— Чего? — удивленно поднял брови Юрий.

— Ну, в общем, говорят, что несколько раз видели, как возле твоей каюты Черный Кет крутится. Типа, ты его приручил, и он теперь тебя охраняет.

Юрию стало неуютно. С тех пор как появилась Элли, существо с «Каукета» как-то отошло на второй план. Он подозревал, что девушка и Черный Кет как-то связаны, но спросить об этом у Элли пока не успел.

— Чушь какая-то, — хрипло прогудел он в бороду.

— Ну, за что купил — за то продал, — развел руками Иова с неловкой улыбкой. — Ну, а чего? Про тебя, босс, всякие слухи ходят.

— Только не всем нужно верить, — закончил Юрий. — Все, свободен. И еще раз подумай над моими словами на досуге.

Маракши с показным энтузиазмом отсалютовал, засунул руки в карманы и своей разболтанной «хулиганской» походкой удалился восвояси.

Юрий на миг засомневался, что стоило вот так просто отпускать Иову — слишком довольным выглядел удаляющийся парень. Подумал, достаточно ли одного его авторитета, чтобы образумить молодого и задиристого контрактора?

В ангаре что-то с металлическим звуком упало, донеслась ругань на русском. В проеме двери показался насупившийся Тихомир, вытирающий руки грязной тряпкой. Он заметил Юрия, кивнул ему.

Глебович и Бодров третий вечер подряд возились с «големами», окружив себя «простынями» виртуальных схем и инструкций. Раньше в мобильной группе всегда был механик, способный починить и отладить узлы боевых костюмов — когда-то этим занимался Ярс Федоров, затем — Мартин Гавел. Но сейчас это место пустовало, из-за каждой мелочи приходилось обращаться к вечно занятым и недовольным матросам-ремонтникам. Такое положение дел Юрия не устраивало, поэтому он озадачил проблемой Глебовича, придав ему в усиление Бодрова. Тихомир — электронщик «на все руки», и Василий — программист-виртуальщик, взялись за дело со славянской отрешенностью, погрузившись в работу с головой.

— Как успехи? — поинтересовался Юрий.

Он встал у края полотна, на котором контракторы аккуратно разложили какие-то детали, с любопытством окинул взглядом силовые трубки, мощные шестерни и стальные гнутые гофры. Насколько смог разобрать, перед ним лежал элемент локтевого узла «голема».

Белобрысый Василий даже голову не повернул, набрасывая образы деталей на лежащие оригиналы. Глебович засунул тряпку, которой вытирал руки, в задний карман комбинезона, указал подбородком на боевой костюм с демонтированной грудной броней и раскрытыми сервисными крышками. Сказал с гордостью:

— Сами разобрали.

Гарин понимающе улыбнулся, искоса посмотрел на товарища:

— А соберете?

Тихомир ответил с серьезным лицом:

— Не наше дело горшки лепить, наше дело их колотить.

Повернулся к поднявшему брови Гарину, пояснил:

— Шутка. Конечно, соберем. Улучшим и соберем.

— Есть что улучшать?

— Не в механике.

Глебович обошел увлеченно сопящего Бодрова, который, казалось, так и не заметил приход Юрия. Остановился перед раскрытым корпусом «голема», указал на хитросплетение проводов.

— Хочу убрать некоторые участки, это сократит время отклика управления. Здесь припаяю дополнительный блок связи, место позволяет.

— Это ничего не испортит? — Юрий не хотел, но в его голосе прозвучали нотки сомнения.

Глебович пожал плечами, почесал затылок. Гарин нетерпеливо кашлянул.

— Не должно, — задумчиво протянул Тихомир. — Если что, перепаяю все обратно.

Юрий начал жалеть, что понадеялся на мастерство подчиненных. Однако, Глебович уже увереннее продолжил, тряхнув головой:

— Да нет, все будет хорошо. Мы с Васей еще раз все цепи прозвоним, сделаем симуляцию, испытаем. Тут схемы не сложные.

— Это ободряет, — не покривил душой Гарин. — Но схемы схемами — вы машину починить сможете в случае поломки? Ремонт организовать, запчасти поменять? Рационализаторство оно, конечно, хорошо, но группе механики нужны.

— С этим пока сложно, — честно ответил Тихомир. — Но чай не дурнее таракана, разберемся. Интерес есть.

Юрий удовлетворенно кивнул. Спросил, указывая на Бодрова:

— Помогает?

Тот как раз закончил накладывать схему на разложенные детали, теперь двигал в воздухе руками, собирая виртуальные копии в единое целое.

— Вася помогает, — доверительно поделился Глебович. — Он толковый, но сложный — спорит постоянно. Но в «мозгах» соображает, напрямую подключается, прямо к процессорам. Шутит смешно, но не смеется. Увлекается легко, но иногда нужно пнуть…

— Я понял, — Юрий жестом остановил неожиданные откровения Тихомира. — Рад, что вы нашли общий язык. От меня какая-то помощь нужна? Может, с технарями поговорить, чтобы подсказали?

