Десять дней.

Двести сорок часов.

Четырнадцать тысяч четыреста минут.

Вот как долго я здесь торчу. Запертая в этой адской дыре, которая должна исцелить меня. Она делает все остальное, кроме восстановления. После моей первой встречи с доктором Астер все только ухудшилось. В первые три дня она приходила со своими дурацкими седыми волосами, собранными в пучок, и пыталась заставить меня поговорить о Мэдисон. Когда я отказывалась, она провоцировала меня на разговор с гневом.

Она бы упомянула, что мое место здесь.

Что все действительно считают меня сумасшедшей после всего случившегося.

Эти слова всегда задевали меня за живое, и она это знала. Всего за три дня мне показалось, что она знает мои мысли лучше, чем я, и это пугало. Во время наших встреч она пыталась убедить меня, что Мэдисон, которая приходит ко мне, не моя сестра. А мое воображение. Это мое горе подкрадывается ко мне. Она говорила, что видела это много раз в других случаях, но дело в том, что я была не просто еще одним случаем. Я знала, что Мэдисон мертва, но я также знала, что это была она. Она была настоящей. Я чувствовала ее. Другого объяснения нет. И я отказывалась верить, что все это моя голова, потому что тогда это означало, что моя сестра... это означало, что ее действительно нет. Во всех отношениях.

С каждым движением моей челюсти, нахмуренным лбом и учащением дыханием, казалось, доктор Астер знала, о чем я думаю, или, скорее, чувствую, даже раньше, чем я. И этот дурацкий чертов блокнот.

Боже, как я ненавидела это.

Она записывала в него каждую мелочь. Если она войдет в палату и скажет: «Доброе утро», а я не отвечу? Это записывалось в блокнот. Если я произносила хотя бы одно слово, оно записывалось. Все, что касалось меня, было в этом чертовом блокноте, и мне хотелось швырнуть его в стену, вырвать каждый лист, бросить и поджечь.

Я устала.

Мне надоели одни и те же лица.

Мне надоело видеть одних и тех же людей и делать одно и то же.

Меня тошнило от этого места.

Я скучала по своим друзьям.

Я скучала по сестре.

Но больше всего я скучала по Базу. И ненавидела себя за это. Я ненавидела, сколько места он занимал в моих мыслях. Как мне не хватало его прикосновений, его улыбки, его объятий.

Руки, которые сделали Бог знает что с Мэдисон.

Моя грудь тревожно сжимается от боли. Она отдается эхом в моем теле, сжимая сердце в тиски и затрудняет дыхание. Я не могу не оглядываться назад на то время, что мы провели вместе, и гадать, в какой именно момент он решил, что будет продолжать тянуть меня за свою больную уловку.

Он убил бы и меня?

И если да, то когда?

Каков был их план?

Все ошибки, которые я совершила в наших «отношениях», внезапно показались мне

переломами в костях. Именно из-за них я и оказалась здесь, калекой в постели.

Я вырываюсь из этих мыслей, когда дверь в эту дерьмовую палату открывается и входят те же две чертовы медсестры, а за ними доктор Астер. Ииии, как вы уже догадались, с блокнотом и ручкой в руке и наготове. Она останавливается на пороге, склоняет голову набок и, глядя на меня, потирает губы. Как будто у нее вдруг появились ответы, в которых она нуждается, она начинает что-то писать на открытой странице блокнота, и я разочарованно вздыхаю.

— Господи, что я сделала на этот раз? Что могло заставить вас что-то записывать, когда я буквально просто сижу?

Она приподнимает бровь, ее голова наклоняется еще выше, и она неодобрительно поджимает губы, записывая что-то еще.

Сжав губы, я сдерживаю все, что хочу сказать, но знаю, что не должна. Словно почувствовав мою сдержанность и одобрив ее, губы доктора Астер дергаются, словно хотят превратиться в улыбку. Это я тоже презираю.

