Затем господин Минэгиси интересуется судьбой денег и похитителей. По мере того как поезд набирает скорость, его становится слышно все хуже. Мандарин отчитывается о положении дел.
— Как только вы доставите мне сына целым и невредимым, можете считать вашу работу выполненной.
«Ты сидишь там в своем частном доме в полной безопасности, хочешь сказать, ты и вправду так беспокоишься о своем мальчике?» — хочет ответить Мандарин, но вовремя прикусывает язык.
Телефон уже молчит — звонок окончен. Мандарин поворачивается, чтобы вернуться в вагон, но в проходе неожиданно сталкивается нос к носу с Лимоном и растерянно останавливается. Странное это чувство, когда вот так столкнешься с кем-нибудь примерно одного с тобой роста — все равно как встретиться с зеркалом. Но тот, кого он видит перед собой, обладает гораздо менее сложным мышлением и гораздо хуже воспитан, чем он сам, и Мандарину приходит в голову странная мысль, что это его собственные дурные черты приняли форму человека и подкараулили его в коридоре синкансэна.
Лимон выглядит так, будто вся присущая ему нервозность отражается сейчас на его лице.
— Мандарин, это плохо.
— Плохо? Что именно плохо? Избавь меня от своих «плохо», сделай милость.
— Но к тебе это тоже относится.
— Что случилось?
— Ты мне говорил положить чемодан с деньгами на багажную полку, помнишь?
— Ну, говорил.
— Мне эта твоя идея понравилась, так что я пошел в багажное отделение, чтобы взять его. Ну, в отсек для хранения багажа — в другом конце вагона.
— Прекрасная идея. И что?
— Его нет.
Мандарин и Лимон опрометью мчатся через третий вагон — к багажному отделению на его противоположном конце. Багажное отделение находится рядом с туалетами и умывальником. Две полки, один большой чемодан на верхней. Не тот, в котором был выкуп за мелкого Минэгиси. Рядом — еще одна небольшая полка с телефоном-автоматом.
— Ты его сюда положил? — Мандарин показывает пальцем на пустую нижнюю полку — прямо под большим чемоданом.
— Ага, сюда.
— И куда он, по-твоему, отсюда ушел?
— В туалет.
— Чемодан?
— Ага.
Не очень понятно, насколько Лимон серьезен, когда он делает шаг к двери мужского туалета и рывком распахивает ее. Но когда начинает орать: «Где ты, мать твою?! Именно сейчас тебе приспичило поссать?! Выходи давай!» — его голос звучит так, что ясно: он в панике.
«Возможно, кто-то взял его по ошибке», — думает Мандарин, но он и сам знает, что это не так. Его сердце начинает биться учащенно. Сам факт того, что он потрясен, потрясает его до глубины души.
— Слушай, Мандарин, какими тремя словами можно описать нашу ситуацию, как считаешь? — Щека Лимона подергивается от нервного тика.
В это мгновение в проход въезжает тележка с напитками и закусками. Молодая проводница останавливается — на случай, если им захочется что-нибудь купить, но, поняв, что они заняты беседой, катит свою тележку дальше. Мандарин ждет, когда за ней закроются автоматические двери.
— В трех словах? У нас неприятности?
— Мы в жопе.
Мандарин предлагает вернуться в третий вагон на свои места, чтобы успокоиться и обдумать ситуацию. Он направляется обратно, как вдруг идущий следом Лимон его окликает:
— Слушай, насчет этих трех слов… какие еще три слова можно придумать касательно нашей ситуации? — То ли он просто растерян, то ли просто глуп — в его тоне нет ни крупицы серьезности.
Делая вид, что не слышит его, Мандарин заходит в третий вагон и направляется по проходу к их местам. В поезде совсем немного народа: процентов сорок от того, что бывает по будним дням до полудня — может быть, потому, что сейчас раннее утро. Мандарин не в курсе, сколько людей обычно ездит на синкансэне, но сейчас здесь, кажется, довольно тихо.
Они идут против хода поезда, поэтому могут хорошо рассмотреть сидящих на своих местах пассажиров. Люди, сложившие на коленях руки, люди с закрытыми глазами, люди, читающие газеты, работники компаний в строгих костюмах. Мандарин сканирует взглядом багажные полки над их головами и пространство возле кресел — нет ли там небольшого черного чемодана.
