— С вашим вниманием к деталям и драматической жилкой вы могли бы сколотить состояние.
Неуверенный, как это расценить: как оскорбление, похвалу или просто шутку, Перро промолчал. Он смотрел прямо перед собой, но чуть вниз, чтобы не встречаться взглядом с тем, кто помоложе. Этот, сразу решил про себя констебль, извратит и охает все, что бы ты ни сказал или сделал.
Рядом с лотками исходящих и входящих бумаг на столе старшего инспектора Перро заметил фотографию в серебряной рамке: привлекательная женщина с кудрявыми волосами держит на коленях малышку, хорошенькую как куколка. Раньше таких херувимского вида детей изображали на рекламных картинках. Немного успокоенный этим явным доказательством того, что простые человеческие чувства, видимо, не чужды большому боссу, Перро остановил на фотографии свой взгляд и терпеливо ждал, когда один из двух полицейских чинов соблаговолит нарушить молчание.
— Почему на рапорте не было пометки «срочно»?
— Ну… я…
— Что мы с вами имеем, констебль? Человек, у которого внезапно исчезла жена, сидит молчком и не отзывается, пока вы не пригрозили взломать дверь. Вы обнаруживаете, что он пьян и совершенно не владеет собой. Он лжет вам, когда вы интересуетесь причиной отсутствия жены. Сам себе противоречит. Отказывается назвать хоть одного из друзей или родственников, которые могли бы знать о ее местопребывании. Он не готов предоставить ни оставленной ею прощальной записки, ни чего-либо еще в этом роде. Затем вы поднимаетесь наверх, чтобы проверить ее гардероб. Кстати сказать, это единственный раз, когда вы проявили хоть каплю если не сообразительности, то по крайней мере инициативы. И что же? Вы обнаруживаете, что миссис Холлингсворт уехала, не взяв с собой ни одежды, ни личных вещей. — Тут Барнаби умолк и кинул пачку листков в лоток для корреспонденции. — Как по-вашему, я правильно резюмировал суть того, что вы тут понаписали?
— Да, сэр.
— В подобных случаях в доме у подозреваемых, бывало, в подвалах полы вскрывали, имея на то гораздо меньше оснований. Да любой из моих парней при таком раскладе, — старший инспектор свирепо прихлопнул пачку листов тяжелой начальственной дланью, — представил бы отчет немедленно. Рапорт был бы у меня на столе через полчаса! А многие из них за это время уже приволокли бы Холлингсворта в участок для допроса…
Пунцовый от стыда и унижения, Перро крепче прижал к себе шлем и устремил взгляд на ковер. Он жаждал одного: чтобы ковер откинулся и в полу открылась щель, в которую можно заползти и тихо умереть. Ужасное молчание продолжалось.
— Ладно. Что сделано, то сделано. Теперь скажите, что вы обнаружили с тех пор?
— Простите, не понял, сэр.
— Рапорт составлен в воскресенье. Я так полагаю, вы успели опросить жителей деревни? Делилась ли миссис Холлингсворт с кем-нибудь намерениями уехать? Что думают о ее браке? Знает ли кто-нибудь этого Блейкли, с которым, как вам удалось подслушать, мистер Холлингсворт говорил по телефону? Как относятся в деревне к этой чете? Ну, все как обычно.
Барнаби замолчал в ожидании ответа. Он смотрел на констебля, но тот не отрывал глаз от пола. Лицо Перро из пунцового сделалось лиловым. По щекам бежали струйки пота. Он перехватил шлем, и на синем ворсе касторового головного убора остались влажные следы.
— Ну и последнее. Не томите меня, скажите, сделали ли вы вообще хоть что-нибудь после разговора с Холлингсвортом?
— Да, сэр.
— Ну-ну, выкладывайте!
— И покороче, — добавил тот, у окошка. — У нас в следующем месяце отпуск.
