Лес, холм, бесконечность. Тут ей вдруг сделалось почти хорошо — тишина, отсутствие людей, отсутствие взглядов, и ничего никому не нужно объяснять. Можно быть некрасивой, странной, жалкой — просто «никакой», и никто не скажет ни слова. Природа не судит — судят люди.

Чем выше Лин взбиралась, тем величественнее делался оставшийся внизу пейзаж, изредка открывающийся в те моменты, когда рассеивался туман и когда из-за плотных облаков, мгновенно преображая мир, вдруг ненадолго прорывалось солнце. Вон петляющая в ложбине река — наверняка та самая, через которую в Ринт-Круке проложили мост, — справа неровное, уходящее к горизонту полотно гор, где-то внизу позади осталась дорога. Шагая вперед, к сероватому небу, Белинде иногда думалось, что она шагает к завершению своей жизни — к небесным вратам. В рай, или что там ждет каждого по истечению последнего дня? Может, проделав путь в несколько километров, она выйдет вовсе не к монастырю, а к финальной черте, переступив которую вдруг получит желанное отдохновение? Покой от тревог и волнений, покой от себя самой.

«Жди», — зло крякал обделенный вниманием мысленный голос.

От постоянного движения болела грудь, гудели ступни и уставали икры. От смены высотного пояса кружилась голова.



Чем выше в гору, тем чаще приходилось отсиживаться — давать отдых ногам, унимать возникающие время от времени головокружения. Непривычным казалось все: климат, терпкий аромат трав и густо разросшегося вокруг камней можжевельника, оседающий влажной подушкой в легких воздух.

В какой-то момент, прошагав, как ей показалось, целую вечность, Лин достала из рюкзака и разворошила пакет с едой, в котором нашлись бутерброды с сыром и колбасой. Сжевала один на ходу, запила водой из бутылки — на некоторое время идти стало легче, но спустя пару сотен (или пару тысяч?) промелькнувших мимо елок усталость и тоска навалились с новой силой.

Может, монастыря и впрямь не существует? Или водитель перепутал гору? Что, если она бредет совершенно не в том направлении, забирается все выше, а времени до заката все меньше? Где заночует, если так и не доберется до вершины дотемна? Да и вообще, кажется, пик уже близко — вон какими низкими стали окрестные холмы и какой далекой и тонкой лента реки, — а следов цивилизации вокруг как не было, так и нет.

«Идиотка».

Сил на внутренний монолог не осталось. Хоть бы раз подселенец похвалил ее за проявленное упорство, хоть бы раз подбодрил добрым словом, поддержал дельным советом или же просто безо всякой причины сказал «молодец». Так нет же — идиотка. Всегда лишь только идиотка.

Ноги подкашивались.

Сколько она прошагала — два часа, четыре, шесть? Туман скрадывал временные ориентиры, а часов Лин не носила — лишь иногда чуть светлее или чуть темнее делался дневной свет. Облака-облака-облака. Спасибо, хоть дождь накрапывал лишь изредка, однако и без отвратительной погоды Белинда чувствовала себя хуже некуда — грудная клетка ныла при каждом шаге, болели колени, околели в тонких носках ступни.

Ей хотелось сдаться. Взять и прекратить движение, осесть прямо на тропинке, натянуть на голову капюшон и завалиться на бок. Скользнула малодушная мысль о том, что если бы кнопка «выключить жизнь» существовала, то Лин, вероятно, нажала бы ее именно сейчас.

О, как смеялся бы над ней Джо, расскажи ему кто-нибудь эту историю…

— Слышь, старик, а твоя бывшая пассия-то…

— Что с ней?

— Она на мосту встретила духов и поковыляла в гору — совсем тронулась.

— Ну, я не удивлен…

Да, Килли бы не удивился, ведь он всегда считал Белинду ничтожеством, только никогда не говорил об этом вслух. Кажется, сама жизнь считала Белинду ничтожеством — стыдливым существом, непонятно для чего и зачем бороздящим дороги местного пространства. Залетным сквознячком, уже почти что тленом, никем.