Мелкий Минэгиси на своем месте, в центре вагона. Спинка его кресла опущена, глаза закрыты, рот широко открыт, тело немного повернуто в сторону окна. Двое суток назад его похитили, затем долго держали взаперти, вызволен он был посреди ночи — и все это время глаз не сомкнул. Немудрено, что после всего этого он страшно устал и теперь отрубился.
Но ни одна из этих мыслей не посещает голову Мандарина. Вместо этого его сердце начинает биться как ненормальное, а дыхание перехватывает. Он быстро садится в кресло рядом с мальчишкой Минэгиси и дотрагивается пальцами до его шеи.
— Что, молодой господин мирно почивает во время таких серьезных событий? — интересуется Лимон, подходя ближе и останавливаясь рядом.
— Лимон, у нас действительно все очень серьезно.
— Насколько именно?
— Молодой господин мертв.
— Быть того не может. — Проходит несколько секунд, прежде чем Лимон добавляет: — Мы в полной жопе.
Он загибает пальцы. Выходит, четыре слова.
Божья Коровка
Нанао не может выбросить из головы навязчиво крутящуюся в ней мысль: если что-то случилось раз — случится второй, если что-то случилось дважды — это произойдет трижды, если нечто повторилось трижды — тройка станет четверкой; так что если нечто случилось всего лишь однажды — можно смело предположить, что это будет происходить до бесконечности. Прямо как эффект домино. Пять лет назад, когда Нанао взял свою первую работу, все пошло немного не так, как он ожидал, — прямо сказать, влип в порядочную историю, и после того случая как заведенный повторял про себя: «Случилось однажды — случится и дважды». Его мысли будто обладали материальной силой: следующая работа тоже оказалась полной катастрофой, а третья — просто настоящим кошмаром. Как будто он был маленькой лодкой, попавшей в свирепый шторм.
«Ты слишком зацикливаешься на этом», — не раз повторяла ему Мария[10]. От нее Нанао получает свою работу — Мария говорит, что она всего лишь клерк, сидящий в «зеленом окне»[11], но Нанао не уверен, что этим ограничиваются все ее обязанности. В его голове сами собой возникают слова, складывающиеся в подобия эпиграмм: «Я готовлю еду — ты ешь с моего стола», «Ты даешь указания — я тружусь в поте лица». Однажды он спросил ее:
— Мария, почему бы тебе тоже не заняться работой?
— У меня есть работа.
— Я имею в виду работу. Ну, на поле, в команде. Такой работой.
Нанао попытался представить все это, как если бы гениальный футболист стоял с края поля и наблюдал за неуклюжими потугами любителей, периодически высмеивая их грубые ошибки и покрикивая: «Эй, что ж вы все такие неумехи-то?!»
— Ты и есть тот гениальный футболист, а я на твоем фоне — просто любитель. Почему бы тебе самой не вступить в игру, разве благодаря этому наши дела не пошли бы лучше? И стресса для всех меньше, и результаты на высоте — что, разве не так?
— Я же женщина, о чем ты говоришь?
— Да, но ты отлично владеешь кэмпо[12], можешь запросто справиться одновременно с тремя мужчинами… И я уверен, что ты гораздо ответственнее, чем я.
— Я не об этом. Я же женщина — что я буду делать, если мне лицо изуродуют?
— Эй, ты из какого века вообще? Никогда не слышала о гендерном равенстве?
— Это сексуальное домогательство.
С ней невозможно было договориться, так что Нанао сдался. Видимо, ситуация будет оставаться такой до бесконечности: Мария будет выкрикивать команды, а Нанао — выполнять ее указания. Гениальный коуч и игрок-любитель.
Об этой работе Мария сказала то же самое, что она твердила обо всех остальных: «Просто-просто. Войдешь и выйдешь, начнешь и сразу закончишь, не дрейфь, на этот раз вообще никаких проблем не будет, я тебе гарантирую». Нанао слышал это уже бесчисленное множество раз и практически не мог найти в себе сил протестовать.
— Ну уж нет, наверняка что-нибудь пойдет не так.
— Какой ты пессимист!.. Ну, не веди себя как рак-отшельник, который всю жизнь сидит в своей раковине, боясь, что вот-вот случится землетрясение.
— Так вот о чем беспокоятся раки-отшельники…
— Если б они не боялись землетрясений, то не таскали бы на себе свои дома, верно?
— Может, они просто налоги платить не хотят.
Мария проигнорировала его попытку съязвить.