— Физическое состояние мистера Холлингсворта меня обеспокоило, — констебль говорил словно против воли, — поэтому я позвонил местному врачу, доктору Дженнингсу, с просьбой навестить его.
— Холлингсворт был одним из его пациентов?
— Да, — подтвердил Перро, решив, что с него довольно. Он выпрямил спину, поднял голову и храбро глянул в самое пекло — в лицо старшего инспектора. Неулыбчивое. Брови густые, лохматые, как коврики из конского волоса. Багровые щеки, глаза карие. Перро всегда считал, что карие глаза — признак доброго нрава, ан нет, ошибочка вышла. Что ж, век живи, век учись. — Холлингсворты оба числились его пациентами, но, сдается мне, доктор Джим был знаком только с Симоной.
— Вы сказали «доктор Джим»? Как мило, — хихикнул рыжий.
— Больше вам нечего добавить?
— Нечего, сэр.
— Вы напрочь отстали от жизни там, в своей глуши. Ладно. Где-то через час я буду в Фосетт-Грине. Надеюсь вас там увидеть. Не вздумайте опоздать.
— Слушаюсь, сэр, — отозвался Перро, моля Господа Бога, чтобы страданиям его как можно скорее пришел конец. Он тут же дал себе слово, что заставит всех позабыть о совершенных им ошибках, станет краток, точен и наблюдателен. Он всем им еще докажет, что деревенский полицейский не обязательно круглый дурак.
— Ничего не скажешь, уставно-процедурную сторону вы знаете досконально, — заметил Барнаби, кивая на его пространный рапорт и поднимаясь.
Перро нервно сглотнул. Он только теперь вполне осознал, насколько могучего телосложения старший инспектор.
— Однако если хочешь чего-то добиться в нашем деле, иногда нужно действовать по обстоятельствам, а не по инструкции.
Перро, вполне удовлетворенный своим теперешним местом службы, не имел особых амбиций. Он не претендовал на чин сержанта, в особенности потому, что это предполагало постоянное общение с личностями вроде того типа помоложе, с тонкими губами и глазами-ледышками.
— Большое спасибо, сэр, — пробормотал Перро.
— Это замечание, констебль, а не комплимент.
Малый, сидевший на подоконнике, позволил себе хихикнуть, но сделал вид, будто кашляет.
— Давно служите?
— Тринадцать лет, сэр.
— Сколько времени на данном участке?
— Семь, сэр.
«Слишком долго, — подумал Барнаби. — В этой своей глуши они пускают корни и преуютно устраиваются. Время от времени их выдергивают из-под пуховой перины на курсы или на лекции, чтобы познакомить с изменениями в законодательстве или новым подходом к этническим проблемам. Затем они возвращаются в привычное, родное захолустье. Их трудно винить. В принципе, их с самого начала призывали врастать в местную среду. Очень часто они и вправду срастаются с нею, причем настолько, что, когда их все же переводят в другое место, расплачиваться за это приходится самой полиции. Особенно опасно, когда и местные привязываются к „своему копу“. Этого Перро определенно нужно переводить на другой участок».
Барнаби прекрасно представлял себе, как тот ведет себя на службе. По-отечески доброжелательно, но строго. С неизменной заботой — какой бы смысл ни вкладывали ныне в это обесцененное слово. Все это, конечно, очень мило… Если не идет во вред компетентности. Если коп остается хоть на что-то способен, кроме как разнимать драки и улаживать домашние скандалы. От таких, как Перро, пользы — как от врезной дверцы для отлучающегося на прогулку кота в борту субмарины.
Констебль догадывался, о чем думает Барнаби, и у него упало сердце.
— Ладно, Перро, можете идти.
— Есть, сэр.
Перро не помнил, как добрался до двери. Ручка скользила в его потной ладони и не поддавалась. Чем крепче он пытался за нее ухватиться, тем больше она скользила. Пришлось воспользоваться носовым платком. Казалось, прошло сто лет, прежде чем он снова очутился в коридоре. Он постоял немного, ожидая услышать поту сторону издевательский смех, но в кабинете царило полное молчание.
