Ариен листает свой блокнот, и я вижу, что его энтузиазм угасает.

– Простите, мне очень жаль, что в прошлый раз я не смог.

– Тебе не за что извиняться. Особенно учитывая то, что тебя не предупредили о подробностях, когда просили о помощи.

Я многозначительно смотрю на Роуэна, но он избегает моего взгляда, его глаза устремлены на блокнот Ариена.

– Не будь к себе суров, Ариен, – говорит Кловер. – В Майлендсе мы всю жизнь тренируемся, чтобы научиться использовать этот тип заклинаний. А ты только начал.

– Майлендс?

Лицо Ариена светится, его глаза полны интереса.

– Скажи, как там?

– Там чудесно. Все дома выстроены в круг, а в центре – поляна, засаженная травами и цветами. В это время года светло почти до полуночи, а когда дует ветер с побережья, можно почувствовать запах моря.

– Звучит прекрасно, – задумчиво вздыхает он.

Я представляю, как он уезжает в коммуну, где живут и тренируются все алхимики. Жизнь, полная книг, чернил и тайных знаний. Жизнь далеко за гранью всего, что я могла себе представить.

– Тебе там нравилось?

– Что ж… Я была хороша в том, что делала. Мое исследование.

Кловер тянет за конец косы, кусает губу.

– Но я никогда не вписывалась. В Майлендсе не очень популярно быть семейным алхимиком. Жить в поместье, помогать деревенским целителям и ухаживать за садами. Это не принесет славы.

Она краснеет и бросает взгляд на Роуэна.

– Но это то, чего я хотела. Я недостаточно безжалостна, чтобы добиться успеха в Майлендсе. Но здесь я могу сделать что-то важное.

– Ну, ты определенно повлияла на количество необычных чаев, которые я вынужден пить.

Роуэн смеется, а затем становится серьезным.

– Я правда рад твоей помощи, Кловер.

– Я же говорила – просто клади в чай мед. Но в любом случае спасибо.

Она довольно ухмыляется и поворачивается ко мне:

– Странно, что у тебя нет магии, Виолетта. Обычно это распространяется на всю семью. У тебя же нет?

– Нет. У меня ее нет.

Я подхожу к окну и смотрю вниз. Сад узкий – с одной стороны его огораживают деревья, а с другой – стена, увитая плющом, а другая сторона упирается в деревья. Вдалеке я вижу черную линию берега и то, как далеко простирается Гниль. Вблизи воды лес полон голых серых ветвей. Как будто отрава просочилась и поглотила некоторые деревья.

Меня охватывает дрожь. В комнате тепло, она освещена жарким послеобеденным солнцем. Но мне вдруг становится холодно.

Я отворачиваюсь от окон и вида на озеро и начинаю осматривать книжные полки. Когда я снимаю один из накинутых на них кусков ткани, воздух наполняется водоворотом пыли. Открытая полка пуста. Я перехожу к следующей. Потом к следующей. Я снимаю всю ткань, пока в воздухе не повисает пелена из пылинок, которые сверкают на солнце янтарным светом.

Я провожу пальцами по пыльной полке и недоверчиво смеюсь:

– Почему в твоей библиотеке нет книг?

Роуэн пожимает плечами:

– Я их убрал.

Он снова поворачивается к Ариену и блокнотам, игнорируя меня.

Я хожу по комнате, минуя полку за полкой. Они все пусты, и от этого их вид становится жалким. У нас в доме не было книг, кроме небольшой потрепанной коллекции молитвенников. Все истории, которые я рассказывала Ариену, я доставала из памяти. Мне их рассказали родители. И теперь, когда я столкнулась с этой голой библиотекой, я полна тоски. Потому что я открывала полки с таким же рвением, с каким заглянула в сундук с платьями.

Осталась одна ткань, которую я не сняла. Я хватаюсь за ее край, натягиваю. Роуэн внезапно поднимает взгляд.

– Нет!

Он начинает вставать со стула.

– Только не эту.


Но ткань уже упала. Вместо очередного ряда пустых полок за ней – высоко висящий на стене портрет в богато украшенной золотой раме.

