Она вновь коротко зарыдала.
— Он был обдолбанный, — всхлипывая, пояснила она. — Он все время обдолбанный. Чтобы он сдох…
— Жизнь твоего ребенка здесь ничего не стоит, — печально сказала «волонтер». — Лучше ему быть там, где о нем должным образом позаботятся.
— Позаботятся, — повторила Камария Эбале и мучительно застонала. — Мне обещали за него тысячу долларов.
Снова слабый удар по собственной коленке.
«Тупая сука!» — про себя выругался Бизанкур.
— Ты отдашь мне ребенка? За пять тысяч долларов, — медленно повторил он, чтобы до нее, наконец, дошло.
— Пять? — Камария снова посмотрела на «блондинку» осмысленно.
— Пять.
— Я отдам тебе ребенка.
— Веришь, что с ним будет все хорошо?
— С ним будет все хорошо…
— Отдашь мне его три минуты жизни? И он будет счастлив.
— Я так устала… Отдам тебе три его минуты. — Она прерывисто вздохнула и вновь поперхнулась слезами. — Пусть только он будет счастлив.
— Будет. Отдай меньшее, получишь большее, — твердо сказал Жан-Жак. — Повтори. Это для твоего ребенка. Деньги — для тебя.
Он вытащил из сумочки деньги и развернул их веером перед собой.
— Отдай меньшее, получишь большее, — эхом повторила Камария, перестав терзать свое колено.
Бизанкур затаил дыхание — ведь именно эти слова он жаждал услышать и теперь не знал, возымут ли они должное действие.
Камария смотрела на деньги, потом ее взгляд снова сфокусировался на голубой эмблеме ЮНИСЕФ, украшавшей футболку «блондинки», и именно эта эмблема ее убедила. Она взяла деньги.
И тут же где-то послышалось эхо далекого раската, вслед за которым землю знакомо тряхнуло.
— Не может быть, — прошептал Бизанкур, поневоле улыбнувшись.
— Не может быть, — тупо повторила Камария, продолжая раскачиваться и прижимать к груди распотрошенную банковскую пачку, даже не понимая, что обнимает теперь деньги, а не ребенка. — Я так устала…
— Сейчас ты отдохнешь, — неопределенно пообещала девушка из ЮНИСЭФ.
Камария пребывала в каком-то своем мире, совершенно потерявшись от горя, и в голове ее, должно быть, путались воображаемые картины, смешиваясь с картиной реальности. Лицо ее было залито слезами.
И тут небо вдруг, знакомо дрогнув, извергло из себя потоки воды.
«Слезы — это всего лишь вода», — заметил про себя Жан-Жак, подхватив одной рукой одурманенного ребенка под мышку, а второй обнял Камарию, помогая ей встать.
— Иди в дом, — негромко сказала блондинка.
— В дом… — еле слышно повторила Камария, и глаза ее моргнули тяжело и сонно. — Я хочу спать.
Сопровождаемая Бизанкуром, она дошла под ливнем до своего ветхого диванчика и тяжело рухнула на него, неловко подвернув ногу. Жан-Жак сдернул висящее на крючке рваное полотенце и наскоро прикрыл Камарию, которая, бормоча, продолжала прижимать к себе деньги.
«Паноптикум, — подумал Бизанкур. — Хуже, чем в Средневековье».
Он изрядно вымок, однако… однако ему снова повезло. Он был везуч, как сам дьявол.
Ах, как бы хотелось Бизанкуру, чтобы смертью младенца можно было насладиться не спеша!
Но времени у него не было. Летать он не умел, становиться невидимкой тоже. А фигура молодой женщины, прижимающей к себе ребенка и убегающей под дождем, была бы слишком приметной мишенью для множества глаз, если бы он захотел унести Бапото с собой и повеселиться с ним должным образом — так, как он любил… Поэтому все произошло быстро, слишком быстро для нечестивых помыслов Бизанкура. Шейка младенца была слишком хрупкой… И любой, кто додумался бы высунуть нос в такую странную непогоду и сунуть его в полумрак лачуги, увидел бы на диванчике мирно спящих женщину и ребенка.