Кажется, ноги все-таки подкосились, и какое-то время путница сидела, прижав руки к лицу. А потом ей почему-то вспомнилась Мира — ласковый свет, идущий от силуэта, ощущение тепла и покоя, сочувствие в глазах.

Тин-До. Тин-До. Тин-До.

Она хотела, чтобы Белинда туда дошла. А Белинда не дошла, сдалась. И, уже поставив на себе крест, она почему-то бездумно поднялась и вновь побрела покорять гору.

Пусть мимо проплывет еще тысяча елок, пусть свет этого дня окончательно померкнет, пусть покажет себя, наконец, вершина холма. И тогда — только тогда — Лин сядет и замрет, глядя на этот мир сверху, и только тогда скажет себе: «Я сделала все, что смогла».

Не сейчас.

Не сейчас.

Еще шаг. Еще один.

Еще чуть-чуть.

Отрывисто каркнул, глядя на сутулую спину спутницы, сидящий на ветке кривой сосны черный ворон.



(Hozier — Take Me To Church)



Силы окончательно иссякли в тот момент, когда растительность впереди поредела, когда меж деревьев появился просвет, и когда Белинда горестно осознала: вот она — вершина горы, а храма на ней как не было, так и нет. Сколько до пика — сто метров, двести? Что ж, вот и все — конечная точка ее очередного неудачного путешествия.

«Дура! — привычно изрек в голове голос — почему-то мужской. — На что ты надеялась, на чудо? Если бы ты хоть иногда думала…»

Подселенца хотелось удушить. Если бы ей хоть раз, хоть на минуту удалось достать его из собственной башки, она сжимала бы руки на шее уродливого монстра до тех пор, пока тот не испустил бы последний вздох. И, кстати, с превеликим удовольствием отсидела бы в тюрьме за это убийство положенный срок.

Лишь бы заткнулся.

Дорожка сделалась пологой и менее крутой — все ближе облака, все ближе к небу покорительница мира. Что она будет делать, ступив на ровную поверхность, обнаружив, что стоит именно там, куда шла, а вокруг на многие километры лишь покрытые буйным лесом холмы? Смеяться над собой? Плакать? Сядет и начнет качаться из стороны в стороны, причитая на тему «как ты могла послушать призраков?» Вызволит на волю отчаяние и, глядя на клубящиеся над головой серые облака, примется выть в голос?

Она действительно сглупила. Но не в том, что направилась к несуществующему храму, а в том, что направилась сюда без бутылки крепкого алкоголя, ибо, потерпев очередное поражение, она надолго приложилась бы к горлышку, после чего отправилась бы искать самый лучший уступ — такой, откуда дольше всего лететь вниз. Чтобы уж наверняка.


А без алкоголя она не решится.

Или решится?

Решится, потому что идиотка, потому что таким, как она, не место среди нормальных людей. Преодолевая полысевшую равнину, Белинда смеялась безо всякого веселья, смеялась сквозь слезы, текущие по разбитому Джорданом лицу.

Идиотка. Идиотка. Идиотка.

И да — она решится.



До самой высокой точки на вершине холма лишь несколько шагов. Ненадолго вдруг разошлись облака, обнажив закатное солнце; долины и горные кряжи моментально залило оранжевым светом — оказывается, наступил вечер. Еще совсем немного, и солнце сядет, на местные леса опустятся холодные сумерки, возможно, зарядит дождь. А стемнеет здесь быстро.

Нужно найти уступ. Нужно…

Мерзкие мысли, страшные. Лучше обратно, вниз по тропе… Лучше жить хоть как-то, но жить — никчемной, калекой, одинокой, с подселенцем в голове. Белинда вдруг испугалась самой себя — неужели она настолько близко к финальной черте? Неужели, увидев обрыв, действительно задумается о свободе — такой свободе, достигнутой ценой страданий, которые не сумела вынести?

