Я никогда в жизни особо не боялась. Но здесь, в эту самую секунду, я никогда не была так напугана. Говорят, ты знаешь, когда умрешь. Это леденящий душу опыт, который мало кто может почувствовать. Это то, что я чувствую всем своим существом, когда Винсент и Зак приближаются ко мне.





Глава 1





Маккензи



— Кензи, тебе пора вставать. Ты не можешь здесь оставаться.

Голос проникает в мои темные мысли, но я не могу пошевелиться. Я вообще ничего не могу сделать. Страх впивается мне в грудь, и я чувствую, как слезы текут по щекам, но не могу их остановить. Кажется, я вообще ничего не могу сделать.

Мое тело неподвижно. Такое чувство, будто меня привязали к столу, и в мою плоть постоянно вонзаются ножи.

— Ты умрешь здесь, если не пошевелишься, Мак. Вставай. Пожалуйста, — слышу я Мэдисон.

Ее умоляющий голос звучит далеко, так далеко, и я не могу не задаться вопросом, где мы. Я чувствую, что нахожусь в таком сновидческом состоянии, и не хочу просыпаться. В основании моего черепа глухо пульсирует боль, и темнота, которая убывает и течет вокруг, зовет меня. Она говорит мне прикоснуться к ней, откинуться назад и позволить ей обнимать и ласкать меня. С каждым шагом, приближающимся к этому комфорту, я слышу голос Мэдисон все настойчивее, умоляя меня прислушаться и следовать за звуком ее голоса. Так что, я прислушиваюсь. И с каждым шагом я чувствую это. Боль. Она всепоглощающая, путешествует по моему телу, заставляя каждый нерв кричать от боли. Вонзание ножей в мою плоть становится все сильнее, лезвие с каждым разом проникает все глубже, мучительная боль становится все сильнее.

Я не хочу боли. Я хочу блаженства, которое может предложить тьма.

— Вот так, Маккензи. Просто следуй за моим голосом. Я могу тебе помочь, но ты должна меня слушать. Пожалуйста.

Борясь с крайним дискомфортом, я открываю глаза и резко вдыхаю. Запах меди и металлический привкус крови — вот что поражает меня в первую очередь. Мое зрение искажается, когда я оглядываюсь, медленно моргая краями тьмы, но понимаю суть. Я все еще в машине, и когда смотрю вниз, мой желудок восстает. Я задыхаюсь от рыданий, понимая, что истекаю кровью. Она повсюду. Кровь покрывает мою одежду и материал водительского сиденья.

Я истекаю кровью.

— Возьми меня за руку.

Я вздрагиваю от звука голоса и вскрикиваю от боли. Мне удается повернуться к источнику звука, и я удивляюсь, когда вижу Мэдисон. Она поражена, я вижу это по ее глазам. Это плохо. Очень плохо.

Крик срывается с моих губ в пытке поднять руку. Такое чувство, будто все в огне, и я сгораю изнутри. Эти ножи словно окунулись в огонь, клеймя мою кожу, разрывая меня. Усилие, которое требуется, чтобы даже попытаться поднять мою руку, всепоглощающее. Кажется, что меня разрывают пополам, голова раскалывается, кричит от боли. Каждая конечность, кажется, весит миллион килограмм; они больше не ощущаются как мои собственные.

Мэдисон хватает мою протянутую руку и тянет. Я как резиновая лента, растягивающаяся до предела. У меня такое чувство, будто тело разрывают прямо посередине. Я практически ощущаю, как рвутся плоть и сухожилия, и чувствую на языке леденящую боль. Она гнилая.

Слезы текут по моим щекам, и как только я ударяюсь о центральную консоль, я издаю леденящий кровь крик, сотрясающий деревья вокруг нас. Это больно. Это так больно. Я не могу продолжать.

— Я не могу, — всхлипываю я.

Все еще вытаскивая меня из разбитой машины, сестра качает головой. Я чувствую, как от нее исходит отчаяние.

— Да, можешь. Ты должна. Ты не умрешь здесь, Маккензи, поняла? Я не позволю.

Это кажется вечностью боли позже, когда я падаю на землю рядом с машиной с глухим стуком, и жгучая боль в животе становится сильнее. Все еще сжимая мои руки, Мэдисон оттаскивает меня на безопасное расстояние от машины, чтобы я могла отдышаться.

Внезапно раздается скрип и звук чего-то скользящего. Я переворачиваюсь, насколько позволяет мое избитое тело, вытягивая голову на звук, и мои глаза расширяются при виде разбитой машине, качающейся на обрыве. Достаточно одного дуновения воздуха, чтобы она упала и покатилась вниз по склону. И это именно то, что делает машина.