«Все же, что за странные игры у этих, с позволения сказать, воинов света? — думал Жан-Жак, отплевываясь водой и пытаясь покинуть трущобы в обличье неприметного чернокожего парнишки в больших, не по размеру, пластиковых тапках. — Позволять рождаться апостолам в семьях тех, кому он там на хрен не нужен… И так паршиво их охранять».
Конечно, Камария проснется. И, конечно, проснувшись, она поймет, что натворила. Возможно, даже подумает, что каким-то образом она сама убила своего ребенка. Но что будет с ней самой, Бизанкуру было уже абсолютно все равно. И если кто-то из ЮНИСЕФ и спешил сейчас на помощь маленькому Бапото — да пусть даже кто-нибудь из Светлых собственной персоной! — он опоздал. Поистине, добро столь слабо, что ему не место здесь, в этой юдоли греха, где только что не стало добродетели Терпения…
Какой же он везунчик! Если вдуматься, это просто невероятно. Даже ограбление банка и то кажется замороченным по сравнению с его нынешним предприятием.
Нет, подумать только! Охранные печати, разные страны, разные обычаи и совершенно разные по характеру люди. И у каждого — У КАЖДОГО — своя червоточина. Прав Бельфегор, правы остальные его темные покровители. Слаб человек и грешен, и каждого из них можно подцепить на тот или иной крючок. А так называемые добродетели — это просто хорошо замаскированные слабости.
Вот не надо сейчас о свете души! Где будет этот свет, если перед носом человека помахать деньгами, искусить плотскими удовольствиями, нажать на клавишу тщеславия, припугнуть, улестить, тронуть струну гнева…
ГНЕВА!
Дикая и шальная мысль вдруг пришла в голову Бизанкуру, и он расхохотался. Что же это он так. Нет уж, если развлекаться, так по полной. Сейчас мы эту девочку разгневаем еще больше, а там посмотрим, что будет.
Он развернулся и пошлепал своими тапками по лужам назад, в ту сторону, что указала ему Камария, когда он спросил ее про Абу. Синие крыши. Конечно, он мог бы его и не найти. Но на его стороне была дьявольская удача.
Синие крыши оказались какими-то баннерами. А что, отличное укрытие для нищих… Его ухо уловило это имя. Может, конечно, это был другой Абу… Но нет — на нем была полосатая шапочка, лихо смятая на одно ухо. Обычный бездельник, каких везде полно. Жан-Жаку нужно было просто посмотреть на него, а дальнейшее было отработанным делом техники.
Соседи, которых допрашивали впоследствии, свидетельствовали, что темнокожий высокий парень в полосатой шапочке ворвался в дом Камарии Эбале и разбудил ее. Сама Камария с криками: «Ты убил моего мужа, а теперь и ребенка!» кинулась на него, но была отброшена. А затем этот высокий парень схватил кухонный нож Камарии и нанес ей несколько ударов, после чего бросил нож, выбежал из дома и необъяснимым образом исчез. А в доме окровавленной, но еще живой Камарии Бапото осталась растрепанная пачка долларов и ее мертвый ребенок со сломанной шеей.
Как же потешался Бизанкур, когда, завернув за угол, он принял свое истинное обличье и, не торопясь, покидал место ужасного действия. Так потешаться мог сам дьявол…
Конечно же полиция скоро возьмет ни о чем не подозревающего Абу. Конечно же Камария могла и наврать, и вовсе не он убил ее Даниэля. Конечно же она сама, возможно, не выживет после тех ран, что нанес ей Жан-Жак, но ему было абсолютно все равно.
Он свое взял, выполнил очередное задание и изрядно повеселился, хотя веселье это было грубым и не особо изысканным, наспех сработанным, в духе кадавра Фернана Пико.