— Слушай, мы занимаемся довольно жесткими вещами, это опасная работа, так что какой смысл в том, если я буду каждый раз предупреждать, что тебя там ждут некоторые проблемы. Если так рассудить, то проблемы — это и есть наша работа.
— Не некоторые проблемы, — с нажимом сказал Нанао. — Вот. Уж. Нет. Это никакие не некоторые проблемы.
Он хотел выразиться на этот счет предельно ясно, чтобы до нее наконец дошло.
— У меня никогда не бывает некоторых проблем. Взять хотя бы ту работу в отеле, когда я вроде как должен был просто сделать фотографии политика, который завел интрижку на стороне. Ты сказала, эта будет простая работа, начал и закончил — всего-то делов.
— Это и правда было просто. Все, что тебе нужно было сделать, — это получить несколько фотографий.
— Еще как просто! Если б там, в отеле, не началась перестрелка.
Мужчина в деловом костюме вдруг открыл стрельбу в лобби, пули свистели повсюду. Впоследствии выяснилось, что он был высокопоставленным чиновником, страдавшим от продолжительной тяжелой депрессии, из-за которой в конце концов взял в руки оружие, застрелил несколько ни в чем не повинных гостей и оказал отчаянное сопротивление полиции. Это не имело никакого отношения к работе Нанао — простое совпадение.
— И ты прекрасно справился. Скольких людей ты тогда спас? И это ведь именно ты сломал шею преступнику!
— Это был вопрос жизни и смерти: или он, или я… А как насчет той совсем-совсем простой работы, когда я должен был прийти в фастфуд, попробовать их новое блюдо и устроить там целое шоу напоказ — мол, а-ах, как вкусно, как потрясающе вкусно, просто слов нет, да это же настоящий взрыв вкуса!
— Ты что, хочешь сказать, что невкусно было?
— Очень даже вкусно было, ага. Только в том фастфуде реально был взрыв!
Недавно уволенный сотрудник ресторана заложил в нем бомбу. Хотя жертв от взрыва было немного, помещение быстро загорелось и наполнилось дымом, и Нанао сделал все возможное, чтобы вывести посетителей на улицу. Но так уж вышло, что в то же самое время в ресторане решил перекусить знаменитый криминальный авторитет, которого держал на прицеле своей снайперской винтовки профессиональный киллер, находившийся снаружи, — и все это превратило случившуюся неразбериху в настоящий хаос.
— Как только вы доставите мне сына целым и невредимым, можете считать вашу работу выполненной.
«Ты сидишь там в своем частном доме в полной безопасности, хочешь сказать, ты и вправду так беспокоишься о своем мальчике?» — хочет ответить Мандарин, но вовремя прикусывает язык.
Телефон уже молчит — звонок окончен. Мандарин поворачивается, чтобы вернуться в вагон, но в проходе неожиданно сталкивается нос к носу с Лимоном и растерянно останавливается. Странное это чувство, когда вот так столкнешься с кем-нибудь примерно одного с тобой роста — все равно как встретиться с зеркалом. Но тот, кого он видит перед собой, обладает гораздо менее сложным мышлением и гораздо хуже воспитан, чем он сам, и Мандарину приходит в голову странная мысль, что это его собственные дурные черты приняли форму человека и подкараулили его в коридоре синкансэна.
Лимон выглядит так, будто вся присущая ему нервозность отражается сейчас на его лице.
— Мандарин, это плохо.
— Плохо? Что именно плохо? Избавь меня от своих «плохо», сделай милость.
— Но к тебе это тоже относится.
— Что случилось?
— Ты мне говорил положить чемодан с деньгами на багажную полку, помнишь?
— Ну, говорил.
— Мне эта твоя идея понравилась, так что я пошел в багажное отделение, чтобы взять его. Ну, в отсек для хранения багажа — в другом конце вагона.
— Прекрасная идея. И что?
— Его нет.
Мандарин и Лимон опрометью мчатся через третий вагон — к багажному отделению на его противоположном конце. Багажное отделение находится рядом с туалетами и умывальником. Две полки, один большой чемодан на верхней. Не тот, в котором был выкуп за мелкого Минэгиси. Рядом — еще одна небольшая полка с телефоном-автоматом.
— Ты его сюда положил? — Мандарин показывает пальцем на пустую нижнюю полку — прямо под большим чемоданом.
— Ага, сюда.
— И куда он, по-твоему, отсюда ушел?
— В туалет.
— Чемодан?
— Ага.