Тяжелый «ровер-400», принадлежавший Барнаби, плавно катил по шоссе А4020 в направлении Чалфонт-Сент-Питера. За рулем сидел Трой, все еще смаковавший разнос, который шеф устроил недотепе Перро. В открытые окна машины врывался тугой, теплый воздух. Ничто не доставляло Трою большего удовольствия, чем чужие промахи. Да, ловко шеф приложил этого констебля, пошутив насчет сочинения романов. Самому Трою остроумные ответы и колкие комментарии приходили в голову с большим запозданием. Спустя часы, а то и дни.
— Этот малый — реальный атавизм, если хотите, — провозгласил Трой. — Готов побиться об заклад, тот парень, которого черт знает когда показывали по телику, был вылитый Перро. Гладил злодеев по головке, вразумлял суровым словом и в утешение совал карамельку. Моя бабуля его просто обожала.
— «Диксон из Док-Грина»[17].
— Точно. Реальный атавизм. — Трой, которому постоянно попадались непонятные слова, иногда делал над собой усилие и отыскивал их в словаре своей дочки. Затвердив значение, он вставлял заковыристое словечко к месту и не к месту, пока не надоест или не всплывет новая загадка. В прошлом месяце Трой налегал на «компетенцию», а до того повсюду вворачивал совсем уж диковинного «пахидерма»[18].
Чтобы хоть как-то остудить лицо, Барнаби покатал по щеке ледяную банку с апельсиновой «фантой», выданной ему автоматом при выходе из участка, и осведомился подозрительно:
— Надеюсь, ты знаешь, куда рулишь?
— Приблизительно. Это недалеко от Комптон-Дондо.
— Никогда о таком не слышал.
— Да ладно, шеф, конечно слышали. Вспомните: целое поместье чудиков, тронутых на религиозной почве. Новомодные течения и всякая прочая муть[19]. Там еще закололи чокнутого старикана в ночной рубашке до пят.
— A-а, точно…
— У меня бы тоже крыша поехала, если бы мне пришлось жить здесь. — Трой высунулся из окна и брезгливо сморщил нос, бледный и тонкий, с небольшой горбинкой, плавно переходящей в элегантную прямую линию, как узкая пластина, прикрывающая нос на шлемах римлян. — Вы только взгляните на это!
«Это» являло собой крытый соломой коттедж поистине сказочного совершенства. Казалось немыслимым, что в нем могут жить человеческие существа, пользующиеся кредитными картами, знакомые с телевидением и штрихкодами. Он, скорее, подошел бы семейству пряничных человечков. Или нарисованному телесиноптику с женой, то выкатывающимся наружу, то закатывающимся обратно через равные промежутки времени, столь же невыразительным в своем совершенстве, как декорации, их окружающие.
— Кому понравится жить в доме с париком вместо крыши? — воскликнул Трой, в чьем голосе сквозило брюзгливое осуждение. Он терпеть не мог баловней судьбы, у которых денег немерено, особенно если эти самые деньги вышвыривают на всякую чушь, вроде кукольного домишки.
Дитя города, сержант был взращен на выхлопных газах, обожал многоэтажные парковки и огромные, усыпанные попкорном кинотеатры-мультиплексы, зиккураты торговых моллов, пронзенных стеклянными шахтами лифтов и содрогающихся от ритмов тяжелого рока, наводненные толпами пабы.
— Я бы скорее умер, чем согласился жить тут, — добавил Трой, который не упускал случая лишний раз вдарить по шляпке уже забитого гвоздя, вколачивая в собеседника давно усвоенные истины.
Они въезжали в Фосетт-Грин, и Барнаби не преминул указать сержанту, что переулок Святого Чеда — это узкий проезд слева. Трой еле удержался от иронического вопроса: куда еще можно свернуть в богом забытом месте, где всего две узкие улочки и хорошо, если одна лошадь на всю округу?