Да, добродетель Терпения в лице Бапото Эбале довольно бесславно прекратила свое существование, но ведь, если вдуматься, терпения стало куда меньше и в жизни. Раздражение и гнев давно заменили его по всей Земле. Матери костерили дочерей, сыновья огрызались на отцов, в роддомах медсестры хамили роженицам, покупатели срывались на кассиршах, учителя ненавидели своих учеников, ученики отвечали тем же…
…И тут из лужи на него глянуло отражение высокой фигуры в белом. Жан-Жак де Бизанкур остановился как вкопанный и судорожно огляделся. Нет, рядом не было никого, и неизвестно, кто отражался там. Странным для отражения, слишком ясным пронзительным взглядом смотрел на него кто-то с водной глади. А в ушах француза, покидающего трущобы Кибера, отдавалось дробное стаккато, словно враз заработали тысячи маленьких секундомеров. Звук становился все громче и невыносимее, пока он, зажав руками уши, не побежал, сломя голову, прочь из трущоб, разбрызгивая лужи. Вид бегущего с криком молодого мужчины не удивил никого. Здесь еще и не такое видывали…
Глава 8
Гренландия, страна айсбергов, добродетель воздержания и высокие скулы
— Двое. Их осталось двое. Всего только двое, — повторял Бизанкур свою лихорадочную мантру, нервно смеясь.
Он сидел в ванне гостиничного номера, полной воды и ароматной пены. После посещения трущоб ему все время казалось, что его тело покрывает какой-то липкий налет.
Жан-Жак снова заметил, что время мчится галопом, а он становится все более нервозным. Казалось, с чего бы ему нервничать? Ведь двое — это не семеро, и развязка близка. У него не было и тени сомнения, что дьявольская удача его не покинет.
Но этот взгляд не давал покоя, он преследовал его повсюду, а не только на рассвете, перед самым пробуждением, встречал его на улицах, в гипермаркетах, в отражениях витрин и журнальных картинках. В отчаянии Бизанкур звал Бельфегора, тот глух был к его призывам. Жан-Жак даже пытался вспомнить слова заклинания, но вызвал в памяти только обрывки: «Вени, вени, вениас, Бельфегор!»
Это не помогло… Жан-Жак прекрасно знал, что Белла всегда являлась к нему и без вызова, но сейчас понимал, что отчего-то впал в немилость. Почему? Что он делал не так? Отчего ему так плохо, словно кто-то перемалывает его вместе с костями? С ним же заключили новый договор, и он делал все правильно. Он успешен, и более того — его ждет награда! Их осталось только двое из семерых! У него есть удача. И он достоин воссесть одесную от Князя Тьмы…
* * *
В Гренландии, в городе Маниитсок Жан-Жаку предстояло найти Йоханну, которой было всего семнадцать, а ее сыну Тагйулону (ну и имечки дают своим детям эти эскимосы) три месяца, и олицетворял он добродетель Аскезы и Воздержания. Стало быть, помочь ему мог Вельзевул, считающийся демоном чревоугодия. Йоханна же была юной матерью-одиночкой, что было там совсем не редкостью.
Бизанкуру, можно сказать, снова чертовски повезло — сравнительно недавно в Маниитсоке появился аэропорт. Однако прямых перелетов туда не было, и Жан-Жак изрядно намучился, пытаясь составить маршрут. Затем он бросил эти бесплодные попытки и просто нанял частный самолет. Это тоже оказалось не таким простым делом, потому что аэропорт был невелик, да и взлетная полоса там была рассчитана не на всякий тип самолета. Тем не менее деньги решают практически все, и Бизанкуру заказали чартерный бизнес-джет, как представителю фирмы, занимающейся поставками трески. Ему предстояло заключить «эксклюзивное право на поставку». Это было очень смешно. Хотя и чертовски раздражало.
С неудовольствием наблюдал он за бессменным видом из иллюминатора — белое пространство вечного льда. Самолетик потряхивало, и было очень неприятно. Нет, он не сомневался, что полет его будет безопасен, но как же начало бесить это отсутствие комфорта. Да еще треска…
— Треска. Чертова треска, — бормотал он, раздраженно меряя шагами небольшой гостиничный номер, совсем не похожий на те роскошные апартаменты, что он привык снимать.
Ну не было здесь самого понятия роскоши — только практичность. Бизанкур основательно экипировался в дорогу, зная, что едет в край вечной мерзлоты. Объемная куртка с гагачьим пухом, меховая жилетка, унты, огромная, как гора, шапка. Его бесил собственный вид, точно он был дикарем, только что покинувшим пещеру. Он считал одежду из меха признаком варварства, она была ему отвратительна. Как и этот мерзкий холод.