— Как вы себя чувствуете сегодня, Маккензи?

Я делаю вид, что смотрю на свое забинтованное и сломанное тело в постели.

— Так же, как и вчера. Мне все еще кажется, что меня сбил чертов грузовик.

— Этого и следовало ожидать. Вы съехали с обрыва на своей машине. Наши тела могут выдержать только это.

В ее ответе нет язвительности, но в тоне слышится скрытое неодобрение. Оно всегда там. Она не говорит прямо, что считает меня ненормальной, но это видно по ее глазам, по тому, как она смотрит на меня и как говорит со мной. Это я тоже презираю.

От одного упоминания о машине у меня сводит живот. Я опускаю взгляд на кровать, осматривая свои ноги в фиксаторе и гипсе, и каждый сантиметр моего тела, который забинтован. Мне сказали, что моя правая нога должна быть в гипсе только в течение следующих двух недель, прежде чем его снимут. Я заработала перелом голени, который должен быстро зажить, так как я не активна. Хотя, по словам доктора, я могу прожить остаток жизни, испытывая дискомфорт от перелома. А вот моя левая нога совсем другое дело. Каким-то образом во время аварии я раздробила коленную чашечку и сломала верхнюю часть бедра. У меня также перелом лодыжки, который, по мнению доктора, был получен, когда я вылезала из искореженной машины. Вся левая сторона моей ноги скреплена металлическими прутьями для бедренной кости.

Я еще не видела шрамов на теле, но знаю, что они есть. Я чувствую их, тепло, исходящее от ран. Медсестра приходит несколько раз в день, меняя повязку вокруг моего живота, и я все еще не нашла в себе сил посмотреть. Я знаю, что как только я увижу, то не смогу не увидеть, и это меня пугает. Когда я была моложе, я не очень заботилась о внешности, но став старше, все изменилось. Мне больно признавать, что иногда мне кажется, что без своей внешности я была бы никем. Возможно, я и не самая красивая девушка на свете, но я знаю свои достоинства. А если кто-то заберёт эти достоинства, я не чувствую, что какая-либо часть меня будет достойной. Мне больше нечего предложить.

— Если вы готовы, я хотела бы устроить вам сегодня экскурсию, чтобы вы могли поближе познакомиться со всеми присутствующими. Но сначала Стефани поможет привести вас в порядок.

Она подаёт знак медсестре, стоящей рядом. Я испускаю легкий вздох облегчения, что, по крайней мере, мужчина не будет приводить меня в порядок. Медсестра, которая обычно перевязывает мои раны, взрослая женщина лет сорока. Она милая, но мало говорит, поэтому я никогда по-настоящему не чувствую себя неловко рядом с ней. Глядя на другую медсестру, я жду, что это чувство подкрадется, но, к моему удивлению, этого не происходит. Я уже на самом дне, поэтому боюсь, что если я окажусь еще ниже, то у меня не будет ни малейшего шанса найти путь наверх.


— Стефани, доложи нам, когда вы будете готовы.

С этими словами доктор Астер выходит из палаты, а врач, которого я видела больше раз, чем хотелось бы, остается, но не делает ни малейшего движения, чтобы помочь. Я думаю, он здесь только в качестве прикрытия на случай, если я действительно решу вести себя как сумасшедшая.

Стефани помогает мне подняться с кровати, особенно заботясь о моих ранах. Хотя она может и не выглядит так, но она намного сильнее, чем я ожидала. С загорелой кожей и волосами, которые темнее даже моих, она миниатюрная дама, но, очевидно, внешность может быть обманчивой, потому что, когда мы идем в ванную, она практически несет меня, принимая на себя основной мой вес. Металлические прутья, прикрепленные к ноге, звенят при каждом движении, и я вздрагиваю от шума.

Она опускает меня на больничный табурет. Это одна из табуреток, которыми обычно пользуются пожилые люди. Она помогает мне снять одно из многих простых платьев, в которых я была с тех пор, как приехала сюда.

