* * *
Из коридора доносятся шаги и приглушенные голоса. Я напрягаюсь. Если кто-то обнаружит, что дверь закрыта, придется выслушать очередной выговор от мужа. «Люди не могут выполнять свою работу, Клэр, когда комнаты заперты». Внизу хлопает входная дверь, и раздается голос Рори. Я поднимаюсь, поправляю прическу и считаю до десяти, стараясь успокоиться. Осталась всего одна ночь. У меня нет права на ошибку.
— Клэр! Ты дома?
Я делаю глубокий вдох и открываю дверь.
— Да.
Двадцать восемь часов.
* * *
— Как дела с учебой у Джошуа? — интересуется Рори у нашей кухарки Нормы, пока та разливает нам вино за ужином.
Норма расплывается в улыбке.
— Прекрасно. Но он так редко звонит.
Рори смеется, отхлебывает из бокала и одобрительно кивает.
— Мальчик взрослеет. Передай ему: я надеюсь, что и текущий семестр будет с отличием.
— Непременно. Спасибо вам, сэр. Мы очень благодарны.
Рори отмахивается.
— Это на пользу всем.
Много лет назад он решил оплачивать обучение детей и внуков домашнего персонала. С тех пор слуги, и так идеально вышколенные, стали беззаветно ему преданны. Они мастерски делают вид, что не замечают наших ссор.
— Клэр, попробуй это вино. Оно великолепно.
Я не спорю — жизнь научила. Когда мы только поженились, я имела неосторожность ответить: «По мне на вкус — как забродивший виноград».
Рори с каменным лицом взял мой бокал и грохнул об пол. Брызги и осколки разлетелись по паркету, вино запачкало дорогущий ковер. Норма выскочила из кухни.
— Клэр такая неуклюжая, — произнес Рори, потянулся через стол и сжал мою руку. — За это я ее и люблю.
Норма озадаченно посмотрела на меня, очевидно, не понимая, как можно смахнуть бокал, чтобы он приземлился в метре от стола, однако тут же опустила глаза и принялась вытирать лужу. Я сидела, оцепенев, не в силах произнести ни слова, а Рори преспокойно занялся ужином.
Норма унесла на кухню осколки, вернулась с новым бокалом и налила мне еще вина. Когда она ушла, Рори отложил вилку и отчеканил: «Я отдал за бутылку четыреста долларов. Постарайся распробовать».
И теперь под его пристальным взглядом я делаю крошечный глоток, честно стараясь почувствовать древесные нотки и оттенки ванили. Не могу.
— Вкусно, — привычно вру я.
Все, с меня хватит — с завтрашнего дня пью только пиво.
* * *
Покончив с ужином, мы перемещаемся в кабинет — еще раз обсудить мою речь. Рори опускается в кресло за рабочим столом, я сажусь напротив, ставлю на колени ноутбук и открываю файл. Рори настаивает, чтобы мы все пользовались общими «Гугл-документами»: так он может когда угодно подключиться к системе и проконтролировать любого из нас. Если я вижу, как у меня на экране загорается значок его профиля, я знаю, что он здесь, рядом, следит за мной.
В общих документах он обсуждает со своим давним ассистентом Брюсом особо щекотливые вопросы, не предназначенные для чужих глаз и ушей, — электронной почте и телефону он не доверяет. За годы совместной жизни я не раз слышала: «Написал тебе об этом в документах» или: «Оставил тебе сообщение — прочитай». Именно там, уверена, они будут обсуждать мое исчезновение, строить догадки и, возможно, планировать поиски. Это их «тайная комната», где они могут быть совершенно откровенны друг с другом.
Усилием воли я сосредоточиваюсь на бессмысленном диалоге: задаю вопросы и старательно делаю вид, что беспокоюсь, как меня примут. Брюс тоже здесь: сидит в углу за своим ноутбуком и вносит в речь поправки, которые мы обсуждаем. Я вижу у себя на экране курсор с его именем: слова появляются и исчезают, как по волшебству. Интересно, он знает, что Рори меня бьет? Скорее всего. Между ними нет секретов.
— Тебя наверняка спросят о моей пресс-конференции, запланированной на следующую неделю, — предупреждает Рори, покончив с речью. — Ничего не отвечай. Улыбайся и переводи разговор на дела фонда.
Вокруг его возможного выдвижения в сенат уже поднялась шумиха: в газеты просочились слухи, и журналисты принялись на все лады их мусолить и вспоминать его мать.