— Стало быть, мне придется ездить на оленях или собаках, — продолжал ворчать Жан-Жак-Альбин, в который раз просматривая скудные сведения о стране, выкопанные из Интернета. — Чертовы инуиты, дикари эскимосы, датчане и проклятые льды. Больше восьмидесяти процентов всей Гренландии — сплошной лед. Не хватило мне холодов и ледников Исландии… Да вся эта страна просто символ воздержания — и захочешь, не согрешишь, потому что все страсти, что есть в человеке, заморожены до минусовой температуры.
У Жан-Жака создалось впечатление, что он какой-то мелкий клерк. Нет, он понятия не имел, что испытывают мелкие клерки, изо дня в день мотаясь на отупляющую работу. Наверное, они просто смирились с таким положением вещей — с тем, что они не более чем винтики в этой машине под названием Жизнь. Но ведь он не такой, он избранный. Не зря же у него столько высоких покровителей в царстве теней.
Но… Почему же теперь так часто сосет под ложечкой? Такое неприятное и непривычное ощущение.
Он, разумеется, попытался как можно больше узнать о стране, в которую направлялся. Статьи, выдержки, интервью, политика. Впрочем, знание обычаев страны помогло ему, пожалуй, только раз, с Олафом и Магнусом. Он поймал их на их же мистицизме, вере в сказки про викингов и неумеренной гордыне. Как ни крути, но это все же была гордыня, взращенная на почве национальной гордости. А здесь…
Отец Йоханны, Тулун, занимается поставками трески, ну и что? Да хоть китобой. И как ему поможет эта треска? Допустим, он среди прочего узнал, что ранние аборты, да и вообще аборты для этой страны не редкость. Что ему проку в этих абортах, ведь ребенок уже родился…
В дверь постучали.
— И все-таки треска и аборты, — поднимая палец, сказал вошедший в номер мужчина с красным обветренным лицом и коренастой фигурой. — Добро пожаловать в белое безмолвие, сынок. Сейчас мы с тобой обсудим наши дела.
На госте были подбитая мехом парка и лохматые унты.
— Он был обдолбанный, — всхлипывая, пояснила она. — Он все время обдолбанный. Чтобы он сдох…
— Жизнь твоего ребенка здесь ничего не стоит, — печально сказала «волонтер». — Лучше ему быть там, где о нем должным образом позаботятся.
— Позаботятся, — повторила Камария Эбале и мучительно застонала. — Мне обещали за него тысячу долларов.
Снова слабый удар по собственной коленке.
«Тупая сука!» — про себя выругался Бизанкур.
— Ты отдашь мне ребенка? За пять тысяч долларов, — медленно повторил он, чтобы до нее, наконец, дошло.
— Пять? — Камария снова посмотрела на «блондинку» осмысленно.
— Пять.
— Я отдам тебе ребенка.
— Веришь, что с ним будет все хорошо?
— С ним будет все хорошо…
— Отдашь мне его три минуты жизни? И он будет счастлив.
— Я так устала… Отдам тебе три его минуты. — Она прерывисто вздохнула и вновь поперхнулась слезами. — Пусть только он будет счастлив.
— Будет. Отдай меньшее, получишь большее, — твердо сказал Жан-Жак. — Повтори. Это для твоего ребенка. Деньги — для тебя.
Он вытащил из сумочки деньги и развернул их веером перед собой.
— Отдай меньшее, получишь большее, — эхом повторила Камария, перестав терзать свое колено.
Бизанкур затаил дыхание — ведь именно эти слова он жаждал услышать и теперь не знал, возымут ли они должное действие.
Камария смотрела на деньги, потом ее взгляд снова сфокусировался на голубой эмблеме ЮНИСЕФ, украшавшей футболку «блондинки», и именно эта эмблема ее убедила. Она взяла деньги.
И тут же где-то послышалось эхо далекого раската, вслед за которым землю знакомо тряхнуло.
— Не может быть, — прошептал Бизанкур, поневоле улыбнувшись.