Он был немедля наказан за высокомерие, и самым восхитительным образом. Навстречу им выехала лошадь, безмятежно цокающая копытами. В широком кожаном седле сидела очаровательная девчушка, экипированная как полагается: на голове — бархатное жокейское кепи, на ногах — высокие шнурованные ботинки-джодпуры. Трой, сам отец такой же крошки, к тому же ежедневно сталкивающийся со злом в многочисленных его проявлениях, стал с тревогой оглядываться по сторонам в поисках матери.
Что касается юной наездницы, то при виде автомобиля она спокойно направила лошадь с асфальта на травянистую обочину и жестом дала знать, что они могут спокойно проехать. Трой, который предпочел бы суетливый, заполошный испуг, позволяющий ему выступить в роли авторитетного утешителя, лишь пробормотал:
— Ну и детки пошли…
— Остановись вон там, — велел старший инспектор, — возле мотоцикла.
«Хонда» констебля Перро была прислонена к изгороди «Соловушек» с внутренней стороны у распахнутых настежь ворот. На сиденье лежали желтый защитный жилет и синий шлем с надписью «Полиция». Самого констебля поблизости не было видно.
Трой въехал во двор и выбрался из машины вслед за старшим инспектором. Несмотря на жару, сержант тут же надел безупречно отглаженный, с серебристой искоркой легкий пиджак из хлопка, предварительно проверив воротник и стряхнув с него рыжий волос.
Барнаби решительно постучал в дверь. Никакого ответа. У дома был заброшенный, даже нежилой вид, хотя на подоконнике между стеклом и полузадернутыми шторами по-прежнему стояли вазы и статуэтки.
— Дешевый шик! — поморщился Трой, разглядывая обстановку за окном.
Узкая гравиевая дорожка, огибая гараж, вела за дом. С громким хрустом прошагав по ней, Барнаби и Трой оказались в небольшом, довольно запущенном саду. Зеленые побеги уже наползали на патио, замощенное довольно симпатично, хотя и без особого полета фантазии разноцветными каменными плитами. В замысловатых китайских горшках скукожились засохшие бегонии, никто не потрудился убрать из жаровни прогоревшие угли, а большой гамак (веселые белые маргаритки по синему полю) выглядел сиротливо.
Барнаби, страстный садовод-любитель, сойдя по ступенькам патио, взирал с неодобрением на прелестные лилейники, осаждаемые ползучим пыреем, недавно посаженный, но не политый рододендрон сорта «Джордж Рейнолдс» и явно мучимую жаждой старушку хебе. Впрочем, кое-что здесь куда больше бросалось в глаза.
Небольшой клочок земли неподалеку выглядел более рыхлым и недавно увлажненным. Возможно, Холлингсворт надумал привести сад в порядок, но дальше не продвинулся. Правда, в это верилось с трудом, учитывая, в каком он был состоянии, по словам Перро.
— Сэр! Сюда! Скорей!
Барнаби услышал, как его сержант яростно дергает и трясет раму большого, до полу французского окна. Не дожидаясь помощи шефа. Трой кинулся во дворик к жаровне, схватил большие металлические щипцы и разбил стекло. Просунул руку в отверстие, открыл замок и, чтобы отодвинуть засовы, разнес еще два стекла. К тому времени, когда подоспел Барнаби, обе створки были широко распахнуты.
У пустого камина на ярком узорчатом коврике лежал мужчина. Барнаби стремительно пересек комнату и опустился возле него на колени. Трой замер на пороге. Его брезгливая натура чистюли-аккуратиста была глубоко оскорблена смесью затхлых, отвратительных запахов, к которым помимо всего прочего примешивалась вонь от лужицы мочи возле лежавшего неподвижно человека. На полу, рядом с его правой рукой Трой сразу заметил опрокинутый стакан.
— Ну что, не дышит?