В свое время Марджори Кук снискала себе славу искусного переговорщика, способного убедить самых твердолобых сенаторов из консервативной партии в необходимости либеральных послаблений. Поговаривали даже о борьбе за президентский пост — задолго до выдвижения Хиллари и Джеральдин Ферраро. Однако рак кишечника оборвал ее блистательную карьеру (и жизнь), когда Рори только поступил в колледж, навсегда поселив в его душе чувство неуверенности и обиды — гремучую смесь, которая детонировала всякий раз, когда кто-нибудь имел неосторожность при обсуждении его политических перспектив упомянуть имя Марджори.
— Конечно, — покорно соглашаюсь я, краем глаза наблюдая, как Брюс прячет ручки в ящик стола и убирает ноутбук в сумку, чтобы забрать с собой.
Когда он уходит, Рори откидывается на спинку кресла и кладет ногу на ногу.
— Как прошел день?
— Хорошо.
Из-за нервов я слегка шевелю левой ногой. Он замечает это и недоуменно поднимает бровь. Я вдавливаю пятку в ковер, стараясь выглядеть спокойной.
— Сегодня у тебя была встреча в Центре по распространению грамотности?
Он смотрит на меня в упор. Галстук ослаблен, руки властно сложены. Мы в двух шагах друг от друга, но мне кажется, будто между нами пропасть. А ведь я любила его когда-то. Морщинки, лучами разбегающиеся от его глаз, напоминают о былом счастье, смехе и радости, — увы, это не единственные следы нашего прошлого, есть там и линии, оставленные яростью, гневом и злобой, которые столько раз оборачивались неконтролируемой жестокостью, что стерли из моей памяти все хорошее.
— Да, — говорю я, — через восемь месяцев начнется ежегодная кампания по сбору средств. Даниэлла составит отчет и пришлет тебе завтра. Я буду вести «тихий» аукцион.
— Что-то еще?
Он говорит спокойно, но я замечаю напряжение в его позе, в положении его плеч. Я чувствую опасность. Годы жизни с тираном научили меня быть осторожной.
— Кажется, все.
— Ясно, — бросает он и делает глубокий вдох, словно собираясь с мыслями. — Закрой, пожалуйста, дверь.
Я встаю. Меня мутит от страха — неужели он знает? Ноги подкашиваются, я стараюсь не поддаваться панике. У меня нет права на ошибку. Возвращаюсь и делаю вид, что готова внимательно его слушать, хотя и несколько удивлена. Рори молчит, поэтому я начинаю первой:
— Все в порядке?
— Принимаешь меня за идиота? — чеканит он ледяным тоном.
Я цепенею. Как же так? Он нашел одежду? Заметил, что я откладываю деньги? Узнал о Петре? В какой момент я совершила ошибку? С трудом сдерживаюсь, чтобы не выбежать из комнаты — скорее прочь от него. Из этого дома. Из этой тюрьмы.
С нечеловеческим усилием беру себя в руки и отворачиваюсь к темнеющим окнам, в которых отражается комната и мы в ней.
— О чем ты? — пытаюсь изобразить недоумение.
— Мне известно, что сегодня ты снова опоздала. Могу я узнать причину?
Медленно выдыхаю.
— Занималась спортом.
— Твой зал меньше чем в полумиле от Центра.
Рори снимает очки и откидывается на спинку кресла. Мне не видно его лица, оно теряется в темноте, за пределами света настольной лампы.
— У тебя есть какие-то секреты от меня?
— Ну что ты! — Я стараюсь говорить как можно мягче и ласковее, чтобы не дать его гневу распалиться. — Просто решила сходить на занятие, которое начинается в полтретьего.
— С кем?
— Что ты имеешь в виду? Кто инструктор?
— Прекрати строить из себя дурочку! — взрывается он. — Ты постоянно или собираешься в спортзал, или возвращаешься из него. Каждый день туда ходишь. Говори, кто он! Твой тренер? Надо же опуститься до такой пошлости…
— У меня нет тренера, — честно отвечаю я, но отчего-то во рту пересыхает. — Занимаюсь сама на беговой дорожке, на силовых, иногда на велотренажере, а после тренировки иду в сауну, чтобы мышцы не болели. И все.
Я стараюсь говорить спокойно. Меня выдают руки — напряженные, стиснутые, словно в ожидании удара. Он замечает это, встает, подходит и садится рядом.
— У нас много работы, Клэр. Со следующей недели к нам будут прикованы все взгляды. Не должно быть никаких скандальных историй.
Он смотрит на меня и отхлебывает виски. Я собираю волю в кулак, чтобы убедительно произнести последнюю реплику:
— Тебе не о чем беспокоиться.
Рори наклоняется и целует меня в губы.
— Рад это слышать, дорогая, — шепчет он.
