На следующий день из факса вылезло нечто. Это были ответы на мои вопросы. Игорь Лебедев писал подкупающе искренне. Он явно не согласовал свой текст со старшими товарищами. Я выслала факс обратно в пресс-службу и пообещала опубликовать сочинение сына, сохранив орфографию и пунктуацию. Пресс-секретарь запаниковал. И, нужно сказать, было от чего. Прочтите сами:
Рабочий день руководителя фракции очень напряжен и расписан буквально по минутам. Начинается обычно с девяти утра с приезда в ГД и ознакомлением со свежей прессой…
На новом еще для меня посту руководителя фракции, а также и депутата, я считаю наличие юридического образования обязательным фактором. Ничего необычного в том, что я сменил на этом посту своего отца, я не вижу и наоборот, более логично было выбрать на должность руководителя фракции именно того человека, который находится 24 в сутки с В. Жириновским…
Не совсем верно, мне кажется, было бы направление внешней политики только на юг. Нельзя полностью поворачиваться спиной к западу и дружить только с государствами на южных границах. Мы живем в таком сложном мире, что разделить весь мир на Запад и не Запад нельзя.
Вскоре я получила приглашение приехать на интервью в Думу.
…Во фракции ЛДПР на десятом этаже Госдумы царил хаос. Фракция сильно сократилась, поэтому пришлось освободить часть помещений. Паковали вещи. Увидев незнакомое лицо, служащие ЛДПР спешили закрыть двери кабинетов. Проходя мимо меня, понижали голос и подозрительно оглядывались.
На дверях кабинета, доставшегося сыну в наследство от отца, еще не имелось никакой вывески. Кабинет мне показался громадным – метров пятьдесят. Во главе длинного стола сидел сын Жириновского. Партиец не встал и не поздоровался.
– Вот. Читаю вашу газету, – вместо приветствия сказал он, теребя номер «Коммерсанта».
– Нравится?
– Нет. Особенно статья, которую вы написали о моем назначении. Собрали все, что у вас было про меня плохого за последние несколько лет, и вывалили. Вам не помешает? – Лебедев указал на экран очень большого телевизора, по которому шла трансляция автогонок. Звук был выключен.
– Кто первым поздравил вас с новым постом в ЛДПР?
– Владимир Вольфович. Он поздравил, потом надел пальто и, уходя, сказал: «Игорь Владимирович, берегите фракцию».
– Ваше назначение не несет угрозы падения популярности ЛДПР?
– Конечно, нет. А почему вы так думаете?
– У вас же, наверное, нет желания стать фигурой в публичной политике, равной Владимиру Вольфовичу?
– Фигурой, равной Владимиру Вольфовичу, я думаю, мне вряд ли удастся стать. Такой величины, какой достиг Владимир Вольфович, трудно достичь. Но теперь, в связи с назначением, мне, наверное, придется пересматривать свои позиции по вопросу публичной политики.
– А вообще у вас есть желание стать популярным публичным политиком?
Игорь перевел взгляд на автогонки, потом на последнюю полосу «Коммерсанта».
– Нет, – с грустью ответил он после паузы.
– Политика фракции как-то изменится с вашим приходом?
– Я бы не хотел быть таким ярым антикоммунистом, как Владимир Вольфович…
– Значит, вы будете более лояльны к мнению фракции КПРФ при принятии каких-то решений в Думе?
Игорь начал подчеркивать строчки в программе телепередач. После паузы:
– Я думаю… мое отношение к компартии не будет влиять на голосование. Если принято решение голосовать так или иначе и это будет идти вразрез с тем, что делает фракция КПРФ, то мое такое немножко лояльное к ним отношение, оно не сможет переубедить нашу фракцию голосовать иначе. Просто я высказал свою точку зрения. Но поскольку теперь я как бы руководитель фракции, я высказываю не столько свою точку зрения, то вот… По коммунистам я вот это вот сказал.
Потихоньку перешли на личное. Возраст.