— Нет. Вызывай судмедэксперта.
Неуверенный, как это расценить: как оскорбление, похвалу или просто шутку, Перро промолчал. Он смотрел прямо перед собой, но чуть вниз, чтобы не встречаться взглядом с тем, кто помоложе. Этот, сразу решил про себя констебль, извратит и охает все, что бы ты ни сказал или сделал.
Рядом с лотками исходящих и входящих бумаг на столе старшего инспектора Перро заметил фотографию в серебряной рамке: привлекательная женщина с кудрявыми волосами держит на коленях малышку, хорошенькую как куколка. Раньше таких херувимского вида детей изображали на рекламных картинках. Немного успокоенный этим явным доказательством того, что простые человеческие чувства, видимо, не чужды большому боссу, Перро остановил на фотографии свой взгляд и терпеливо ждал, когда один из двух полицейских чинов соблаговолит нарушить молчание.
— Почему на рапорте не было пометки «срочно»?
— Ну… я…
— Что мы с вами имеем, констебль? Человек, у которого внезапно исчезла жена, сидит молчком и не отзывается, пока вы не пригрозили взломать дверь. Вы обнаруживаете, что он пьян и совершенно не владеет собой. Он лжет вам, когда вы интересуетесь причиной отсутствия жены. Сам себе противоречит. Отказывается назвать хоть одного из друзей или родственников, которые могли бы знать о ее местопребывании. Он не готов предоставить ни оставленной ею прощальной записки, ни чего-либо еще в этом роде. Затем вы поднимаетесь наверх, чтобы проверить ее гардероб. Кстати сказать, это единственный раз, когда вы проявили хоть каплю если не сообразительности, то по крайней мере инициативы. И что же? Вы обнаруживаете, что миссис Холлингсворт уехала, не взяв с собой ни одежды, ни личных вещей. — Тут Барнаби умолк и кинул пачку листков в лоток для корреспонденции. — Как по-вашему, я правильно резюмировал суть того, что вы тут понаписали?
— Да, сэр.
— В подобных случаях в доме у подозреваемых, бывало, в подвалах полы вскрывали, имея на то гораздо меньше оснований. Да любой из моих парней при таком раскладе, — старший инспектор свирепо прихлопнул пачку листов тяжелой начальственной дланью, — представил бы отчет немедленно. Рапорт был бы у меня на столе через полчаса! А многие из них за это время уже приволокли бы Холлингсворта в участок для допроса…
Пунцовый от стыда и унижения, Перро крепче прижал к себе шлем и устремил взгляд на ковер. Он жаждал одного: чтобы ковер откинулся и в полу открылась щель, в которую можно заползти и тихо умереть. Ужасное молчание продолжалось.
— Ладно. Что сделано, то сделано. Теперь скажите, что вы обнаружили с тех пор?
— Простите, не понял, сэр.
— Рапорт составлен в воскресенье. Я так полагаю, вы успели опросить жителей деревни? Делилась ли миссис Холлингсворт с кем-нибудь намерениями уехать? Что думают о ее браке? Знает ли кто-нибудь этого Блейкли, с которым, как вам удалось подслушать, мистер Холлингсворт говорил по телефону? Как относятся в деревне к этой чете? Ну, все как обычно.
Барнаби замолчал в ожидании ответа. Он смотрел на констебля, но тот не отрывал глаз от пола. Лицо Перро из пунцового сделалось лиловым. По щекам бежали струйки пота. Он перехватил шлем, и на синем ворсе касторового головного убора остались влажные следы.
— Ну и последнее. Не томите меня, скажите, сделали ли вы вообще хоть что-нибудь после разговора с Холлингсвортом?
— Да, сэр.
— Ну-ну, выкладывайте!
— И покороче, — добавил тот, у окошка. — У нас в следующем месяце отпуск.
— Физическое состояние мистера Холлингсворта меня обеспокоило, — констебль говорил словно против воли, — поэтому я позвонил местному врачу, доктору Дженнингсу, с просьбой навестить его.