* * *
Из коридора доносятся шаги и приглушенные голоса. Я напрягаюсь. Если кто-то обнаружит, что дверь закрыта, придется выслушать очередной выговор от мужа. «Люди не могут выполнять свою работу, Клэр, когда комнаты заперты». Внизу хлопает входная дверь, и раздается голос Рори. Я поднимаюсь, поправляю прическу и считаю до десяти, стараясь успокоиться. Осталась всего одна ночь. У меня нет права на ошибку.
— Клэр! Ты дома?
Я делаю глубокий вдох и открываю дверь.
— Да.
Двадцать восемь часов.
* * *
— Как дела с учебой у Джошуа? — интересуется Рори у нашей кухарки Нормы, пока та разливает нам вино за ужином.
Норма расплывается в улыбке.
— Прекрасно. Но он так редко звонит.
Рори смеется, отхлебывает из бокала и одобрительно кивает.
— Мальчик взрослеет. Передай ему: я надеюсь, что и текущий семестр будет с отличием.
— Непременно. Спасибо вам, сэр. Мы очень благодарны.
Рори отмахивается.
— Это на пользу всем.
Много лет назад он решил оплачивать обучение детей и внуков домашнего персонала. С тех пор слуги, и так идеально вышколенные, стали беззаветно ему преданны. Они мастерски делают вид, что не замечают наших ссор.
— Клэр, попробуй это вино. Оно великолепно.
Я не спорю — жизнь научила. Когда мы только поженились, я имела неосторожность ответить: «По мне на вкус — как забродивший виноград».
Рори с каменным лицом взял мой бокал и грохнул об пол. Брызги и осколки разлетелись по паркету, вино запачкало дорогущий ковер. Норма выскочила из кухни.
— Клэр такая неуклюжая, — произнес Рори, потянулся через стол и сжал мою руку. — За это я ее и люблю.
Норма озадаченно посмотрела на меня, очевидно, не понимая, как можно смахнуть бокал, чтобы он приземлился в метре от стола, однако тут же опустила глаза и принялась вытирать лужу. Я сидела, оцепенев, не в силах произнести ни слова, а Рори преспокойно занялся ужином.
Норма унесла на кухню осколки, вернулась с новым бокалом и налила мне еще вина. Когда она ушла, Рори отложил вилку и отчеканил: «Я отдал за бутылку четыреста долларов. Постарайся распробовать».
И теперь под его пристальным взглядом я делаю крошечный глоток, честно стараясь почувствовать древесные нотки и оттенки ванили. Не могу.
— Вкусно, — привычно вру я.
Все, с меня хватит — с завтрашнего дня пью только пиво.
* * *
Покончив с ужином, мы перемещаемся в кабинет — еще раз обсудить мою речь. Рори опускается в кресло за рабочим столом, я сажусь напротив, ставлю на колени ноутбук и открываю файл. Рори настаивает, чтобы мы все пользовались общими «Гугл-документами»: так он может когда угодно подключиться к системе и проконтролировать любого из нас. Если я вижу, как у меня на экране загорается значок его профиля, я знаю, что он здесь, рядом, следит за мной.
В общих документах он обсуждает со своим давним ассистентом Брюсом особо щекотливые вопросы, не предназначенные для чужих глаз и ушей, — электронной почте и телефону он не доверяет. За годы совместной жизни я не раз слышала: «Написал тебе об этом в документах» или: «Оставил тебе сообщение — прочитай». Именно там, уверена, они будут обсуждать мое исчезновение, строить догадки и, возможно, планировать поиски. Это их «тайная комната», где они могут быть совершенно откровенны друг с другом.
Усилием воли я сосредоточиваюсь на бессмысленном диалоге: задаю вопросы и старательно делаю вид, что беспокоюсь, как меня примут. Брюс тоже здесь: сидит в углу за своим ноутбуком и вносит в речь поправки, которые мы обсуждаем. Я вижу у себя на экране курсор с его именем: слова появляются и исчезают, как по волшебству. Интересно, он знает, что Рори меня бьет? Скорее всего. Между ними нет секретов.
— Тебя наверняка спросят о моей пресс-конференции, запланированной на следующую неделю, — предупреждает Рори, покончив с речью. — Ничего не отвечай. Улыбайся и переводи разговор на дела фонда.
Вокруг его возможного выдвижения в сенат уже поднялась шумиха: в газеты просочились слухи, и журналисты принялись на все лады их мусолить и вспоминать его мать.
