В пасьянсе, закрученном Джокером, имели место быть мужчина, женщина и ребенок. То есть сам «антигерой», юрист Иванов Андрей Иванович, его жена, Вера Павловна, и их сын, Андрей.

Бизанкур, разбалованный своей дьявольской удачей, глубоко не копал, да и Белла тогда просила не заострять пока внимание на России: у темных сил в тот раз тогда что-то здорово не срослось. Но что и почему?

Именно это сейчас предстояло выяснить Жан-Жаку.

Годом ранее

— Эй, макака! — раздался над ухом шестилетнего Андрея мальчишеский голос.

Два других голоса рассмеялись, и он обернулся. Лопоухий. С большой верхней губой и передними зубами, выдающимися вперед, похожий на забавную мультяшную обезьянку.

Первое сентября, уже кончилась торжественная линейка перед входом в школу, подарены цветы, ушли домой родители, проведена экскурсия по школе, состоялось знакомство с учителями.

— Ребята, — говорила пожилая учительница уже внутри, в спортзале, украшенном шариками. — Первоклассники! Вы пришли в эту замечательную школу. Здесь вас научат дружить и любить эту жизнь такой, какая она есть…

Так получилось, что именно в эту школу не пошел никто из ребят, кого Андрей знал по детскому садику. Они с родителями переехали в этот район, новостройку Брусилово, в начале лета — отец купил здесь большую квартиру. «На вырост», — смеялся он. Ребят во дворе было не так много — лето, все разъехались кто куда. Так что Андрей был в школе один, без друзей, и над ним смеялись. Ему предстояло любить эту жизнь такой, какая она есть.

И он… засмеялся вместе с ними. Так звонко и заразительно. Он совсем не обиделся на «макаку», хотя не мог не понять, что это адресовано ему.

Двое из тех, что смеялись, сразу замолчали и переглянулись, а крикнувший обидное слово насупился. Все трое почему-то вдруг почувствовали себя какими-то деревенскими дурачками, стоящими на площади без штанов. Словно не они смеялись, а над ними.

— Привет, я Андрей, — как ни в чем не бывало представился лопоухий мальчик.

— Тема, — помедлив, буркнул один из смеявшихся.

— Рома, — поспешно представился другой.

— Николай, — кашлянув, строго отрекомендовался главный обидчик и повнимательнее посмотрел на того, кого обозвал.

Интересно, почему ему пришло в голову назвать того макакой. Ни на какую макаку он не похож. Вполне ничего такой. Нормальный. Взгляд не отводит. Не обиделся, не испугался. И улыбка у него искренняя. И глаза такие… Ну, в общем — глаза. С таким, наверное, дружить прикольно.

— А вы знаете, у кого можно котенка достать? — внезапно спросил Андрей, обращаясь ко всем троим, словно они уже давно друг друга знали. — Вдруг у кого-то знакомого есть?

— У нас Баська окотилась в июле, — просиял Тема. — Им два месяца уже. Едят сами и в лоток ходят… Тебе правда котенок нужен?

— Правда, — спокойно обернулся к нему Андрей. — Папа обещал на первое сентября. Только сказал, что я сам должен его найти. Где угодно, хоть на улице, хоть в приюте.

— Учти, у нас Баська беспородная, — предупредил Тема. — Зато трехцветная.

— Бабушка твоя говорила, трехцветные кошки к счастью, — вставил Рома.

— Будет беспородное счастье, — подытожил Андрей, и все трое почему-то снова рассмеялись, только в смехе их уже не было ничего обидного.

Поэтому, когда Иванов-старший пришел в школу за сыном, он увидел его в окружении нескольких одноклассников, мальчиков и девочек. Они весело о чем-то болтали.

— Пап, — замахал ему Андрей. — Можно я к Темычу ненадолго? Он нам котенка обещал. И живет через подъезд.

— Вот и отлично, — кивнул отец. — Хотите, забегайте к нам все с котенком. Мама там пирог успела испечь. Выпьем чайку в честь Дня знаний и нового члена семьи.

Все не все, а зашли к ним Тема, Николай и одна маленькая худенькая девочка в больших очках, Надя. Она предложила назвать выбранного котенка Плюшкой. Плюшка был лохматый, толстенький, цвета топленого молока, а его усы и бакенбарды торчали во все стороны.