— Холлингсворт был одним из его пациентов?
— Да, — подтвердил Перро, решив, что с него довольно. Он выпрямил спину, поднял голову и храбро глянул в самое пекло — в лицо старшего инспектора. Неулыбчивое. Брови густые, лохматые, как коврики из конского волоса. Багровые щеки, глаза карие. Перро всегда считал, что карие глаза — признак доброго нрава, ан нет, ошибочка вышла. Что ж, век живи, век учись. — Холлингсворты оба числились его пациентами, но, сдается мне, доктор Джим был знаком только с Симоной.
— Вы сказали «доктор Джим»? Как мило, — хихикнул рыжий.
— Больше вам нечего добавить?
— Нечего, сэр.
— Вы напрочь отстали от жизни там, в своей глуши. Ладно. Где-то через час я буду в Фосетт-Грине. Надеюсь вас там увидеть. Не вздумайте опоздать.
— Слушаюсь, сэр, — отозвался Перро, моля Господа Бога, чтобы страданиям его как можно скорее пришел конец. Он тут же дал себе слово, что заставит всех позабыть о совершенных им ошибках, станет краток, точен и наблюдателен. Он всем им еще докажет, что деревенский полицейский не обязательно круглый дурак.
— Ничего не скажешь, уставно-процедурную сторону вы знаете досконально, — заметил Барнаби, кивая на его пространный рапорт и поднимаясь.
Перро нервно сглотнул. Он только теперь вполне осознал, насколько могучего телосложения старший инспектор.
— Однако если хочешь чего-то добиться в нашем деле, иногда нужно действовать по обстоятельствам, а не по инструкции.
Перро, вполне удовлетворенный своим теперешним местом службы, не имел особых амбиций. Он не претендовал на чин сержанта, в особенности потому, что это предполагало постоянное общение с личностями вроде того типа помоложе, с тонкими губами и глазами-ледышками.
— Большое спасибо, сэр, — пробормотал Перро.
— Это замечание, констебль, а не комплимент.
Малый, сидевший на подоконнике, позволил себе хихикнуть, но сделал вид, будто кашляет.
— Давно служите?
— Тринадцать лет, сэр.
— Сколько времени на данном участке?
— Семь, сэр.
«Слишком долго, — подумал Барнаби. — В этой своей глуши они пускают корни и преуютно устраиваются. Время от времени их выдергивают из-под пуховой перины на курсы или на лекции, чтобы познакомить с изменениями в законодательстве или новым подходом к этническим проблемам. Затем они возвращаются в привычное, родное захолустье. Их трудно винить. В принципе, их с самого начала призывали врастать в местную среду. Очень часто они и вправду срастаются с нею, причем настолько, что, когда их все же переводят в другое место, расплачиваться за это приходится самой полиции. Особенно опасно, когда и местные привязываются к „своему копу“. Этого Перро определенно нужно переводить на другой участок».
Барнаби прекрасно представлял себе, как тот ведет себя на службе. По-отечески доброжелательно, но строго. С неизменной заботой — какой бы смысл ни вкладывали ныне в это обесцененное слово. Все это, конечно, очень мило… Если не идет во вред компетентности. Если коп остается хоть на что-то способен, кроме как разнимать драки и улаживать домашние скандалы. От таких, как Перро, пользы — как от врезной дверцы для отлучающегося на прогулку кота в борту субмарины.
Констебль догадывался, о чем думает Барнаби, и у него упало сердце.
— Ладно, Перро, можете идти.
— Есть, сэр.
Перро не помнил, как добрался до двери. Ручка скользила в его потной ладони и не поддавалась. Чем крепче он пытался за нее ухватиться, тем больше она скользила. Пришлось воспользоваться носовым платком. Казалось, прошло сто лет, прежде чем он снова очутился в коридоре. Он постоял немного, ожидая услышать поту сторону издевательский смех, но в кабинете царило полное молчание.
