскими от удивления.

Сигареты тлели; клонилось к горам солнце. Скоро на хвойные леса падет снег — много снега, — и пейзаж из золотисто-бурого вдруг сделается совершенно чистым, обновленным. Запахнет морозом воздух.

— Слушай, меня второй день подряд вызывает к себе Мастер Шицу и задает один и тот же вопрос: чего я хочу?

Глаза напротив округлились, мгновенно сделались серьезными, и Белинде не в первый уже раз показалось, что взгляд Рим будто «вклеен» во внешность, взят от другого человека — от куда более мудрого, нежели стоящая по соседству тощая девчонка-панк.

— Мастер Шицу? Это великая честь, между прочим. Он каждому ученику в день позволяет задать себе один-единственный вопрос и отвечает на него. Беседа всегда короткая, но о-о-очень содержательная.

— У меня содержательной не выходит. Я несу ему… какую-то ахинею, — Лин досадливо поморщилась. — Я не знаю, что ответить, если честно. Говорю, что у меня все есть, «спасибо».

— Дура ты! — Рим хохотнула. Она была единственной, на памяти Лин, кто умел произносить слово «дура» вот так — необидно. — Ты подумай, прежде чем говорить. Вот хорошенько подумай. Если тебя спрашивает Мастер, значит, он знает, что может что-то тебе предложить. А если спрашивает: «Чего ты хочешь?» — то может сделать для тебя почти все, что угодно. Слышь, а чем ты это заслужила?

— Не знаю.

«Мира», — мгновенно мелькнуло в голове. Она произнесла у входа ключевое слово — «Мира», и ее тут же пустили. И этот «секретный ключ», похоже, исправно работал и по сей день.

— Не знаешь?

Рим не поверила. И мгновенно обиделась, захлопнулась; Белинда попыталась придержать невидимую дверцу побелевшими от напряжения пальцами — погоди, не закрывай!

— Вот ты сюда как попала?

Она бы рассказала свою историю, если бы сначала поделились с ней. Но с ней не поделились.

— Тебе какая разница?

— Да не спеши ты с выводами…

Но Рим уже сделалась упрямой, злой — собиралась докурить, сложить окурок в каменную выемку у колонны.

Лин же не оставляла попыток невидимую дверцу распахнуть.

— Еще раз скажи, ты где живешь? Как найти твою комнату?

— Нафига тебе? В подруги набиваешься? Вот была бы ты учеником… А так, ты все равно скоро свалишь.

Через минуту Белинда осталась на этаже одна — косые лучи закатного солнца, сквозняк, длинные тени колонн.


«Все равно скоро свалишь».

Тишина; крытые золотым светом верхушки гор.

Все верно. Скоро свалит.

И почему-то тоскливо. Откуда-то из недр сознания подкралась робкая мысль о том, что ей хотелось бы стать учеником — да, страшно, но хотелось бы, — вот только не вышла она для этого ни ростом, ни выносливостью, ни сноровкой. Наверное. Духом в первую очередь не вышла.

Может, вышла?

К чему лелеять дурацкие надежды? Ведь для тренировок нужна уверенность в себе, мощная мотивация, несгибаемое намерение стать лучше, чем ты есть сейчас.

А она? Она, как потрепанный щенок, который смотрит на то, как стройно и ладно маршируют породистые псы. Куда ей — кудлатой и вшивой?

«Вот именно».

Горел жидким золотом закат; догорела до фильтра сигарета. Новую Лин решила не прикуривать — затолкнула окурок в углублении меж камней, тяжело вздохнула и побрела, шаркая плоской подошвой чужих полусопог, одетых на босу ногу, прочь.





* * *


«Чего ты боишься? Ты могла бы попробовать…»

Лин отсиживалась в своей комнате. Наблюдала, как в печке прогорают дрова, слушала шаги проходящих мимо двери людей, упиралась рассеянным взглядом в темно-серый каменный рельеф противоположной, соседствующей с кухней стены. Настроение для прогулок пропало после разговора с Рим: «Ты здесь чужая».

Да, чужая и скоро уйдет. К чему гулять, наслаждаться тишиной, рассматривать удивительную роспись колонн, гадать, чем занимаются за закрытыми дверями монахи? Это не ее жизнь. Тут все чужое.

«Ты могла бы попробовать».

Попробовать что?! С каких пор «херня» пребывала на ее стороне? Или же это «не ее» сторона, а просто очередная возможность унизить обладательницу черепной коробки? Какие, в зад, тренировки, если она и физкультурой-то никогда не занималась? Осрамиться уже на пробных занятиях перед Мастерами и учениками? У нее ни гибкости, ни растяжки, ни «дыхалки» — она же курит…

Рим тоже курит.

Рим… при чем здесь Рим? Мало ли, что она курит, — может, это какая специальная трава-стероид?

Давила злость.

Какой, к черту, монастырь? Ей давно пора убираться отсюда — к людям, в город. Искать… «нелюбимую работу» и налаживать никому не нужные, как выразилась сегодня новая знакомая, социальные связи.

И снова хотелось курить. Только не наверху — где-нибудь еще.

Белинда спрыгнула с кровати, охнула оттого, что пошевелилась слишком резко, и принялась натягивать халат.



Дремали в красном вечере седые верхушки гор; стыли стены монастыря. Скоро шершавой от первой изморози станет трава, и размеченная многими следами скользкая дорожка покроется тонкими узорами.

Пахло отходами.

Не решившаяся проделать очередной путь на верхний этаж, Белинда выскользнула через кухню на задний двор, куда выносили помои, и теперь жалась спиной к бревенчатому косяку — снаружи сквозило, а у нее неприкрыты уши. Все-таки лысая голова — все равно, что жопа без трусов: все время голая, все время мерзнет.

Затяжка, вторая — привычно поколачивали по сигарете, стряхивая на землю пепел, коченеющие пальцы, — а перед глазами плыли картины одна другой хуже.

Вот Белинда, посаженная в неглубокую яму, силится из нее выпрыгнуть, а кругом стоят монахи — молодые ухмыляются открыто, старые прячут улыбку в усах.

— Давай, это несложно. Нужно выскочить из нее двумя ногами — это всего лишь первое испытание…

А ноги, как сваи, — тяжелые и негнущиеся. Какой там выпрыгнуть? Из этой ямы ей, как из болота, только ползком на животе, выдирая с корнями траву.

— Бог тебе в помощь. Вы все через это проходили — это несложно…

И она дышит, как жирный бульдог во время стометровки на скорость. А ведь дальше и начнется та самая стометровка. Если выпрыгнет из ямы. И не стометровка, а десятикилометровый марафон на выдержку или по лестнице в пару тысяч ступеней вниз и вверх: «Давай, это легко, мы все…»

Срамота. Она будет спотыкаться, падать лицом в грязь, подниматься чумазая, злая, выдохшаяся, а ей будут улюлюкать, подбадривая. Или насмехаясь…

Нет, однозначно в город. Монастырь для тренировки бойцов — это не зона отдыха-спа, где можно, лежа на кушаке, греть кости, получать по взмаху руки массажи, слушать умиротворяющие звуки природы и умасливать смятенный разум с помощью красивых видов.

— Эй, девка! В комната ходь! — не успел высунуться плоскомордый монах в дверь, как тут же начал возмущаться. — Год-два тебя искать! Артышка, арум ча ты.

Лин аж подскочила на месте.