Тихомир угрюмо отмахнулся.


— Ну ладно, — засобирался Юрий. — Не буду мешать. Долго не засиживайтесь, завтра тренировка.

Глебович лишь угукнул, уже нацелившись на какую-то схему в недрах «голема».

Шагая от ангара к каюте, Юрий размышлял о превратностях судьбы, посылающих ему столь странных персонажей. Где бы еще могли встретиться вместе столь разнообразные существа, люди и дистанты? Чего бы он лишился, не попав в тот отделяемый модуль на «Пилигриме»?

Корабельное время приближалось к полуночи, и в коридорах царил дежурный полумрак. Экипаж, кроме вахтенных, уже отдыхал, палубы погружались в вибрирующий низкими частотами сон.

На космических кораблях никогда не бывает полной тишины, этот несущийся сквозь пространство организм постоянно дышит, урчит, ворочается. Если на звездолете тишина, значит он мертв. Тишина — первый признак угрозы.

Уже в предбаннике, когда до каюты оставалось несколько шагов, Юрий вдруг понял, что эхо шагов больше не отражается от стен, а звук собственного дыхания — самый громкий звук, который он слышит.

А между переборками плывут тени, во что-то формируясь, превращаясь.

Миг — и Гарин отпрыгнул назад, выхватывая из кобуры пистолет. Застыл, удерживая оружие перед грудью и жадно высматривая противника. Потом тихо, словно боясь собственного голоса, произнес в пустоту:

— Элли?

Ответа не последовало. Над головой тихо шелестела вентиляция, издалека донеслись неразборчивые голоса вахтенных, стоящих возле входа в реакторную. «Полынь» жила своей жизнью, издавая звуки, урча и ворочаясь, никакой глухой тишины, никаких живых теней.

Юрий убрал пистолет, огляделся, удостоверившись, что вокруг больше никого нет. Сжал руку в кулак, унимая нервную дрожь.

Понадеялся, что это не его измученный последними событиями разум играем с ним в дурацкие игры.

Испугался, что все может происходить на самом деле.

Рыкнул сквозь зубы, отгоняя ворох мыслей, твердым шагом дошел до каюты, захлопнул за собой гермостворку. Неряшливо разделся и повалился на прохладную койку, зарывшись лицом в подушку. Попросил отцов-духовников о ночи без сновидений.





* * *


Тонкое жало фломастера выводило на шероховатой стене падающую звезду с длинным хвостом-шлейфом. Звезда падает из полумрака под потолком, оттуда, где нарисован полумесяц далекой Земли, некогда яркий и живой, а теперь выцветший и облезший. У этой звезды самый длинный шлейф, она забралась дальше других. Но, как и у трех ее сестер, начерченных ранее над изголовьем, цвет этой звезды уже неизменный — черный.

Цвет смерти.

«Все стою и смотрю,

Как ветви надо мной,

Уходят в темноту.

Ветви надо мной»[1].





Протяжная песня, похожая на обволакивающий ночной туман. Одна из сотен в обширной бабушкиной коллекции, оказавшейся за все эти годы не такой уж и обширной. Но новых песен взять негде, как и новых фильмов, новых друзей, новых мыслей.

Как и новых звезд.

«Над лесом, в пожаре,

Летает птица,

Как жизни короткий сон…».





Она дорисовала контур и принялась закрашивать внутреннюю область, прислушиваясь к разговору из соседнего отсека. Они думают, что она не слышит, что слушает музыку и что опять хандрит. Вот только она не хандрит, это называется иначе, это когда погибает последний друг, когда вокруг — бесконечная, опостылевшая чернота космоса, когда все сверстники уже выросли и живут полной жизнью, а тут что и остается, что лежать в своей капсуле, глотая слезы, слушать старые песни и рисовать новую черную звезду.

— Кирилл, — голос матери как всегда ровный, но уже с характерными менторскими нотками. — Послушай, это просто гибернационный синдром, для него характерны повышенная тревожность и расстройство критического мышления. К тому же, эта нелепая гибель…

— Софья, — отец пытается соответствовать супруге, но раздражение в его голосе сквозит изо всех щелей. — Прекрати ставить мне диагнозы. В другое время я четко следую твоим рекомендациям, как психолога экспедиции, но сейчас мне нужна жена, а не диагност.

Мать вздохнула. Ясно представилась картина, как она сидит на краю кресла, выпрямив спину, как покорно сложила руки на коленях, показывая готовность выслушать. Слишком знакомый образ, за которым уже сложно отличить искренность от профессионального интереса.

— Послушай, — отец понизил голос, он всегда так делал в минуты особенной искренности. — Ты же понимаешь, что экспедиция исчерпала себя? Мы сделали все, что от нас требовалось, заплатили за это высокую цену и достойны вернуться домой. Вернуться, пока не стало слишком поздно.