Тяжелый «ровер-400», принадлежавший Барнаби, плавно катил по шоссе А4020 в направлении Чалфонт-Сент-Питера. За рулем сидел Трой, все еще смаковавший разнос, который шеф устроил недотепе Перро. В открытые окна машины врывался тугой, теплый воздух. Ничто не доставляло Трою большего удовольствия, чем чужие промахи. Да, ловко шеф приложил этого констебля, пошутив насчет сочинения романов. Самому Трою остроумные ответы и колкие комментарии приходили в голову с большим запозданием. Спустя часы, а то и дни.
— Этот малый — реальный атавизм, если хотите, — провозгласил Трой. — Готов побиться об заклад, тот парень, которого черт знает когда показывали по телику, был вылитый Перро. Гладил злодеев по головке, вразумлял суровым словом и в утешение совал карамельку. Моя бабуля его просто обожала.
— «Диксон из Док-Грина»[17].
— Точно. Реальный атавизм. — Трой, которому постоянно попадались непонятные слова, иногда делал над собой усилие и отыскивал их в словаре своей дочки. Затвердив значение, он вставлял заковыристое словечко к месту и не к месту, пока не надоест или не всплывет новая загадка. В прошлом месяце Трой налегал на «компетенцию», а до того повсюду вворачивал совсем уж диковинного «пахидерма»[18].
Чтобы хоть как-то остудить лицо, Барнаби покатал по щеке ледяную банку с апельсиновой «фантой», выданной ему автоматом при выходе из участка, и осведомился подозрительно:
— Надеюсь, ты знаешь, куда рулишь?
— Приблизительно. Это недалеко от Комптон-Дондо.
— Никогда о таком не слышал.
— Да ладно, шеф, конечно слышали. Вспомните: целое поместье чудиков, тронутых на религиозной почве. Новомодные течения и всякая прочая муть[19]. Там еще закололи чокнутого старикана в ночной рубашке до пят.
— A-а, точно…
— У меня бы тоже крыша поехала, если бы мне пришлось жить здесь. — Трой высунулся из окна и брезгливо сморщил нос, бледный и тонкий, с небольшой горбинкой, плавно переходящей в элегантную прямую линию, как узкая пластина, прикрывающая нос на шлемах римлян. — Вы только взгляните на это!
«Это» являло собой крытый соломой коттедж поистине сказочного совершенства. Казалось немыслимым, что в нем могут жить человеческие существа, пользующиеся кредитными картами, знакомые с телевидением и штрихкодами. Он, скорее, подошел бы семейству пряничных человечков. Или нарисованному телесиноптику с женой, то выкатывающимся наружу, то закатывающимся обратно через равные промежутки времени, столь же невыразительным в своем совершенстве, как декорации, их окружающие.
— Кому понравится жить в доме с париком вместо крыши? — воскликнул Трой, в чьем голосе сквозило брюзгливое осуждение. Он терпеть не мог баловней судьбы, у которых денег немерено, особенно если эти самые деньги вышвыривают на всякую чушь, вроде кукольного домишки.
Дитя города, сержант был взращен на выхлопных газах, обожал многоэтажные парковки и огромные, усыпанные попкорном кинотеатры-мультиплексы, зиккураты торговых моллов, пронзенных стеклянными шахтами лифтов и содрогающихся от ритмов тяжелого рока, наводненные толпами пабы.
— Я бы скорее умер, чем согласился жить тут, — добавил Трой, который не упускал случая лишний раз вдарить по шляпке уже забитого гвоздя, вколачивая в собеседника давно усвоенные истины.
Они въезжали в Фосетт-Грин, и Барнаби не преминул указать сержанту, что переулок Святого Чеда — это узкий проезд слева. Трой еле удержался от иронического вопроса: куда еще можно свернуть в богом забытом месте, где всего две узкие улочки и хорошо, если одна лошадь на всю округу?
