Когда мы подошли к лифту, я уже не могла сдерживать рвущуюся из меня панику — сжалась и мелко задрожала. Шумно задышала. И как бы я ни пыталась совладать со своими эмоциями, у меня это получалось очень плохо.

Мою руку ощутимо сжали, и возле уха я услышала тихий шёпот, от которого волоски на моей коже встали дыбом:

— Всё будет хорошо. Верь мне!

И в этот момент дверь лифта распахнулась, и Егор сделал шаг внутрь, увлекая меня за собой. Мне не захотелось заходить в это помещение. От слова совсем. Но мои ноги двинулась следом за гонщиком, который ни на мгновение не отпускал мою руку.

Мы зашли внутрь, и моё дыхание остановилось. Я зажмурилась, чтобы не видеть всего этого ужаса. Тяжело и лихорадочно задышала. Перед глазами заплясали мошки, и меня чуть повело. Но сильные и крепкие руки обхватили меня за талию. Егор прижал меня к своей груди.

Мой нос уткнулся во что-то мягкое и приятно пахнущее. Сделала глубокий вдох и почувствовала лёгкий дым и свежесть. Повела носом вверх. А руки вцепились в мускулистое тело, боясь хоть на секунду выпустить тот маяк, ориентир, который не давал упасть мне в темноту. В бездну, которая заберёт меня в свои сети. Опутает меня.

Уткнулась в шею и глубоко задышала, позволяя запаху проникнуть в меня, в мои лёгкие. Меня повело. Я хотела насладиться этим запахом. Вобрать его в каждую свою клетку, чтобы запереть его там.

Дрожь постепенно стихала, и я стала равномерно и спокойно дышать.

Широкая ладонь легла на мою голову, касаясь моих прядей. И пальцы стали перебирать их, принося мне нежность и приятное покалывание во всём теле. Я чуть ли не замурчала.

— Всё хорошо, — услышала возле виска тяжелое шумное дыхание.

Я ничего не сказала, лишь сильнее прижалась к нему, не открывая своих глаз.

В это самое мгновение мне хотелось остаться в таком положении навечно.

В этот момент всё отошло на второй план. Забылось то, что нас ждёт серьёзный разговор. Что я еду в лифте. Забылось всё. Остались только я и этот мужчина, что вновь меня спасает от моей фобии. Только в этот раз своим запахом, проникающим в мои лёгкие, заполняя собой.





‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 30





Соня



Я не поняла, как мы вышли из помещения, как прошли к двери и, открыв её, оказались внутри квартиры.

Загорелся свет, и я наконец смогла осмотреться. Я стояла в холле стильной двухуровневой квартиры, в конце первого этажа которой я увидела белую винтовую лестницу, которая вела однозначно на второй этаж.

На первом обосновалась просторная гостиная и огромная кухня. Всё в сдержанных, приятных глазу тонах, сочетающих в себе стиль и простоту, и я даже удивилась: как смогли, казалось бы, эти два разных понятия сочетаться вместе.

— Тебе нравится? — услышала голос рядом с собой. Вздрогнула.

Повернулась в сторону мужчины, который стоял рядом со мной.

— Да. Очень красиво, — ответила, а сердце тоскливо сжалось, понимая, что дальше нас ждёт серьёзный разговор.

— Раздевайся и проходи на кухню, — бросил мне и сам же быстро снял распахнутую куртку и обувь, прошёл внутрь просторной квартиры.

Я глубоко вздохнула, собираясь с силами и медленно, растягивая время до начала разговора, начала раздеваться. На сердце была тяжесть и боль, и с каждой минутой оно всё сильнее и сильнее сжималось.

Сняв пальто, повесила в шкаф, который находился в прихожей, потом сапоги и медленно, словно боясь, что наступлю на бомбу, ступила вперёд.

Сердце сильнее затрепетало, как испуганная птичка, закрытая в клетке. Прикрыв на миг глаза, сделала глубокий вдох и двинулась в сторону кухни, куда направился Свободин.

Гонщик суетился на кухне: на столе уже стояли две чашки, а на плите разогревался чайник. Я прошла внутрь и аккуратно присела на краешек стула, наблюдая за мужской широкой спиной.

Через пять минут из наших кружек поднимался вверх пар, а напротив меня сидел Егор Свободин.