— Не может быть, — тупо повторила Камария, продолжая раскачиваться и прижимать к груди распотрошенную банковскую пачку, даже не понимая, что обнимает теперь деньги, а не ребенка. — Я так устала…
— Сейчас ты отдохнешь, — неопределенно пообещала девушка из ЮНИСЭФ.
Камария пребывала в каком-то своем мире, совершенно потерявшись от горя, и в голове ее, должно быть, путались воображаемые картины, смешиваясь с картиной реальности. Лицо ее было залито слезами.
И тут небо вдруг, знакомо дрогнув, извергло из себя потоки воды.
«Слезы — это всего лишь вода», — заметил про себя Жан-Жак, подхватив одной рукой одурманенного ребенка под мышку, а второй обнял Камарию, помогая ей встать.
— Иди в дом, — негромко сказала блондинка.
— В дом… — еле слышно повторила Камария, и глаза ее моргнули тяжело и сонно. — Я хочу спать.
Сопровождаемая Бизанкуром, она дошла под ливнем до своего ветхого диванчика и тяжело рухнула на него, неловко подвернув ногу. Жан-Жак сдернул висящее на крючке рваное полотенце и наскоро прикрыл Камарию, которая, бормоча, продолжала прижимать к себе деньги.
«Паноптикум, — подумал Бизанкур. — Хуже, чем в Средневековье».
Он изрядно вымок, однако… однако ему снова повезло. Он был везуч, как сам дьявол.
Ах, как бы хотелось Бизанкуру, чтобы смертью младенца можно было насладиться не спеша!
Но времени у него не было. Летать он не умел, становиться невидимкой тоже. А фигура молодой женщины, прижимающей к себе ребенка и убегающей под дождем, была бы слишком приметной мишенью для множества глаз, если бы он захотел унести Бапото с собой и повеселиться с ним должным образом — так, как он любил… Поэтому все произошло быстро, слишком быстро для нечестивых помыслов Бизанкура. Шейка младенца была слишком хрупкой… И любой, кто додумался бы высунуть нос в такую странную непогоду и сунуть его в полумрак лачуги, увидел бы на диванчике мирно спящих женщину и ребенка.
«Все же, что за странные игры у этих, с позволения сказать, воинов света? — думал Жан-Жак, отплевываясь водой и пытаясь покинуть трущобы в обличье неприметного чернокожего парнишки в больших, не по размеру, пластиковых тапках. — Позволять рождаться апостолам в семьях тех, кому он там на хрен не нужен… И так паршиво их охранять».
Конечно, Камария проснется. И, конечно, проснувшись, она поймет, что натворила. Возможно, даже подумает, что каким-то образом она сама убила своего ребенка. Но что будет с ней самой, Бизанкуру было уже абсолютно все равно. И если кто-то из ЮНИСЕФ и спешил сейчас на помощь маленькому Бапото — да пусть даже кто-нибудь из Светлых собственной персоной! — он опоздал. Поистине, добро столь слабо, что ему не место здесь, в этой юдоли греха, где только что не стало добродетели Терпения…
Какой же он везунчик! Если вдуматься, это просто невероятно. Даже ограбление банка и то кажется замороченным по сравнению с его нынешним предприятием.
Нет, подумать только! Охранные печати, разные страны, разные обычаи и совершенно разные по характеру люди. И у каждого — У КАЖДОГО — своя червоточина. Прав Бельфегор, правы остальные его темные покровители. Слаб человек и грешен, и каждого из них можно подцепить на тот или иной крючок. А так называемые добродетели — это просто хорошо замаскированные слабости.
Вот не надо сейчас о свете души! Где будет этот свет, если перед носом человека помахать деньгами, искусить плотскими удовольствиями, нажать на клавишу тщеславия, припугнуть, улестить, тронуть струну гнева…
ГНЕВА!
Дикая и шальная мысль вдруг пришла в голову Бизанкуру, и он расхохотался. Что же это он так. Нет уж, если развлекаться, так по полной. Сейчас мы эту девочку разгневаем еще больше, а там посмотрим, что будет.
Он развернулся и пошлепал своими тапками по лужам назад, в ту сторону, что указала ему Камария, когда он спросил ее про Абу. Синие крыши. Конечно, он мог бы его и не найти. Но на его стороне была дьявольская удача.