– Сами понимаете, в двадцать семь лет сразу становиться руководителем фракции… Вот я сижу на совете Думы, а рядом сидят… все остальные руководители… в возрасте. Они ведут себя корректно, конечно… Но вот Геннадий Андреевич, он человек немножко с юмором, он, когда здоровается, говорит: «Привет, молодежь!»
Вспомнив о Геннадии Андреевиче, Лебедев занервничал. Перешел от подчеркивания в телепрограмме к рубрике «Прямая речь».
– Почему вы носите фамилию матери?
– Когда этот вопрос решался, отец с матерью решили именно так.
Работа над «Коммерсантом» перешла в новую стадию: перо в руке Игоря Владимировича занялось фотопортретом Арнольда Шварценеггера. Для начала были отретушированы глаза.
– А помимо политики вас что-то интересует в этой жизни?
– Было раньше. Но когда из двадцати четырех часов двадцать четыре часа вы проводите постоянно с Владимиром Вольфовичем во всей этой атмосфере… Просто нет времени.
– А десять лет назад вы интересовались чем-то еще?
– Чем может интересоваться человек в семнадцать лет?
Пауза. Подсказываю:
– Девочки, кино?
– Девочки, кино, машины… – меланхолично повторил Лебедев, явно разговаривая сам с собой. – Но как машины? Только посмотреть соревнования, сходить на них. Не у каждого человека была возможность купить машину…
– А вы давно водите машину?
– Да. С пятнадцати.
У Шварценеггера нарисовались длинные ресницы. Потом рога.
– Вы часто бываете в Магадане? Или в Липецкой области?
– Я понял ваш вопрос. Я не буду на него отвечать. Потому что он глупый.
– Почему?
– Вы прекрасно понимаете. Вы же имеете в виду всю ту недвижимость, которая на меня записана. Это штаб-квартиры региональных организаций. Мы, конечно, были в Магадане, Липецке во время предвыборных поездок. Но я не посещаю эти квартиры, долго в них не живу.
– Почему такая необходимость оформлять двадцать восемь квартир на вас одного? Разве нельзя зарегистрировать их по-другому?
– Это решение Владимира Вольфовича. В нашей стране оформлять их иначе труднее.
Судорожным движением Лебедев сложил разрисованный «КоммерсантЪ».
– Прокомментируйте, пожалуйста, еще один факт из вашей биографии… – аккуратно начала я. Но Лебедев перебил:
– Я ничего не буду говорить. Ничего подобного не было.
– Уголовное дело [по поводу поджога подмосковного дома Лебедева, где сгорели шестьсот тысяч долларов, подаренные ему на свадьбу] было заведено просто так?
– Зачем я буду говорить? Владимир Вольфович уже не один раз рассказывал. Все равно правды не напишете.
– Почему же? У вас есть прекрасная возможность рассказать, как было на самом деле.
– Послушайте, девушка! Как вас зовут? Не важно. Я ничего об этом говорить не буду!
– Вы хотите сказать, что и заявления генеральному прокурору с просьбой закрыть дело Владимир Вольфович тоже не писал?
– Нет. Наш разговор закончен.
Едва я ступила за дверь, пресс-секретарь зашипел на меня:
– Что же вы задавали личные вопросы? Вы меня подставляете. У меня будут неприятности.
Анонс на обложке журнала «Власть», в котором интервью опубликовали, звучал так: «Сын Жириновского написал и нарисовал для Ъ». Пресс-служба безмолвствовала. Через неделю Игорь Лебедев позвонил мне сам и оставил номер своего мобильного. Чтобы был. На всякий случай.
Больше мы с ним ни разу не говорили.
Ничего личного. У меня не было желания «топить» интервьюируемого. Способность разговорить собеседника, а порой и спровоцировать у него сильные и не всегда приятные эмоции – профессиональный прием журналистов, бесценный дар. Секрет удачного интервью – тщательно подготовленная импровизация. От личности интервьюера качество текста зависит ничуть не меньше, чем от героя интервью.