Не очень понятно, насколько Лимон серьезен, когда он делает шаг к двери мужского туалета и рывком распахивает ее. Но когда начинает орать: «Где ты, мать твою?! Именно сейчас тебе приспичило поссать?! Выходи давай!» — его голос звучит так, что ясно: он в панике.
«Возможно, кто-то взял его по ошибке», — думает Мандарин, но он и сам знает, что это не так. Его сердце начинает биться учащенно. Сам факт того, что он потрясен, потрясает его до глубины души.
— Слушай, Мандарин, какими тремя словами можно описать нашу ситуацию, как считаешь? — Щека Лимона подергивается от нервного тика.
В это мгновение в проход въезжает тележка с напитками и закусками. Молодая проводница останавливается — на случай, если им захочется что-нибудь купить, но, поняв, что они заняты беседой, катит свою тележку дальше. Мандарин ждет, когда за ней закроются автоматические двери.
— В трех словах? У нас неприятности?
— Мы в жопе.
Мандарин предлагает вернуться в третий вагон на свои места, чтобы успокоиться и обдумать ситуацию. Он направляется обратно, как вдруг идущий следом Лимон его окликает:
— Слушай, насчет этих трех слов… какие еще три слова можно придумать касательно нашей ситуации? — То ли он просто растерян, то ли просто глуп — в его тоне нет ни крупицы серьезности.
Делая вид, что не слышит его, Мандарин заходит в третий вагон и направляется по проходу к их местам. В поезде совсем немного народа: процентов сорок от того, что бывает по будним дням до полудня — может быть, потому, что сейчас раннее утро. Мандарин не в курсе, сколько людей обычно ездит на синкансэне, но сейчас здесь, кажется, довольно тихо.
Они идут против хода поезда, поэтому могут хорошо рассмотреть сидящих на своих местах пассажиров. Люди, сложившие на коленях руки, люди с закрытыми глазами, люди, читающие газеты, работники компаний в строгих костюмах. Мандарин сканирует взглядом багажные полки над их головами и пространство возле кресел — нет ли там небольшого черного чемодана.
Мелкий Минэгиси на своем месте, в центре вагона. Спинка его кресла опущена, глаза закрыты, рот широко открыт, тело немного повернуто в сторону окна. Двое суток назад его похитили, затем долго держали взаперти, вызволен он был посреди ночи — и все это время глаз не сомкнул. Немудрено, что после всего этого он страшно устал и теперь отрубился.
Но ни одна из этих мыслей не посещает голову Мандарина. Вместо этого его сердце начинает биться как ненормальное, а дыхание перехватывает. Он быстро садится в кресло рядом с мальчишкой Минэгиси и дотрагивается пальцами до его шеи.
— Что, молодой господин мирно почивает во время таких серьезных событий? — интересуется Лимон, подходя ближе и останавливаясь рядом.
— Лимон, у нас действительно все очень серьезно.
— Насколько именно?
— Молодой господин мертв.
— Быть того не может. — Проходит несколько секунд, прежде чем Лимон добавляет: — Мы в полной жопе.
Он загибает пальцы. Выходит, четыре слова.
Божья Коровка
Нанао не может выбросить из головы навязчиво крутящуюся в ней мысль: если что-то случилось раз — случится второй, если что-то случилось дважды — это произойдет трижды, если нечто повторилось трижды — тройка станет четверкой; так что если нечто случилось всего лишь однажды — можно смело предположить, что это будет происходить до бесконечности. Прямо как эффект домино. Пять лет назад, когда Нанао взял свою первую работу, все пошло немного не так, как он ожидал, — прямо сказать, влип в порядочную историю, и после того случая как заведенный повторял про себя: «Случилось однажды — случится и дважды». Его мысли будто обладали материальной силой: следующая работа тоже оказалась полной катастрофой, а третья — просто настоящим кошмаром. Как будто он был маленькой лодкой, попавшей в свирепый шторм.
«Ты слишком зацикливаешься на этом», — не раз повторяла ему Мария[10]. От нее Нанао получает свою работу — Мария говорит, что она всего лишь клерк, сидящий в «зеленом окне»[11], но Нанао не уверен, что этим ограничиваются все ее обязанности. В его голове сами собой возникают слова, складывающиеся в подобия эпиграмм: «Я готовлю еду — ты ешь с моего стола», «Ты даешь указания — я тружусь в поте лица». Однажды он спросил ее:
— Мария, почему бы тебе тоже не заняться работой?
— У меня есть работа.