Роуэн молчит, застыв на месте и не сводя глаз с портрета.

На портрете изображена семья. Два юных мальчика, почти дети. У них одинаковая смуглая кожа и волнистые волосы, гораздо менее непослушные, чем мои собственные кудри. У более высокого из двоих, старшего, серьезное выражение лица, которое я сразу узнаю.

– О, это… ты.

Я делаю шаг назад.

– Это твоя семья.

Его отец. Лорд Сильванан, улыбнувшийся мне и Ариену в тот давний день десятины. Высокий и красивый, со смуглой кожей и приглаженными темными волосами.

Его мать. Маленькая и гибкая, с белой кожей и большими карими глазами – такого же цвета, как у Роуэна. И ее платье… Оно светлое и изящное, с тонкими юбками, поясом и вышитыми на воротнике полумесяцами. Это то платье, которое сейчас на мне.

Роуэн даже не хотел, чтобы я приезжала сюда, но отдал мне красивую одежду своей матери.

Я смотрю на него, ожидая, что он рассердится. Но это не так. Ему явно очень стыдно. Я перекручиваю ткань в руках, думая лишь о том, чтобы этот момент побыстрее закончился.

– Я не хотела…

Он проводит рукой по волосам и тяжело вздыхает. Я делаю шаг навстречу, но он вылетает прочь из комнаты.

Я бросаю ткань и бегу за ним. В коридоре пусто, темно и тихо. Я прохожу мимо закрытых дверей и возвращаюсь к лестнице. Он там, на лестничной площадке, в обрамлении резной балюстрады. Одной рукой он уперся в стену, а голову наклонил вперед. Лицо скрылось под волосами. Рядом с ним Флоренс придерживает бедром поднос с чаем.

Когда она кладет руку ему на плечо, в голове всплывает воспоминание, тусклое и размытое. Моя мама и я свернулись в кресле у очага. Кресло раскачивалось взад и вперед, и она напевала. Ее пальцы расчесывали мои кудри. Нежно-нежно.

Флоренс с такой же нежностью кладет руку на плечо Роуэна и, наклоняясь к нему, мягко что-то говорит. Роуэн стряхивает ее. Он смотрит вверх, и наши глаза встречаются. На его лице потерянное выражение. Оно красное и залито слезами. На один ужасный, бесконечный момент все замирает, а потом он отворачивается.

Он отталкивает Флоренс и спускается по лестнице. Она вздыхает.

– Я так понимаю, ты не расскажешь, что произошло?

– Он не сказал?

– Нет.

Я вслушиваюсь в звук удаляющихся шагов Роуэна, пытаясь понять, что только что произошло.

– Я его расстроила.

– Это очевидно.

Флоренс снова вздыхает, а затем, тщательно уравновешивая поднос, идет дальше по коридору.

Я следую за ней, и мы идем нога в ногу. Оказавшись в библиотеке, она смотрит на меня, оглядывая платье, а потом – на открытые полки. Затем она видит портрет.

– Что ж.

Она ставит поднос на стол. Выражение ее лица сурово, но в ее кремневых глазах мерцает печаль.

– Неудивительно, что он расстроился.

– Но почему? Он сожалеет о том, что сделал?

Флоренс бросает на меня проницательный взгляд:

– Что он сделал?

Я указываю на окно. Далеко за ним озеро. Чернеет берег, вода мерцает на солнце.

– Он сказал мне, что все слухи о нем – правда.

– Послушай меня, Виолетта. Он не убийца.

Она сжимает пальцы на своем ожерелье, беспокойно водит ими вперед и назад по серебряной цепочке.

– В историях, которые люди рассказывают о Лейкседже, много страха и очень мало правды.

– Но он признал, что это правда. Он сказал…

В меня закрадываются сомнения. В его словах скрыта другая правда. Его шрамы, его отчаянное желание избавиться от Гнили. Его реакция, когда я открыла портрет.

Его семья… Разве возможно, чтобы он убил их и при этом оплакивал?