Синие крыши оказались какими-то баннерами. А что, отличное укрытие для нищих… Его ухо уловило это имя. Может, конечно, это был другой Абу… Но нет — на нем была полосатая шапочка, лихо смятая на одно ухо. Обычный бездельник, каких везде полно. Жан-Жаку нужно было просто посмотреть на него, а дальнейшее было отработанным делом техники.
Соседи, которых допрашивали впоследствии, свидетельствовали, что темнокожий высокий парень в полосатой шапочке ворвался в дом Камарии Эбале и разбудил ее. Сама Камария с криками: «Ты убил моего мужа, а теперь и ребенка!» кинулась на него, но была отброшена. А затем этот высокий парень схватил кухонный нож Камарии и нанес ей несколько ударов, после чего бросил нож, выбежал из дома и необъяснимым образом исчез. А в доме окровавленной, но еще живой Камарии Бапото осталась растрепанная пачка долларов и ее мертвый ребенок со сломанной шеей.
Как же потешался Бизанкур, когда, завернув за угол, он принял свое истинное обличье и, не торопясь, покидал место ужасного действия. Так потешаться мог сам дьявол…
Конечно же полиция скоро возьмет ни о чем не подозревающего Абу. Конечно же Камария могла и наврать, и вовсе не он убил ее Даниэля. Конечно же она сама, возможно, не выживет после тех ран, что нанес ей Жан-Жак, но ему было абсолютно все равно.
Он свое взял, выполнил очередное задание и изрядно повеселился, хотя веселье это было грубым и не особо изысканным, наспех сработанным, в духе кадавра Фернана Пико.
Да, добродетель Терпения в лице Бапото Эбале довольно бесславно прекратила свое существование, но ведь, если вдуматься, терпения стало куда меньше и в жизни. Раздражение и гнев давно заменили его по всей Земле. Матери костерили дочерей, сыновья огрызались на отцов, в роддомах медсестры хамили роженицам, покупатели срывались на кассиршах, учителя ненавидели своих учеников, ученики отвечали тем же…
…И тут из лужи на него глянуло отражение высокой фигуры в белом. Жан-Жак де Бизанкур остановился как вкопанный и судорожно огляделся. Нет, рядом не было никого, и неизвестно, кто отражался там. Странным для отражения, слишком ясным пронзительным взглядом смотрел на него кто-то с водной глади. А в ушах француза, покидающего трущобы Кибера, отдавалось дробное стаккато, словно враз заработали тысячи маленьких секундомеров. Звук становился все громче и невыносимее, пока он, зажав руками уши, не побежал, сломя голову, прочь из трущоб, разбрызгивая лужи. Вид бегущего с криком молодого мужчины не удивил никого. Здесь еще и не такое видывали…
Глава 8
Гренландия, страна айсбергов, добродетель воздержания и высокие скулы
— Двое. Их осталось двое. Всего только двое, — повторял Бизанкур свою лихорадочную мантру, нервно смеясь.
Он сидел в ванне гостиничного номера, полной воды и ароматной пены. После посещения трущоб ему все время казалось, что его тело покрывает какой-то липкий налет.
Жан-Жак снова заметил, что время мчится галопом, а он становится все более нервозным. Казалось, с чего бы ему нервничать? Ведь двое — это не семеро, и развязка близка. У него не было и тени сомнения, что дьявольская удача его не покинет.
Но этот взгляд не давал покоя, он преследовал его повсюду, а не только на рассвете, перед самым пробуждением, встречал его на улицах, в гипермаркетах, в отражениях витрин и журнальных картинках. В отчаянии Бизанкур звал Бельфегора, тот глух был к его призывам. Жан-Жак даже пытался вспомнить слова заклинания, но вызвал в памяти только обрывки: «Вени, вени, вениас, Бельфегор!»