Раздается громкий металлический стон, и бампер поднимается в воздух, прежде чем авто съезжает вниз по склону с собственным разумом. Металл ударяется о деревья, стекло разбивается, все это взрыв шума, сотрясающий окружающий нас лес. Я медленно поворачиваюсь к Мэдисон, которая смотрит на меня сверху вниз.

— Это была бы я там?

Она медленно кивает, позволяя мне обдумать ситуацию. Слезы подступают к моим глазам, и это все, что я могу сделать, чтобы сдержать надвигающиеся рыдания.

— Мне так жаль, Мэдс, — задыхаюсь я, зарываясь в грязь и позволяя влажной земле удерживать меня некоторое время. — Я пыталась. Я действительно пыталась. Но подвела тебя. Они выйдут на свободу.

Мэдисон ерзает на земле рядом со мной, копируя мое положение. Она протягивает руку, нежно гладит меня по голове и грустно улыбается.

— Ты не подвела меня, Мак. Я никогда не хотела ничего этого для тебя.

— Ты заслуживала лучшего.

— И ты тоже, — возражает она. — Помощь в пути. А когда ты выберешься отсюда? Ты забудешь об этом. Ты забудешь обо мне, о Ферндейле и будешь жить так, как тебе всегда было предназначено. Ты будешь счастлива, Кензи. Хоть раз в жизни ты будешь по-настоящему счастлива. И я знаю, что когда-нибудь ты сделаешь маленькую девочку по-настоящему счастливой.

Мое лицо морщится.

— Я не готова отпустить тебя.


— Я никогда не бываю далеко. Я всегда рядом, здесь, — шепчет она, прижимая руку к моему сердцу. Я чувствую, как тепло ее ладони проникает мне в грудь. Это только усиливает слезы. — А теперь закрой глаза и слушай мой голос. Когда ты встанешь, все будет по-другому. Я обещаю.

— Пожалуйста, не уходи, — шепотом умоляю я.

Это теряется в ее гармоническом пении и отдаленном вое сирен, прежде чем темнота затягивает меня.





Голова у меня зернит, будто кто-то опрометчиво встряхнул газированную банку, что внутри все расплывается и пузырится. Непрерывный гудок звенит у меня в ушах, и кто-то что-то говорит. Шепчущие звуки, звучащие так, словно доносятся со всех сторон. Они такие громкие, такие ясные и отчетливые; но каждый раз, когда я активно пытаюсь очистить свой мозг от пуха, чтобы послушать, я не могу. Я ничего не могу разобрать.

Но одно я знаю точно.

Я узнаю один из голосов. Не знаю, от кого и откуда, но я узнаю этот голос, словно слышала его всю свою жизнь. Оно тянет куда-то глубоко внутри меня. В место, где я прячу свои эмоции, в шкаф, в котором я закрываю свои скелеты и заставляю себя упаковать их навсегда. Только у кого-то оказался ключ от этого шкафа, и они медленно открывали ящики и опустошали полки моего прошлого и боли, которая была давно забыта.

Собрав все свои силы, я моргаю, пытаясь прогнать сонливость, отяжеляющую веки, но ничего не происходит. Эта абсолютная тьма все еще зовет меня, пытаясь затянуть обратно, как черное утяжеленное одеяло.

Это было бы так просто.

Я чувствую, как просто было бы притвориться, что боли нет, и вернуться в то темное, холодное место, которое почему-то казалось мне домом. Я даже толком не знала, каково это чувствовать себя, как дома, ведь у меня так давно его не было. Я не была уверена, что когда-либо знала, что такое истинное чувство дома.

После нескольких безуспешных попыток я открываю глаза и вижу яркий белый свет, стерильные стены и темные силуэты. Я вглядываюсь в туманные фигуры, парящие вокруг. Чувствую глубокую пульсацию за глазами, а во рту болезненно пересохло. Мой разум активно пытается расшифровать окружающий меня шум: где я, как я сюда попала, что со мной не так, но я терплю неудачу с каждой мыслью.

Я не могу сформировать ни единой связной идеи или рассчитать ответ на любой из этих вопросов.

Проезжая сквозь смог, затуманивающий мои мысли, я моргаю сквозь пленку, закрывающую мои глаза, и в ту секунду, когда я поднимаю взгляд, у меня перехватывает дыхание, когда глаза останавливаются на знакомой паре голубых. Это шок для моего организма. Глубоко укоренившаяся бомба до самой сердцевины. Я качаю головой, уверенная, что все это мне померещилось, но тут же останавливаюсь, когда от этого движения по позвоночнику пробегает боль.

Этого не может быть.

Этого не может быть.

Я никогда не думала, что увижу этого человека снова. Черт, я никогда не думала, что увижу их обоих снова, но я ошибалась. Очень сильно.