В свое время Марджори Кук снискала себе славу искусного переговорщика, способного убедить самых твердолобых сенаторов из консервативной партии в необходимости либеральных послаблений. Поговаривали даже о борьбе за президентский пост — задолго до выдвижения Хиллари и Джеральдин Ферраро. Однако рак кишечника оборвал ее блистательную карьеру (и жизнь), когда Рори только поступил в колледж, навсегда поселив в его душе чувство неуверенности и обиды — гремучую смесь, которая детонировала всякий раз, когда кто-нибудь имел неосторожность при обсуждении его политических перспектив упомянуть имя Марджори.
— Конечно, — покорно соглашаюсь я, краем глаза наблюдая, как Брюс прячет ручки в ящик стола и убирает ноутбук в сумку, чтобы забрать с собой.
Когда он уходит, Рори откидывается на спинку кресла и кладет ногу на ногу.
— Как прошел день?
— Хорошо.
Из-за нервов я слегка шевелю левой ногой. Он замечает это и недоуменно поднимает бровь. Я вдавливаю пятку в ковер, стараясь выглядеть спокойной.
— Сегодня у тебя была встреча в Центре по распространению грамотности?
Он смотрит на меня в упор. Галстук ослаблен, руки властно сложены. Мы в двух шагах друг от друга, но мне кажется, будто между нами пропасть. А ведь я любила его когда-то. Морщинки, лучами разбегающиеся от его глаз, напоминают о былом счастье, смехе и радости, — увы, это не единственные следы нашего прошлого, есть там и линии, оставленные яростью, гневом и злобой, которые столько раз оборачивались неконтролируемой жестокостью, что стерли из моей памяти все хорошее.
— Да, — говорю я, — через восемь месяцев начнется ежегодная кампания по сбору средств. Даниэлла составит отчет и пришлет тебе завтра. Я буду вести «тихий» аукцион.
— Что-то еще?
Он говорит спокойно, но я замечаю напряжение в его позе, в положении его плеч. Я чувствую опасность. Годы жизни с тираном научили меня быть осторожной.
— Кажется, все.
— Ясно, — бросает он и делает глубокий вдох, словно собираясь с мыслями. — Закрой, пожалуйста, дверь.
Я встаю. Меня мутит от страха — неужели он знает? Ноги подкашиваются, я стараюсь не поддаваться панике. У меня нет права на ошибку. Возвращаюсь и делаю вид, что готова внимательно его слушать, хотя и несколько удивлена. Рори молчит, поэтому я начинаю первой:
— Все в порядке?
— Принимаешь меня за идиота? — чеканит он ледяным тоном.
Я цепенею. Как же так? Он нашел одежду? Заметил, что я откладываю деньги? Узнал о Петре? В какой момент я совершила ошибку? С трудом сдерживаюсь, чтобы не выбежать из комнаты — скорее прочь от него. Из этого дома. Из этой тюрьмы.
С нечеловеческим усилием беру себя в руки и отворачиваюсь к темнеющим окнам, в которых отражается комната и мы в ней.
— О чем ты? — пытаюсь изобразить недоумение.
— Мне известно, что сегодня ты снова опоздала. Могу я узнать причину?
Медленно выдыхаю.
— Занималась спортом.
— Твой зал меньше чем в полумиле от Центра.
Рори снимает очки и откидывается на спинку кресла. Мне не видно его лица, оно теряется в темноте, за пределами света настольной лампы.
— У тебя есть какие-то секреты от меня?
— Ну что ты! — Я стараюсь говорить как можно мягче и ласковее, чтобы не дать его гневу распалиться. — Просто решила сходить на занятие, которое начинается в полтретьего.
— С кем?
— Что ты имеешь в виду? Кто инструктор?
— Прекрати строить из себя дурочку! — взрывается он. — Ты постоянно или собираешься в спортзал, или возвращаешься из него. Каждый день туда ходишь. Говори, кто он! Твой тренер? Надо же опуститься до такой пошлости…
— У меня нет тренера, — честно отвечаю я, но отчего-то во рту пересыхает. — Занимаюсь сама на беговой дорожке, на силовых, иногда на велотренажере, а после тренировки иду в сауну, чтобы мышцы не болели. И все.
Я стараюсь говорить спокойно. Меня выдают руки — напряженные, стиснутые, словно в ожидании удара. Он замечает это, встает, подходит и садится рядом.
— У нас много работы, Клэр. Со следующей недели к нам будут прикованы все взгляды. Не должно быть никаких скандальных историй.
Он смотрит на меня и отхлебывает виски. Я собираю волю в кулак, чтобы убедительно произнести последнюю реплику:
— Тебе не о чем беспокоиться.
Рори наклоняется и целует меня в губы.
— Рад это слышать, дорогая, — шепчет он.
* * *