— Пей, — кивнул на чашку, в которую был налит чай. Я кивнула, но так и не притронулась к ней, смотря в одну точку на фарфоре. — Соня, ты замёрзла. Тебе нужно согреться. А для этого ты должна выпить этот успокаивающий чай, — через какое-то время втиснулся в мои мысли мужской низкий голос.

Егор говорил уже твёрдым, не терпящим возражений тоном. Я кивнула и обхватила ладонями чашку с двух сторон, грея руки. Подняла её и, поднеся к губам, отхлебнула. Кожу губ сразу же обожгло, и я зашипела, поставив вновь кружку на стол.

— Осторожней, — гонщик подорвался и подлетел ко мне.

В считанные мгновения Свободин оказался рядом и, приподняв мой подбородок двумя пальцами вверх, прошёлся подушечками по нижней губе. Приоткрыла губы. Почувствовала обжигающий холод. Шумно выдохнула.

— Больно?


— Нет, — машу головой.

— Хорошо, — говорит он, в последний раз проводя большим пальцем по губам, и тут же отстраняется, отходя от меня на пару шагов назад. — А теперь мы с тобой поговорим.

Моё сердце тут же сжимается. Замираю. Дыхание останавливается. Перед глазами в ту же секунду всё расплывается, и мне приходится помотать головой, чтобы сбросить с себя дурноту.

Между нами в эту же секунду всё накаляется, чувствуется напряжение, от которого я веду плечами. Отвожу взгляд — мне стыдно и больно смотреть в глаза Егору.

— Почему ты мне соврала, Соня? Почему не сказала, что у вас с Шестинским был роман?

— Что?

Я вскидываю взгляд вверх, не веря в то, что сейчас услышала. О чём он говорит? Какой роман с Шестинским? Не могу ничего понять.

Машу головой, надеясь, что мне это всего лишь послышалось. Смотрю на Егора, который хмурится, сложа руки на груди, отчего мышцы на его руках выделяются сквозь свитер.

— О чём ты говоришь, Егор? Какой роман? Я не понимаю тебя, — голос опять срывается и становится тише шороха камышей.

Я пристальней вглядываюсь в глаза гонщика, чтобы найти ответы на свои вопросы. Но его глаза сейчас темнее бездны, а я кожей чувствую его злость, его широкие ладони сжимаются в кулаки.

— О вашем с завом романе. Почему ты мне ничего не сказала? Почему обо всём этом я узнаю от других?

— От каких других? — в удивлении и шоке смотрю на мужчину, до конца не понимая, что вообще происходит.

Обстановка с каждой минутой всё накаляется, и мне физически становится тяжело дышать и вообще здесь находиться. В голове сумбур, каша, клубок, который я пытаюсь распутать и всё понять. Но у меня ничего не получается. Будто что-то от меня ускользает.

— Мне сказала Дарья Крылова, что у тебя с Шестинским был роман. Почему ты мне не сказала? Почему соврала о том, что он на тебя не имеет никаких видов? — голос его еле скрывал раздражение и злость.

И в этот момент память услужливо подкидывает мне сцену, в которой я вижу Егора, целующегося с Дашей Крыловой, моей коллегой, прямо перед стенами клиники.

Сердце пронзает укол ревности, и всё внутри меня вспыхивает, жаля меня своими ядовитыми змеиными языками.

Я подрываюсь, не в силах совладать со своими эмоциями и чувствами.

— И сейчас это говорит мне тот, кто целовался с этой самой Дарьей Крыловой. Понравилось?! — вскипела я. — В отличие от тебя, у меня ничего не было с Шестинским. Он не целовал и не обнимал меня. До сегодняшнего дня ни разу. А вот ты как раз это делал. В то время, как я ждала от тебя сообщения, ты миловался с ней у всех на виду!

Умом понимаю, что следует успокоиться и нормально, спокойно обо всём поговорить, но вот ничего у меня не выходит. Стоит только той картине предстать перед глазами, как меня охватывает жгучая ревность.

— Я не целовал её, — рычит он, и жевалки на его скулах ходят ходуном, руки сильнее сжимаются в кулаки — мой взгляд падает на его сбитые до крови костяшки пальцев. И сердце пронзает укол вины, но тут же я отодвигаю её.

— Значит, мне показалась, что вы целовались перед зданием клиники? А я-то думаю, почему она взяла неделю выходных, а оказывается, чтобы рядом с тобой быть!