Краем глаза я замечаю фиксатор, идущий от лодыжки к бедру. По обеим сторонам тянутся металлические прутья. Я шевелю пальцами на левой руке и чувствую, что и там тоже установлен фиксатор. Мой желудок сжимается. Я с головы до ног в металле и гипсе, но у меня нет возможности понять эту информацию, не сейчас. Не тогда, когда мои родители стоят в нескольких метрах от меня с болью в глазах.

Прошло девять лет с тех пор, как я видела их в последний раз, и за это время они сильно изменились, но, смотря на них, они такие же. Моника Райт выглядит как зеркальное отражение женщины из моего детства, только теперь она носит свою боль на рукаве. Она, как красивый рукописный курсив на ее коже. Все дело в бледности ее кожи, в том, как она держится, и в темных синяках под глазами. Переводя взгляд на Майкла Райта, это все равно, что войти в машину времени вместе с ним. Смотря на него, я все еще чувствую ту же разобщенность с отцом, что и в детстве. Он смотрит на меня с таким явным разочарованием, что я не знаю, удивляться мне или радоваться тому, что они не изменились так радикально за последние девять лет.

С седыми волосами цвета соли с перцем и морщинами на лице чуть глубже, чем я помню, Майкл сильно постарел после смерти двух своих дочерей. Я говорю это потому, что формально так оно и есть. В ночь смерти Мэдисон, умерла и я. Вместо того, чтобы потерять одного ребенка, мои родители оплакивали нас обеих. Поглощенные собственным горем, они забыли, что у них есть еще один ребенок, который нуждается в них.

В груди поселяется тяжесть. Она обволакивает мои легкие, сжимая органы в тиски и делая почти невозможным дышать, пока я пытаюсь разобраться. Это то же самое чувство, которое я всегда испытывала, когда находилась рядом с родителями. Вот почему я уехала.

Вот почему я вычеркнула их из своей жизни.

Потому что я не могла дышать в этом доме.

Я умирала там, а им было все равно.

Заставляя себя отвести взгляд, я осматриваюсь вокруг. Четыре голые белые стены, окно, закрытое мягкими, больничного сорта занавесками, маячащая дверь, которая, по-видимому, ведет в туалет, и еще одна дверь, единственное средство моего выхода. Это все, на чем я могу сосредоточиться в душной, пропахшей аммиаком комнате.

Побег.

Будто услышав мои мысли, пожилой мужчина, одетый в лабораторный халат, протискивается через выход, пристально глядя на меня. У меня пересыхает во рту, а желудок сжимается, когда двое мужчин в форме входят следом за ним с жестким выражением лица. С блокнотом в руке и кожей, слишком загорелой, чтобы быть естественной, доктор подходит прямо к моим родителям, пожимая им руки. Медсестры окружают его, шепчутся вполголоса, на что он только кивает и смотрит на меня. Я чувствую, как взгляды офицеров испепеляют мое тело, но я заставляю себя смотреть куда-нибудь еще, слишком боясь, что, глядя на них, они утащат меня.

— Это к лучшему. Я планирую вести и задавать вопросы, чтобы она не слишком испугалась, — слышу я, как доктор говорит моим родителям тихим, успокаивающим тоном.

Мой взгляд сужается в тонкие щелочки, и я сжимаю губы в твердую, мрачную линию, не желая, чтобы они обсуждали что-то обо мне без моего ведома.

Я с сомнением смотрю на доктора, когда он приближается ко мне. Он слегка улыбается, утешая. Все что угодно, но только не это.

— Рад, что вы снова с нами, мисс Райт. Как вы себя чувствуете?

— Я... я...

Мое горло сжимается, не позволяя говорить. В пищеводе сухо и больно, будто я не разговаривала несколько дней или недель. Я закрываю рот, сдаваясь, все еще ошеломленная тем фактом, что мои родители действительно здесь. Затем украдкой бросаю взгляд на офицеров, которые стоят в стороне, чего-то ожидая.

— Какой у вас уровень боли? — подсказывает доктор в ответ на мое молчание.

— Высокий, — хриплю я.

Это не ложь. Я чувствую, что каждая кость в моем теле сломана. Даже дышать неприятно.

— Этого и следовало ожидать. Вы получили целый список травм. Вам повезло, что вы остались в живых. — он начинает рыться в кармане халата в поисках ручки и подходит ближе к моей кровати. — Я хочу, чтобы вы как можно лучше следовали за светом. Как думаете, сможете это сделать?

Я морщусь, все еще пытаясь понять, что происходит. Какая-то часть меня хочет наброситься на него и послать к черту этот дерьмовый тест, просто дайте мне что-нибудь от боли. Может, тогда я смогу избежать реальность на альтернативу. Где темно и тихо, и нет боли или призраков моего прошлого, преследующих меня, как в этой палате.