— Я имею в виду работу. Ну, на поле, в команде. Такой работой.
Нанао попытался представить все это, как если бы гениальный футболист стоял с края поля и наблюдал за неуклюжими потугами любителей, периодически высмеивая их грубые ошибки и покрикивая: «Эй, что ж вы все такие неумехи-то?!»
— Ты и есть тот гениальный футболист, а я на твоем фоне — просто любитель. Почему бы тебе самой не вступить в игру, разве благодаря этому наши дела не пошли бы лучше? И стресса для всех меньше, и результаты на высоте — что, разве не так?
— Я же женщина, о чем ты говоришь?
— Да, но ты отлично владеешь кэмпо[12], можешь запросто справиться одновременно с тремя мужчинами… И я уверен, что ты гораздо ответственнее, чем я.
— Я не об этом. Я же женщина — что я буду делать, если мне лицо изуродуют?
— Эй, ты из какого века вообще? Никогда не слышала о гендерном равенстве?
— Это сексуальное домогательство.
С ней невозможно было договориться, так что Нанао сдался. Видимо, ситуация будет оставаться такой до бесконечности: Мария будет выкрикивать команды, а Нанао — выполнять ее указания. Гениальный коуч и игрок-любитель.
Об этой работе Мария сказала то же самое, что она твердила обо всех остальных: «Просто-просто. Войдешь и выйдешь, начнешь и сразу закончишь, не дрейфь, на этот раз вообще никаких проблем не будет, я тебе гарантирую». Нанао слышал это уже бесчисленное множество раз и практически не мог найти в себе сил протестовать.
— Ну уж нет, наверняка что-нибудь пойдет не так.
— Какой ты пессимист!.. Ну, не веди себя как рак-отшельник, который всю жизнь сидит в своей раковине, боясь, что вот-вот случится землетрясение.
— Так вот о чем беспокоятся раки-отшельники…
— Если б они не боялись землетрясений, то не таскали бы на себе свои дома, верно?
— Может, они просто налоги платить не хотят.
Мария проигнорировала его попытку съязвить.
— Слушай, мы занимаемся довольно жесткими вещами, это опасная работа, так что какой смысл в том, если я буду каждый раз предупреждать, что тебя там ждут некоторые проблемы. Если так рассудить, то проблемы — это и есть наша работа.
— Не некоторые проблемы, — с нажимом сказал Нанао. — Вот. Уж. Нет. Это никакие не некоторые проблемы.
Он хотел выразиться на этот счет предельно ясно, чтобы до нее наконец дошло.
— У меня никогда не бывает некоторых проблем. Взять хотя бы ту работу в отеле, когда я вроде как должен был просто сделать фотографии политика, который завел интрижку на стороне. Ты сказала, эта будет простая работа, начал и закончил — всего-то делов.
— Это и правда было просто. Все, что тебе нужно было сделать, — это получить несколько фотографий.
— Еще как просто! Если б там, в отеле, не началась перестрелка.
Мужчина в деловом костюме вдруг открыл стрельбу в лобби, пули свистели повсюду. Впоследствии выяснилось, что он был высокопоставленным чиновником, страдавшим от продолжительной тяжелой депрессии, из-за которой в конце концов взял в руки оружие, застрелил несколько ни в чем не повинных гостей и оказал отчаянное сопротивление полиции. Это не имело никакого отношения к работе Нанао — простое совпадение.
— И ты прекрасно справился. Скольких людей ты тогда спас? И это ведь именно ты сломал шею преступнику!
— Это был вопрос жизни и смерти: или он, или я… А как насчет той совсем-совсем простой работы, когда я должен был прийти в фастфуд, попробовать их новое блюдо и устроить там целое шоу напоказ — мол, а-ах, как вкусно, как потрясающе вкусно, просто слов нет, да это же настоящий взрыв вкуса!
— Ты что, хочешь сказать, что невкусно было?
— Очень даже вкусно было, ага. Только в том фастфуде реально был взрыв!
Недавно уволенный сотрудник ресторана заложил в нем бомбу. Хотя жертв от взрыва было немного, помещение быстро загорелось и наполнилось дымом, и Нанао сделал все возможное, чтобы вывести посетителей на улицу. Но так уж вышло, что в то же самое время в ресторане решил перекусить знаменитый криминальный авторитет, которого держал на прицеле своей снайперской винтовки профессиональный киллер, находившийся снаружи, — и все это превратило случившуюся неразбериху в настоящий хаос.