Например, когда в девятнадцать лет я должна была взять интервью у одного из двенадцати помощников президента Бориса Ельцина, я честно призналась редактору, что сделать это не смогу. От одной мысли, что я вхожу в ворота Спасской башни, иду в кабинет, в котором бывает президент, да еще и вопросы должна задавать, я впадала в транс, давление поднималось, и я плохо понимала, что мне говорят. Ничего, ответила начальница, мы напишем вопросы на бумажке, ты их просто зачитаешь. М-да… я прочла. Когда мы уже в редакции перечитывали распечатанное интервью, редактор спрашивала: «Ну почему вот тут ты не спросила, имеет ли он в виду Чубайса? А тут не уточнила порядок цифр?!» Увы! В девятнадцать лет я была не готова говорить с помощником президента. Интервью могло бы быть гораздо интереснее, если бы вместо меня его взял более опытный коллега.
Много лет спустя, в 2010 году, я выпускала путеводитель по Люксембургу, и мне выпала огромная удача – интервью с премьер-министром герцогства Жаном-Клодом Юнкером, архитектором Европейского союза, фигурой на европейском политическом олимпе уникальной: тридцать лет член правительства герцогства, пятнадцать лет на должности премьер-министра.
Мы привыкли согласовывать вопросы к первым лицам с их помощниками. Поэтому еще в Москве я спрашивала, есть ли у посла Люксембурга пожелания, о чем мне стоит спросить господина премьера.
– Спросите, курит ли он так же много, как раньше. Скажите, что мы в Москве беспокоимся о его здоровье, – посоветовал Гастон Стронк. – Поговорить не о политике вам с ним вряд ли удастся: в ней вся его жизнь.
Каждый, кто знаком с Жаном-Клодом Юнкером и кого я спрашивала, какие вопросы ему задать, вспоминал о своих встречах с премьер-министром Люксембурга с явным удовольствием и обещал, что мне будет легко. Но информации у меня по-прежнему было мало. Русскоязычная пресса о Жане-Клоде не писала ничего, кроме официоза, – приходится искать и переводить публикации европейских коллег и речи премьер-министра. Но и тут – много о политике и крайне мало о нем самом и его жизненном пути, а то, что удается узнать, вызывает сомнения в уместности вопросов. Например, я читаю, что отец господина Юнкера был призван в армию Третьего рейха и воевал на стороне нацистов… Что пару лет назад Жан-Клод попал в аварию и провел несколько месяцев в коме… Он женат со студенчества, но у них с женой нет детей. У премьера много лет была любимая собака, но недавно она умерла.
То есть «комфортных» тем для разговора вне политики найти не удается.
Итак. Я прихожу в особняк, где работает премьер-министр, и сообщаю охране, что я русская журналистка и мне назначена встреча. Не проверяя ни документов, ни вещей, охрана проводит меня в просторный прокуренный кабинет на первом этаже. Вместо отведенного получаса мы говорим почти полтора, часы на соседней башне успевают пять раз проиграть свою мелодию. Премьер-министр непрерывно курит.
В начале встречи на меня неожиданно накатывает осознание того, что я говорю с человеком, влияющим на историю Европы. Оставим пафос за дверью. Помните, в школе на уроках истории мы проходили феодальную раздробленность, за которой обязательно следовала централизация земель? Вот и в конце XXI века, повествуя об истории европейских стран первой половины столетия, напишут: одним из видных общественных деятелей своего времени, стоявших за процессом современной централизации в Европе, был Жан-Клод Юнкер. Это он на мосту над речкой в деревне Шенген, на границе трех стран – Бельгии, Германии и Франции – подписал первый договор о вступлении в союз первых стран – участниц шенгенского соглашения.