— Я тебя провожу потом, чтобы ты не заблудилась, — серьезно сказал Наде Иванов-младший, потому что ей надо было идти до дому почти квартал.

Надя быстро закивала.

«Какой он красивый», — вдруг подумала она и почему-то покраснела.

Через несколько дней им вручили общие фотографии — торжественная линейка перед школьным зданием. Первый класс, как и все первое, запоминается навсегда. Конечно, подробности в памяти стираются или искажаются, но остается общее впечатление — радость, предвкушение, возможно, напряжение или беспокойство и всегда — волнение. И так интересно потом, по прошествии лет, вызывать эти подробности из памяти, рассматривая старые снимки.

— Светка, ты тут такая ответственная, вот-вот лопнешь, — подталкивает локтем подружку-директора сорокалетняя дама. — До сих пор ведь такая, а?!

И обе смеются.

«Никитин, — молча улыбается другая женщина, заправляя за ухо начинающую седеть прядь. — Вихры во все стороны, глаза вытаращенные, рот, как у окуня, открыт, галстук-бабочка чуть не на ухо съехал. Вечный троечник. Кто б знал, что он станет таким пианистом… На концерте вчера играл как бог».

«Ленка, какая пигалица была, — думает мужчина, и у него сжимается сердце. — Третьего родила. А я до сих пор ее люблю».

Первому «Б» фотографию вручили через несколько дней.

— Надюш, — спрашивает мама у девочки в больших очках, рассматривая их общее фото, — это кто рядом с тобой, такой солнечный? Глазищи-то. Что-то не припомню я такого на линейке.

— Мам, ну ты что… — почему-то краснеет Надя. — Это же Андрюша. Он меня тогда довел до дома, когда ему Темка котенка отдал. И сейчас провожает… Нас за одну парту посадили.


— Красивый мальчик, — одобряет мама. — Подружились?

Надя кивает и краснеет еще больше.





Несколько месяцев спустя


— Даже кофе не предложишь, Андрей? — с затаенной усмешкой спросил вполголоса седой респектабельный мужчина в неброском, но дорогом костюме, стоя у открытой двери в квартиру, в которую его, по всей видимости, не хотели впускать. — Извини, что на «ты», все-таки столько лет знакомы…

— А я вас в гости не приглашал, господин Голландцев, — сухо ответил Андрей, твердо перегораживая ему дорогу. — Джокер. Козырь козырей. Мне казалось, что дела наши навсегда окончены.

Они стояли по обе стороны порога — седой снаружи, молодой внутри.

Голландцев притворно вздохнул и лицемерно опустил глаза.

— Не совсем так, господин Иванов. Андрей. Андрюша, — прошелестел он. — Мы, конечно, закрыли некоторые наши дела, успешно закрыли. Но есть, как говорится, нюанс… Зацепочка. Крючочек.

— Ах ты, старая сволочь, — одними губами проговорил Андрей.

— Фу, как грубо, — доброжелательно улыбнулся Джокер. — Но я не шучу. Я должен кое о чем напомнить, господин преуспевающий юрист. Стоять вот так, на пороге, вечером, довольно глупо — в любой момент может выйти жена, Вера… кстати, «Наташа» мне больше нравилось… и увидеть нас. Она испугается. Может ненароком выглянуть твой семилетний — ведь ему уже почти семь? — сын. Андрей Андреевич Иванов. Странной внешности, но любимый. Во второй класс переходить будет. Он заинтересуется: «А кто это к папе пришел?» Ты же этого не хочешь, правда?

Андрей выскользнул из квартиры, обогнув настырного незваного гостя:

— Кофе мы, пожалуй, все же выпьем, но не здесь.

— Ну и чудненько, — ничуть не смущенный тем, что его откровенно выпроводили, произнес Голландцев. — Веди, Вергилий. Где у вас тут в Твери приличный кофе подают?

Такси приехало быстро, и через четверть часа оба держали в руках небольшие белые чашечки с дымящимся ароматным напитком.

— Итак, Николай Эммануилович, — поторопил Андрей.