— Что за чушь ты несёшь? — раздражается Свободин. — Я тебе не раз говорил, чтобы ты уходила из этой клиники, и спрашивал, что у тебя с этом Шестинским. А ты мне соврала. Глядя мне в глаза, врала. Ты специально брала лишние смены, чтобы быть с ним рядом? Да?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Работа — это моя жизнь, как ты этого не понимаешь?! Я не уйду. Это моя детская мечта! И никакой Шестинский тут ни при чём! Хватит приплетать его сюда. Это ты обжимал Крылову и на глазах у всех её целовал, а не я Шестинского.

— Я твой мужчина, а не Крыловой! Твой!

Делает шаг в мою сторону, хватает меня за плечи и встряхивает.

— Я целовал тебя! Одну тебя. А ты мне врала. Зачем, Соня? — я смотрю ему в глаза, в которых бушует шторм, вихрь, который подхватывает и меня. — Думаешь, если бы ты сказала, я бы отказался от тебя? Да ты мне чуть ли не важнее гонок стала за эти несколько, мать его, недель! Я тебе говорил не один раз, что таких красивых девушек, как ты, прежде никогда раньше не встречал. Ты одна. Единственная.

Я тяжело дышу, хватая губами воздух. Смотрю в его глаза неотрывно, желая поверить. Поверить в то, что это действительно так — он не целовал Дашку. Что я действительно ему важна. Важнее даже этих чёртовых гонок, где он подвергает свою жизнь риску. Но перед моими глазами вновь появляется их образ: как она обнимала его, целовала его в губы. И самый чёткий, прямой удар в сердце — его руки лежали на её талии.

Как же я хочу поверить. Хочу. Но мои глаза меня не обманывают. Я своими собственными глазами всё это видела.

— Я не поверил Крыловой, когда она мне сказала, потому что думал, чувствовал, что ты не такая. У тебя всегда всё на лице написано — каждая эмоция, как у маленького ребёнка, — качает головой. — Ты как открытая книга, Соня — только посмотришь на тебя, и всё сразу поймёшь. Но когда я увидел тебя целующейся с Шестинским… Почему ты не сказала, Соня?

Эти его слова — как нож в спину. Резко. Больно. Глубоко. И он, будто провернув нож несколько раз, всаживает его ещё глубже. Мне физически стало больно. А моя душа, кажется, в этот момент разбилась на миллиард осколков.

Я не знала, что ему ответить. Меня душили слёзы, которым я не позволяла пролиться. Сдерживала себя из последних сил. Сдерживала и смотрела. Смотрела в его глаза. В его лицо, запоминая каждую его чёрточку. Цвет глаз. Их глубину. Каждое изменение в мимике. Его колючую щетину. Его запах, вдыхая его глубоко в себя.

Мне было больно делать этот шаг. Физически. Морально. Будто каждую секунду времени на моё тело наносили глубокие порезы. На сердце. Его словами. Его неверием мне.

Выдыхаю — в носу, в глазах щиплет, а в животе скручивается тугой узел.

— Мы с тобой разные. Слишком разные. Ты не веришь мне. А я… Я… — голос еле слышен, шелестит как ветки одинокой ивы, склонившейся над озером. Моргаю, и одинокая слеза ласкает реснички, падает на щёку и катится вниз по коже, падая вниз, словно в бездну. Смотрю в последний раз в его синие глаза. — Нам не быть вместе.

И, вырвавшись из его цепких рук, словно разорвав оковы, бегу в сторону выхода. Быстро обуваю сапоги, чтобы он не смог меня догнать и остановить — если захочет, — хватаю пальто и сумку и не одеваясь вылетаю из квартиры.

Бегу, не оглядываясь назад, а меня душат слёзы, которые я уже не сдерживаю, и они катятся из глаз.

Я лечу по лестнице вниз, не разбирая дороги, лишь бы быстрее спуститься, выйти из этого душного дома. Дыхание сбивается, душит, в боку начинает колоть, но я не обращаю на это никакого внимания.

Лечу по ступенькам, не разбирая дороги, пока у меня не заканчиваются силы и я не падаю на бетонный пол, больно ударившись коленками. Но и на это не обращаю внимания. Это ничто по сравнению с тем, как разрывается моё сердце в этот момент. Громко всхлипываю, уже не сдерживаясь, зажмуриваюсь.