И я ловила себя на том, что забыла все приготовленные вопросы и уж точно не смогу озвучить провокационные. Хотя, наверное, надо было. Скучно спрашивать только о политике. К счастью, господин Юнкер дал развернутый ответ на первый вопрос, и я успела отдышаться, успокоиться и начать слушать. Чтобы разговорить собеседника, расположить его и получить ответы и на личные вопросы, вначале я побудила премьер-министра много говорить о том, что интересно ему, – о политике в Европе, отношениях между Евросоюзом и Россией.
Потом все же рискнула спросить Жана-Клода, что делал его отец с сорок первого по сорок пятый год. И получила достойный уважения ответ:
– Когда мне исполнилось тринадцать лет, он стал понемногу рассказывать собственную историю войны. С самого начала он сказал, что война – это ужас. В пятнадцать-шестнадцать лет я понимал, что война, о которой отец говорил почти нейтрально, разорвала его судьбу. Я осознал, что мне хотелось бы принадлежать к числу тех, кто сделает так, чтобы отцам не приходилось рассказывать своим детям о боевых действиях. Я открыл для себя Европу, ее историю через призму жизни своего отца. Я стал искать себе дело, которое позволит влиять на историю Европы. Решил стать журналистом. Но чем больше я думал, тем больше понимал, что журналисты описывают историю, но не делают ее. Я сам себя спрашивал: хочу ли я всю жизнь комментировать глупости других или хочу совершать их сам? Я не пытаюсь убедить вас в том, что вершу историю.
Про клиническую смерть господина премьер-министра и о том, изменила ли она его отношение к жизни, я спросить не смогла. Язык не повернулся. Хотя нисколько не сомневаюсь, что Жан-Клод Юнкер смог бы с честью отреагировать и на такое вторжение в его частную жизнь.
Задача журналиста в интервью – показать человека таким, какой он есть. Чувствуете разницу между интервьюируемыми Игорем Лебедевым и Жаном-Клодом Юнкером, которого невозможно выставить глупцом? Облик достойного умного собеседника вообще сложно исказить. Сколько ни пытайся.
…Хочу рассказать, как навык подготовки и проведения интервью может помочь в написании книги. Если вам предстоит написать книгу самостоятельно или со слов специалистов в своей области, вы можете поступить следующим образом. Составить оглавление и затем провести интервью по теме каждой главы. Чтобы проинтервьюировать самого себя, достаточно написать вопросы и затем на них ответить.
Рабочий день руководителя фракции очень напряжен и расписан буквально по минутам. Начинается обычно с девяти утра с приезда в ГД и ознакомлением со свежей прессой…
На новом еще для меня посту руководителя фракции, а также и депутата, я считаю наличие юридического образования обязательным фактором. Ничего необычного в том, что я сменил на этом посту своего отца, я не вижу и наоборот, более логично было выбрать на должность руководителя фракции именно того человека, который находится 24 в сутки с В. Жириновским…
Не совсем верно, мне кажется, было бы направление внешней политики только на юг. Нельзя полностью поворачиваться спиной к западу и дружить только с государствами на южных границах. Мы живем в таком сложном мире, что разделить весь мир на Запад и не Запад нельзя.
Вскоре я получила приглашение приехать на интервью в Думу.
…Во фракции ЛДПР на десятом этаже Госдумы царил хаос. Фракция сильно сократилась, поэтому пришлось освободить часть помещений. Паковали вещи. Увидев незнакомое лицо, служащие ЛДПР спешили закрыть двери кабинетов. Проходя мимо меня, понижали голос и подозрительно оглядывались.
На дверях кабинета, доставшегося сыну в наследство от отца, еще не имелось никакой вывески. Кабинет мне показался громадным – метров пятьдесят. Во главе длинного стола сидел сын Жириновского. Партиец не встал и не поздоровался.
– Вот. Читаю вашу газету, – вместо приветствия сказал он, теребя номер «Коммерсанта».
– Нравится?
– Нет. Особенно статья, которую вы написали о моем назначении. Собрали все, что у вас было про меня плохого за последние несколько лет, и вывалили. Вам не помешает? – Лебедев указал на экран очень большого телевизора, по которому шла трансляция автогонок. Звук был выключен.