— Ты вполне хорошо провел последние почти семь лет, — отпивая глоточек, сказал тот. — Молодец, что покинул шумную Москву. Молодец, что настроил автоматический перевод денег с алой карточки на счет жены. А она и не знает. А вот мы — мы все знаем.

Иванов молчал.

— Не переживай. Переводом — это уже «отмытые» деньги. Молодец, что проинструктировал Корчагина, — продолжал Голландцев. — Мудро, мудро. Бывший помощник, ставший начальником юрфирмы, семью в беде не бросит в случае чего.

— В случае — чего? — в упор спросил Андрей.

— А случай-то уже настал, мой дорогой, — ласково улыбаясь, развел руками Николай Эммануилович. — Мы и так дали тебе большую фору. Огромную. Фантастическую. Ввиду твоих прежних заслуг, «адвокат дьявола».

Андрей промолчал, но опустил глаза.

— Не возражаешь, потому что уже понял, да? — продолжал улыбаться Джокер. — Это называется дедлайном. И ты прекрасно понимаешь, почему он настал. Да, ты исправно снимаешь деньги. То есть переводишь на жену. Ты их уже обеспечил надолго, даже если все прекратится. Даже если сын плохо окончит школу и придется поступать в платный универ. Даже если он не найдет работу. Но ты не тратишь. Живешь, как умненький последователь Плевако, на нищенскую, по сравнению с тем, что мог бы иметь, зарплату. Молодец. Умный. Талантливый. Хороший юрист, получше многих будешь. А уговор-то по умолчанию был — тра-атить. Дети-то все равно погибают и будут погибать по всему миру с твоего негласного попустительства и разрешения.

— Попытка задеть меня не засчитана, — быстро сказал Андрей, но взгляда от чашечки не поднял.

— Задеть тебя и не было целью, — развел руками Николай Эммануилович. — Но семь лет беспечальной жизни — это слишком хорошо. Слишком. И время вышло.

— Так. И что теперь? — сухо спросил Иванов.

— Как и везде — пора платить по счетам, — ответил Голландцев, и его тон был гораздо сердечнее. — Помнишь, на заре нашего знакомства ты усвоил информацию о том, что с нашего поезда просто так не соскочишь? И наверняка помнишь, как именно люди с нашего поезда соскакивают. И еще…

Джокер странно посмотрел на Иванова и вдруг глухо произнес его же собственным голосом:

— «Сейчас таких героев нет, и не будет. Не заслуживает никто из нас ни света, ни покоя. А чего заслуживаю я?.. Смерти — как минимум…» Так ты думал, лихорадочно читая «Мастера и Маргариту» в ночь, когда рожала твоя жена.

Сломался-таки Андрей, стиснул руки в кулаки.

— Выйдя из «системы», любой нарушивший договор должен… э… стереться с лица земли, если помягче, — извиняющимся тоном сказал Голландцев. — Вот честное слово, не хочу я, чтобы ты умирал.

Иванов вскинул на него глаза, но тот лишь снова развел руками:

— К сожалению, в игру вступили законы более древние и непреложные. Я не могу это остановить, как не могу сделать так, чтобы солнце всходило на западе. Кто-то должен покинуть этот свет. В конкретном нашем случае — ты. Или твой ребенок. И это случится… сегодня.

Андрей выругался вполголоса и опустил голову. Он чувствовал себя, словно проваленный резидент. Конечно, он помнил все условия контракта. Он даже некогда нашел в нем неточность, чем спас от смерти своего сына. Но было кое-что, не оговоренное в контракте. Неоговоренное, но существующее. Негласное правило. Невозможность выйти из игры.

Семь долгих лет назад он, его жена Наташа, которую теперь снова звали Верой, и их сын Андрей уехали в Тверь, жили, словно обычные смертные, на его зарплату — неплохую, впрочем — старшего юриста в большом строительном холдинге «Возрождение».

Почему им дали эти семь лет? Неизвестно. И, впрочем, неважно. Возможно, это продолжалось бы еще дольше. А может быть, и нет. Может быть, просто дали очень глубоко заглотить крючок мнимого покоя, чтобы потом выпотрошить. Чтобы было побольнее.