— Я знаю, что оно неудобное, но обещаю, что постараюсь быть быстрой.

— Спасибо, — бормочу я. — Уверена, что необходимость кого-то мыть это не только единороги и радуги для вас.

Она делает паузу, пока готовит теплую воду и мочалку.

— Вы не похожи на других пациентов.

Я не могу не усмехнуться.

— Да, это потому, что мне здесь не место.

Ее губы кривятся.

— Если подумать, может, и так. Я слышу это по меньшей мере тридцать раз на дню.

Я закатываю глаза, даже не потрудившись ответить. Уверена, что если еще что-нибудь сорвется с моих губ, они снова привяжут меня к койке, которую выдают за кровать.

— Кстати, где мы?

— В Напе.

Я чувствую, как мои глаза расширяются.

— Как в больнице штата Напа? Господи Иисусе, это место для душевнобольных преступников!

Она поднимает бровь, намыливая мочалку мылом.

— Все не так плохо, как раньше. Количество нападений значительно сократилось.

Мои глаза сужаются.

— Сколько вам платят за такие слова?

Она ухмыляется и опускает руку под струи воды, проверяя ее температуру.

— Вы действительно не похожи на других пациентов.

— Вы, ребята, хотите поселить меня с другими пациентами? Вы в своём уме? Эти люди убивали и признавались в безумии, чтобы попасть сюда и избежать тюремного заключения. Самое большее, что я когда-либо делала, это красила волосы и разговаривала со своей мертвой сестрой.

Стефани замолкает.

— Так вот почему вы здесь?

Она, кажется, в шоке, ведь она думала, что я здесь из-за гораздо худшего.

— Ну, может быть, это еще не все. Я действительно лгала своему парню и пыталась посадить его друзей в тюрьму. Значит, я определенно не ангел, но и не психопатка и убийца.

Все, еще странно глядя на меня, она качает головой, отмахиваясь.

— В больнице разные уровни. Палата, в которой вас держат, довольно милая. Шансы на то, что вас переведут в общую зону, невелики. Доктор Астер позволяет только тогда, когда ее пациенты показывают прогресс и...

— Я вообще не продвинулась.

И теперь я рада, что не облегчила задачу доктору. Я бы предпочла остаться одной, чем жить в палате с соседом, который может попытаться убить меня во сне.

— Думаю, она просто хочет дать вам почувствовать это место. Дать вам что-то, чего вы с нетерпением ждете, когда у вас появится прогресс.

— Поверьте мне, прогресса не будет. Я знаю свою правду. Знаю, что видела. Большинство людей, возможно, не в состоянии понять это, но я понимаю.

Она грустно улыбается мне и принимается за работу. Мне хочется свернуться калачиком, пока она меня моет. Потому что какая женщина нуждается в помощи другой? Это просто унизительно, и с каждым днем, как я застряла здесь, я ненавижу своих родителей еще больше. Они не пришли навестить меня. Не знаю, было ли это их решение или доктора. Несмотря на это, я чувствую себя брошенной. Даже Мэдисон бросила меня. Она всегда исчезает, когда я нуждаюсь в ней больше всего.

Следуя инструкциям доктора, Стефани сообщает ей, как только мы готовы. Я держу глаза закрытыми в течение всего процесса, отказываясь смотреть на себя, или, скорее, смотреть вокруг, как медсестра смывает грязь с моего тела.

Доктор Астер вновь появляется в палате со своей раздражающей улыбкой и этим дурацким блокнотом, рассматривая мою чистую кожу и дерьмовое настроение, которое у меня все еще есть. Она подаёт знак медсестрам и идет впереди, другой врач шагает рядом с ней. Стефани сажает меня в инвалидном кресле, заставляя почувствовать себя еще большим инвалидом, чем я уже есть, а другой доктор следует за нами, как охрана.

Я внутренне закатываю глаза. Неужели я действительно так сильно рискую падением?