– Кто первым поздравил вас с новым постом в ЛДПР?
– Владимир Вольфович. Он поздравил, потом надел пальто и, уходя, сказал: «Игорь Владимирович, берегите фракцию».
– Ваше назначение не несет угрозы падения популярности ЛДПР?
– Конечно, нет. А почему вы так думаете?
– У вас же, наверное, нет желания стать фигурой в публичной политике, равной Владимиру Вольфовичу?
– Фигурой, равной Владимиру Вольфовичу, я думаю, мне вряд ли удастся стать. Такой величины, какой достиг Владимир Вольфович, трудно достичь. Но теперь, в связи с назначением, мне, наверное, придется пересматривать свои позиции по вопросу публичной политики.
– А вообще у вас есть желание стать популярным публичным политиком?
Игорь перевел взгляд на автогонки, потом на последнюю полосу «Коммерсанта».
– Нет, – с грустью ответил он после паузы.
– Политика фракции как-то изменится с вашим приходом?
– Я бы не хотел быть таким ярым антикоммунистом, как Владимир Вольфович…
– Значит, вы будете более лояльны к мнению фракции КПРФ при принятии каких-то решений в Думе?
Игорь начал подчеркивать строчки в программе телепередач. После паузы:
– Я думаю… мое отношение к компартии не будет влиять на голосование. Если принято решение голосовать так или иначе и это будет идти вразрез с тем, что делает фракция КПРФ, то мое такое немножко лояльное к ним отношение, оно не сможет переубедить нашу фракцию голосовать иначе. Просто я высказал свою точку зрения. Но поскольку теперь я как бы руководитель фракции, я высказываю не столько свою точку зрения, то вот… По коммунистам я вот это вот сказал.
Потихоньку перешли на личное. Возраст.
– Сами понимаете, в двадцать семь лет сразу становиться руководителем фракции… Вот я сижу на совете Думы, а рядом сидят… все остальные руководители… в возрасте. Они ведут себя корректно, конечно… Но вот Геннадий Андреевич, он человек немножко с юмором, он, когда здоровается, говорит: «Привет, молодежь!»
Вспомнив о Геннадии Андреевиче, Лебедев занервничал. Перешел от подчеркивания в телепрограмме к рубрике «Прямая речь».
– Почему вы носите фамилию матери?
– Когда этот вопрос решался, отец с матерью решили именно так.
Работа над «Коммерсантом» перешла в новую стадию: перо в руке Игоря Владимировича занялось фотопортретом Арнольда Шварценеггера. Для начала были отретушированы глаза.
– А помимо политики вас что-то интересует в этой жизни?
– Было раньше. Но когда из двадцати четырех часов двадцать четыре часа вы проводите постоянно с Владимиром Вольфовичем во всей этой атмосфере… Просто нет времени.
– А десять лет назад вы интересовались чем-то еще?
– Чем может интересоваться человек в семнадцать лет?
Пауза. Подсказываю:
– Девочки, кино?
– Девочки, кино, машины… – меланхолично повторил Лебедев, явно разговаривая сам с собой. – Но как машины? Только посмотреть соревнования, сходить на них. Не у каждого человека была возможность купить машину…
– А вы давно водите машину?
– Да. С пятнадцати.
У Шварценеггера нарисовались длинные ресницы. Потом рога.
– Вы часто бываете в Магадане? Или в Липецкой области?
– Я понял ваш вопрос. Я не буду на него отвечать. Потому что он глупый.
– Почему?
– Вы прекрасно понимаете. Вы же имеете в виду всю ту недвижимость, которая на меня записана. Это штаб-квартиры региональных организаций. Мы, конечно, были в Магадане, Липецке во время предвыборных поездок. Но я не посещаю эти квартиры, долго в них не живу.
– Почему такая необходимость оформлять двадцать восемь квартир на вас одного? Разве нельзя зарегистрировать их по-другому?
– Это решение Владимира Вольфовича. В нашей стране оформлять их иначе труднее.