Он был немедля наказан за высокомерие, и самым восхитительным образом. Навстречу им выехала лошадь, безмятежно цокающая копытами. В широком кожаном седле сидела очаровательная девчушка, экипированная как полагается: на голове — бархатное жокейское кепи, на ногах — высокие шнурованные ботинки-джодпуры. Трой, сам отец такой же крошки, к тому же ежедневно сталкивающийся со злом в многочисленных его проявлениях, стал с тревогой оглядываться по сторонам в поисках матери.
Что касается юной наездницы, то при виде автомобиля она спокойно направила лошадь с асфальта на травянистую обочину и жестом дала знать, что они могут спокойно проехать. Трой, который предпочел бы суетливый, заполошный испуг, позволяющий ему выступить в роли авторитетного утешителя, лишь пробормотал:
— Ну и детки пошли…
— Остановись вон там, — велел старший инспектор, — возле мотоцикла.
«Хонда» констебля Перро была прислонена к изгороди «Соловушек» с внутренней стороны у распахнутых настежь ворот. На сиденье лежали желтый защитный жилет и синий шлем с надписью «Полиция». Самого констебля поблизости не было видно.
Трой въехал во двор и выбрался из машины вслед за старшим инспектором. Несмотря на жару, сержант тут же надел безупречно отглаженный, с серебристой искоркой легкий пиджак из хлопка, предварительно проверив воротник и стряхнув с него рыжий волос.
Барнаби решительно постучал в дверь. Никакого ответа. У дома был заброшенный, даже нежилой вид, хотя на подоконнике между стеклом и полузадернутыми шторами по-прежнему стояли вазы и статуэтки.
— Дешевый шик! — поморщился Трой, разглядывая обстановку за окном.
Узкая гравиевая дорожка, огибая гараж, вела за дом. С громким хрустом прошагав по ней, Барнаби и Трой оказались в небольшом, довольно запущенном саду. Зеленые побеги уже наползали на патио, замощенное довольно симпатично, хотя и без особого полета фантазии разноцветными каменными плитами. В замысловатых китайских горшках скукожились засохшие бегонии, никто не потрудился убрать из жаровни прогоревшие угли, а большой гамак (веселые белые маргаритки по синему полю) выглядел сиротливо.
Барнаби, страстный садовод-любитель, сойдя по ступенькам патио, взирал с неодобрением на прелестные лилейники, осаждаемые ползучим пыреем, недавно посаженный, но не политый рододендрон сорта «Джордж Рейнолдс» и явно мучимую жаждой старушку хебе. Впрочем, кое-что здесь куда больше бросалось в глаза.
Небольшой клочок земли неподалеку выглядел более рыхлым и недавно увлажненным. Возможно, Холлингсворт надумал привести сад в порядок, но дальше не продвинулся. Правда, в это верилось с трудом, учитывая, в каком он был состоянии, по словам Перро.
— Сэр! Сюда! Скорей!
Барнаби услышал, как его сержант яростно дергает и трясет раму большого, до полу французского окна. Не дожидаясь помощи шефа. Трой кинулся во дворик к жаровне, схватил большие металлические щипцы и разбил стекло. Просунул руку в отверстие, открыл замок и, чтобы отодвинуть засовы, разнес еще два стекла. К тому времени, когда подоспел Барнаби, обе створки были широко распахнуты.
У пустого камина на ярком узорчатом коврике лежал мужчина. Барнаби стремительно пересек комнату и опустился возле него на колени. Трой замер на пороге. Его брезгливая натура чистюли-аккуратиста была глубоко оскорблена смесью затхлых, отвратительных запахов, к которым помимо всего прочего примешивалась вонь от лужицы мочи возле лежавшего неподвижно человека. На полу, рядом с его правой рукой Трой сразу заметил опрокинутый стакан.
— Ну что, не дышит?
— Нет. Вызывай судмедэксперта.