Это не помогло… Жан-Жак прекрасно знал, что Белла всегда являлась к нему и без вызова, но сейчас понимал, что отчего-то впал в немилость. Почему? Что он делал не так? Отчего ему так плохо, словно кто-то перемалывает его вместе с костями? С ним же заключили новый договор, и он делал все правильно. Он успешен, и более того — его ждет награда! Их осталось только двое из семерых! У него есть удача. И он достоин воссесть одесную от Князя Тьмы…
* * *
В Гренландии, в городе Маниитсок Жан-Жаку предстояло найти Йоханну, которой было всего семнадцать, а ее сыну Тагйулону (ну и имечки дают своим детям эти эскимосы) три месяца, и олицетворял он добродетель Аскезы и Воздержания. Стало быть, помочь ему мог Вельзевул, считающийся демоном чревоугодия. Йоханна же была юной матерью-одиночкой, что было там совсем не редкостью.
Бизанкуру, можно сказать, снова чертовски повезло — сравнительно недавно в Маниитсоке появился аэропорт. Однако прямых перелетов туда не было, и Жан-Жак изрядно намучился, пытаясь составить маршрут. Затем он бросил эти бесплодные попытки и просто нанял частный самолет. Это тоже оказалось не таким простым делом, потому что аэропорт был невелик, да и взлетная полоса там была рассчитана не на всякий тип самолета. Тем не менее деньги решают практически все, и Бизанкуру заказали чартерный бизнес-джет, как представителю фирмы, занимающейся поставками трески. Ему предстояло заключить «эксклюзивное право на поставку». Это было очень смешно. Хотя и чертовски раздражало.
С неудовольствием наблюдал он за бессменным видом из иллюминатора — белое пространство вечного льда. Самолетик потряхивало, и было очень неприятно. Нет, он не сомневался, что полет его будет безопасен, но как же начало бесить это отсутствие комфорта. Да еще треска…
— Треска. Чертова треска, — бормотал он, раздраженно меряя шагами небольшой гостиничный номер, совсем не похожий на те роскошные апартаменты, что он привык снимать.
Ну не было здесь самого понятия роскоши — только практичность. Бизанкур основательно экипировался в дорогу, зная, что едет в край вечной мерзлоты. Объемная куртка с гагачьим пухом, меховая жилетка, унты, огромная, как гора, шапка. Его бесил собственный вид, точно он был дикарем, только что покинувшим пещеру. Он считал одежду из меха признаком варварства, она была ему отвратительна. Как и этот мерзкий холод.
— Стало быть, мне придется ездить на оленях или собаках, — продолжал ворчать Жан-Жак-Альбин, в который раз просматривая скудные сведения о стране, выкопанные из Интернета. — Чертовы инуиты, дикари эскимосы, датчане и проклятые льды. Больше восьмидесяти процентов всей Гренландии — сплошной лед. Не хватило мне холодов и ледников Исландии… Да вся эта страна просто символ воздержания — и захочешь, не согрешишь, потому что все страсти, что есть в человеке, заморожены до минусовой температуры.
У Жан-Жака создалось впечатление, что он какой-то мелкий клерк. Нет, он понятия не имел, что испытывают мелкие клерки, изо дня в день мотаясь на отупляющую работу. Наверное, они просто смирились с таким положением вещей — с тем, что они не более чем винтики в этой машине под названием Жизнь. Но ведь он не такой, он избранный. Не зря же у него столько высоких покровителей в царстве теней.
Но… Почему же теперь так часто сосет под ложечкой? Такое неприятное и непривычное ощущение.
Он, разумеется, попытался как можно больше узнать о стране, в которую направлялся. Статьи, выдержки, интервью, политика. Впрочем, знание обычаев страны помогло ему, пожалуй, только раз, с Олафом и Магнусом. Он поймал их на их же мистицизме, вере в сказки про викингов и неумеренной гордыне. Как ни крути, но это все же была гордыня, взращенная на почве национальной гордости. А здесь…
Отец Йоханны, Тулун, занимается поставками трески, ну и что? Да хоть китобой. И как ему поможет эта треска? Допустим, он среди прочего узнал, что ранние аборты, да и вообще аборты для этой страны не редкость. Что ему проку в этих абортах, ведь ребенок уже родился…
В дверь постучали.
— И все-таки треска и аборты, — поднимая палец, сказал вошедший в номер мужчина с красным обветренным лицом и коренастой фигурой. — Добро пожаловать в белое безмолвие, сынок. Сейчас мы с тобой обсудим наши дела.
На госте были подбитая мехом парка и лохматые унты.