Судорожным движением Лебедев сложил разрисованный «КоммерсантЪ».
– Прокомментируйте, пожалуйста, еще один факт из вашей биографии… – аккуратно начала я. Но Лебедев перебил:
– Я ничего не буду говорить. Ничего подобного не было.
– Уголовное дело [по поводу поджога подмосковного дома Лебедева, где сгорели шестьсот тысяч долларов, подаренные ему на свадьбу] было заведено просто так?
– Зачем я буду говорить? Владимир Вольфович уже не один раз рассказывал. Все равно правды не напишете.
– Почему же? У вас есть прекрасная возможность рассказать, как было на самом деле.
– Послушайте, девушка! Как вас зовут? Не важно. Я ничего об этом говорить не буду!
– Вы хотите сказать, что и заявления генеральному прокурору с просьбой закрыть дело Владимир Вольфович тоже не писал?
– Нет. Наш разговор закончен.
Едва я ступила за дверь, пресс-секретарь зашипел на меня:
– Что же вы задавали личные вопросы? Вы меня подставляете. У меня будут неприятности.
Анонс на обложке журнала «Власть», в котором интервью опубликовали, звучал так: «Сын Жириновского написал и нарисовал для Ъ». Пресс-служба безмолвствовала. Через неделю Игорь Лебедев позвонил мне сам и оставил номер своего мобильного. Чтобы был. На всякий случай.
Больше мы с ним ни разу не говорили.
Ничего личного. У меня не было желания «топить» интервьюируемого. Способность разговорить собеседника, а порой и спровоцировать у него сильные и не всегда приятные эмоции – профессиональный прием журналистов, бесценный дар. Секрет удачного интервью – тщательно подготовленная импровизация. От личности интервьюера качество текста зависит ничуть не меньше, чем от героя интервью.
Например, когда в девятнадцать лет я должна была взять интервью у одного из двенадцати помощников президента Бориса Ельцина, я честно призналась редактору, что сделать это не смогу. От одной мысли, что я вхожу в ворота Спасской башни, иду в кабинет, в котором бывает президент, да еще и вопросы должна задавать, я впадала в транс, давление поднималось, и я плохо понимала, что мне говорят. Ничего, ответила начальница, мы напишем вопросы на бумажке, ты их просто зачитаешь. М-да… я прочла. Когда мы уже в редакции перечитывали распечатанное интервью, редактор спрашивала: «Ну почему вот тут ты не спросила, имеет ли он в виду Чубайса? А тут не уточнила порядок цифр?!» Увы! В девятнадцать лет я была не готова говорить с помощником президента. Интервью могло бы быть гораздо интереснее, если бы вместо меня его взял более опытный коллега.
Много лет спустя, в 2010 году, я выпускала путеводитель по Люксембургу, и мне выпала огромная удача – интервью с премьер-министром герцогства Жаном-Клодом Юнкером, архитектором Европейского союза, фигурой на европейском политическом олимпе уникальной: тридцать лет член правительства герцогства, пятнадцать лет на должности премьер-министра.
Мы привыкли согласовывать вопросы к первым лицам с их помощниками. Поэтому еще в Москве я спрашивала, есть ли у посла Люксембурга пожелания, о чем мне стоит спросить господина премьера.
– Спросите, курит ли он так же много, как раньше. Скажите, что мы в Москве беспокоимся о его здоровье, – посоветовал Гастон Стронк. – Поговорить не о политике вам с ним вряд ли удастся: в ней вся его жизнь.
Каждый, кто знаком с Жаном-Клодом Юнкером и кого я спрашивала, какие вопросы ему задать, вспоминал о своих встречах с премьер-министром Люксембурга с явным удовольствием и обещал, что мне будет легко. Но информации у меня по-прежнему было мало. Русскоязычная пресса о Жане-Клоде не писала ничего, кроме официоза, – приходится искать и переводить публикации европейских коллег и речи премьер-министра. Но и тут – много о политике и крайне мало о нем самом и его жизненном пути, а то, что удается узнать, вызывает сомнения в уместности вопросов. Например, я читаю, что отец господина Юнкера был призван в армию Третьего рейха и воевал на стороне нацистов… Что пару лет назад Жан-Клод попал в аварию и провел несколько месяцев в коме… Он женат со студенчества, но у них с женой нет детей. У премьера много лет была любимая собака, но недавно она умерла.