Зачем та женщина на мосту отправила ее сюда? Поиздевалась? Пошутила?

Да не было никакой женщины — была галлюцинация после удара виском о кровать.

«Но как же названия городов? Название того бара, в котором, как ей сказали, пырнут ножом?»

Ответить самой себе Лин не успела — стоило ей пересечь узкий, покрытый камнями и травой пятак, как взору открылась обратная сторона самого высокого в округе холма — сторона более пологая, почти покатая, освещенная розовым лучом уходящего солнца.

И — сердце пропустило удар — храм на ней.



Бежать с больными коленями и ноющей при каждом шаге грудной клеткой? Нет, ни за что.

Но она бежала.

Неслась вниз, рискуя переломать шею, скользила по влажной траве, едва успевала перепрыгивать через поваленные стволы, пеньки и шишки, вся вымокла, потому что рванула прямо через кусты, через бурелом с такой скоростью, которую не ожидала увидеть от себя самой.

Хорошие бутерброды. Зарядили силами.

Мелькали ребристые подошвы кроссовок, мелькали в голове дурацкие мысли — теперь веселые и вольные, почти что сумасшедшие.

Зато не придется ночевать на горе, не придется искать путь вниз, не придется… искать обрыв. Она дурочка, дурочка, что даже задумалась о таком! А ведь Мира не обманула. Мира, молодец, умница, зацеловать бы тебя сейчас… Мира, Мира, Мирочка…

Белинда чувствовала себя пьяной безо всякого алкоголя.

Не придется спать в лесу… Она не идиотка, она видела не галлюцинации — храм есть! ЕСТЬ ХРАМ!

И он действительно был.

Здесь, на этой стороне, где гора вдруг милостиво делалась покатой, высилось защищенное высокой каменной стеной строение во много этажей. На вид старое, как будто стоящее здесь еще со времен образования местного ландшафта, с множеством мелких оконных пройм, с покатыми треугольниками крыш, с несколькими острыми шпилями, венчающими три возвышающиеся к небу башни. Колокола? Ей действительно виделись в арочных просветах колокола?

Слишком далеко — не разглядишь.

А еще горели по периметру костры. Стелился над ровными прямоугольниками не то садов, не то газонов дым, тускло светились окна — монастырь был обитаем.

Лин не пережила бы, если бы, добравшись сюда, обнаружила пустующие развалины. Но теперь, спеша к стенам внушительной даже с далекого расстояния громады (совершенно, к слову сказать, неуютной на вид), она будто бы бежала к теплой и уютной избушке, способной сокрыть ее от сырой и дождливой ночи.

Лишь бы пустили, лишь бы открыли ворота. Пустили хотя бы на ночь.

Ничего, храм нашелся, а остальное… потом, все потом.

Ей бы смотреть под ноги, волноваться о том, не подкосятся ли перетружденные длинным восхождением колени, но Лин намертво приклеилась взглядом к храму Тин-До: ярусам-ступеням природного происхождения, на которых он лежал, отвесным — глазу не за что зацепиться — стенам, многочисленным, соединяющим сложные переходы лестницам — каждая минимум ступеней по сто-двести…

Сколько калорий сожжется, если бегать по таким каждый день?

Не о том мысли, не о том.

Но ведь кто-то по ним бегал?

Интересное место для строительства собственного жилища выбрали местные монахи — защищенное от глаз и от ветров, защищенное как будто даже от времени — тихое, монолитное, величавое. За дальней стеной монастыря виднелся обрыв, а с башен, должно быть, открывался удивительный вид — слишком нелюдимый для городского жителя, но идеальный для монаха.

Что ждет ее там, у ворот? Что?

И, боже мой, она все-таки послушалась призрачную женщину на мосту. Она пришла сюда.

В Тин-До.