То есть «комфортных» тем для разговора вне политики найти не удается.
Итак. Я прихожу в особняк, где работает премьер-министр, и сообщаю охране, что я русская журналистка и мне назначена встреча. Не проверяя ни документов, ни вещей, охрана проводит меня в просторный прокуренный кабинет на первом этаже. Вместо отведенного получаса мы говорим почти полтора, часы на соседней башне успевают пять раз проиграть свою мелодию. Премьер-министр непрерывно курит.
В начале встречи на меня неожиданно накатывает осознание того, что я говорю с человеком, влияющим на историю Европы. Оставим пафос за дверью. Помните, в школе на уроках истории мы проходили феодальную раздробленность, за которой обязательно следовала централизация земель? Вот и в конце XXI века, повествуя об истории европейских стран первой половины столетия, напишут: одним из видных общественных деятелей своего времени, стоявших за процессом современной централизации в Европе, был Жан-Клод Юнкер. Это он на мосту над речкой в деревне Шенген, на границе трех стран – Бельгии, Германии и Франции – подписал первый договор о вступлении в союз первых стран – участниц шенгенского соглашения.
И я ловила себя на том, что забыла все приготовленные вопросы и уж точно не смогу озвучить провокационные. Хотя, наверное, надо было. Скучно спрашивать только о политике. К счастью, господин Юнкер дал развернутый ответ на первый вопрос, и я успела отдышаться, успокоиться и начать слушать. Чтобы разговорить собеседника, расположить его и получить ответы и на личные вопросы, вначале я побудила премьер-министра много говорить о том, что интересно ему, – о политике в Европе, отношениях между Евросоюзом и Россией.
Потом все же рискнула спросить Жана-Клода, что делал его отец с сорок первого по сорок пятый год. И получила достойный уважения ответ:
– Когда мне исполнилось тринадцать лет, он стал понемногу рассказывать собственную историю войны. С самого начала он сказал, что война – это ужас. В пятнадцать-шестнадцать лет я понимал, что война, о которой отец говорил почти нейтрально, разорвала его судьбу. Я осознал, что мне хотелось бы принадлежать к числу тех, кто сделает так, чтобы отцам не приходилось рассказывать своим детям о боевых действиях. Я открыл для себя Европу, ее историю через призму жизни своего отца. Я стал искать себе дело, которое позволит влиять на историю Европы. Решил стать журналистом. Но чем больше я думал, тем больше понимал, что журналисты описывают историю, но не делают ее. Я сам себя спрашивал: хочу ли я всю жизнь комментировать глупости других или хочу совершать их сам? Я не пытаюсь убедить вас в том, что вершу историю.
Про клиническую смерть господина премьер-министра и о том, изменила ли она его отношение к жизни, я спросить не смогла. Язык не повернулся. Хотя нисколько не сомневаюсь, что Жан-Клод Юнкер смог бы с честью отреагировать и на такое вторжение в его частную жизнь.
Задача журналиста в интервью – показать человека таким, какой он есть. Чувствуете разницу между интервьюируемыми Игорем Лебедевым и Жаном-Клодом Юнкером, которого невозможно выставить глупцом? Облик достойного умного собеседника вообще сложно исказить. Сколько ни пытайся.
…Хочу рассказать, как навык подготовки и проведения интервью может помочь в написании книги. Если вам предстоит написать книгу самостоятельно или со слов специалистов в своей области, вы можете поступить следующим образом. Составить оглавление и затем провести интервью по теме каждой главы. Чтобы проинтервьюировать самого себя, достаточно написать вопросы и затем на них ответить.