Они пищали, скулили, плакали…
А он медленно душил их на глазах своей потрясенной жертвы.
Когда щенки затихли, он аккуратно положил их снова в корзинку.
– Вот так. А тебе любопытно было на это смотреть? – спросил он тихо свою жертву.
– Ублюдок… садист… сссволочь! – Привязанный к стулу на миг позабыл даже собственный страх. – Что ж ты творишь?!
– Это только начало. Первый шаг. – Его мучитель грустно поник головой. – Она говорит – чем больше мучений, слез, страданий, боли – тем лучше. Тем крепче. Надежнее. Понимаешь – надежнее! А это самое главное.
Он зашел за спину привязанного. И что-то звякнуло. Какие-то металлические предметы. Они лежали на верстаке. Но мужчина не видел, что там такое лежит. Однако одно осознание… что там что-то есть… нечто острое… парализовало его тело. Или ощущение паралича было вызвано чем-то иным?
Его похититель снова встал перед ним – с большим садовым секатором в руках. Он смотрел на свою жертву не мигая. А потом поднес секатор к его груди и…
Щелк!
Мощное лезвие щелкнуло и разрезало скотч, путы, которыми мужчину прикрутили к стулу.
Щелк!
Обрезки скотча упали на бетонный пол.
А следом на пол грузно свалился со своего стула и тот, кто был к нему примотан, а теперь вроде как свободен.
Свободен?
Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело не повиновалось ему, хотя он ощущал его и чувствовал жжение от ссадин. И боль в затылке. Ощущал, как холодит ему бок бетонный пол.
Но он не мог пошевелиться. Не мог поднять руку. Не мог согнуть ногу. Он словно погружался в сон.
Внезапно сонный морок пропал, хотя оцепенение по-прежнему сковывало все его тело.
Сердце пронзил ледяной ужас.
Он увидел то, что взял с верстака его мучитель, отложив секатор.
Теперь в его руке был топор – тяжелый, остро наточенный топор дровосека.
– Ну, прости меня, мой друг. Мой бесценный прекрасный друг, – признес мучитель, ногой осторожно, почти бережно поворачивая его на спину. – Клянусь, не было, нет и не будет в жизни кого-то ближе, драгоценнее и дороже тебя для меня. Она правду мне сказала: когда сделаешь все это сам, своими руками – только тогда поймешь, что это значит. Что это такое. И как это важно. Велико. Как это хорошо…
Схватив топор обеими руками, он суетливо и неумело вскинул его высоко над головой и, выдохнув хрипло, рубанул…
Его жертва уже не кричала, а выла, пытаясь хоть как-то пошевелиться, повернуться, укрыться, уползти…
Глава 2
Похищение
Слава Крутов на мотоцикле добрался до дома своей покойной бабки в Отрадном только в девять вечера. На федеральном шоссе произошла авария, и он проторчал в пробке почти полтора часа. Мотоцикл не выручил – он прошмыгнул на нем среди машин до самого места аварии, но дальше проезд закрыла полиция, перегородив шоссе своими авто с мигалками. А на обочину как назло на этом участке съехать было невозможно из-за бетонных ограждений. Пришлось ждать и терпеть.
Ну что ж, он честно вытерпел целый нескончаемый карантин. Апрель, май, почти весь июнь…
Его терпение закончилось 15 июня. Оно лопнуло не только у него, но и у всех его друзей, у пацанов и девиц, с которыми он весь долгий карантин общался лишь на какой-то дрянной страничке ВКонтакте, где все шпыняли друг друга и срывали злость из-за взвинченных принудительной изоляцией нервов, хотя и считались как бы «друзьями». А потом кто-то кликнул клич – баста! Так мы все просто рехнемся. Надо встряхнуться.
И они решили устроить тайную вечеринку назло Великому Карантину и всем запретам.
На вечеринке все перезаразились коронавирусом. Собственно, многие узнали это лишь постфактум – и Слава Крутов в том числе. В свои девятнадцать он перенес новую чуму сравнительно легко – покашлял, потемпературил денек, никому не сказал из домашних – ни матери, ни бабке. К бабке даже сгонял на мотоцикле, оформив пропуск, как только почувствовал себя получше – сделал благородное дело как любящий внук: привез ей продуктов, забрав их в постмате «Метро».
Бабке стало плохо через три дня после его приезда. Через неделю она умерла в инфекционном госпитале, развернутом на месте выставочного центра. Коронавирус в тяжелой форме.
Мать обвинила его в том, что он пошел на ту чертову вечеринку, заразился сам и заразил бабку. Мать любила свою мать и искала виновных. Кричала на него, что он бессердечный эгоист, не понимающий, что мир изменился безвозвратно. Что вот он жив и здоров, а ее мать – еще крепкая семидесятилетняя женщина – мертва.
В ответ Слава лишь бубнил: «Мам, мам, прекрати, что за ерунду ты несешь? При чем тут я? Это болезнь».
Он и правда, искренне недоумевал. И самое главное – не верил, что стал причиной смерти бабки, которая вырастила его. И оставила ему в наследство дом в Отрадном – дачу, где он провел все свое детство.
Он так спешно помчался на мотоцикле в Отрадное, потому что назавтра мать записала его на прием к нотариусу. Надо было начинать оформлять бабкино наследство – дом. А документы и на дом, и на участок так и лежали со дня бабкиной смерти в ее комоде. Необходимо было их срочно забрать. Мать не поехала сама. В ее мозгу подобно чудовищной ядовитой орхидее расцвел странный психоз – будто дом ее любимой матери, умершей от коронавируса, теперь надолго заразен. Зачумлен.
Каких только психозов нет сейчас на эту тему. Каких сплетен! Слава в свои девятнадцать презирал все это. Но вместо матери поехал сам – он ведь уже переболел, пусть и в легкой форме, но что-то ведь там, наверное, осталось в его организме – какие-то антитела, про которые все сейчас болтают невесть что.
Оставив мотоцикл у забора, он отпер замок калитки, вошел в сад, захлопнул калитку и… внезапно почувствовал – что-то не так.
Смутное чувство тревоги…
Еще более смутное неуловимое чувство грозной опасности…
С ним такое уже случалось в раннем детстве. Например, как сигнал в мозгу – не надо идти по той улице и заворачивать за угол – там компания пацанов, уличной шпаны, караулящей мелких, чтобы отлупить и обобрать.
Но сейчас это чувство было несколько иным…
Призрачным, что ли…
Слава прошел по дорожке среди давно оцветших бабкиных флоксов и пионов. Оглянулся. Кусты вдоль забора. Вечерний сумрак – нежные, пепельные тени, что становятся все гуще. И жемчужно-серое вечернее небо.
Слава, насвистывая рэп, взбежал на крыльцо, достал ключи из кармана ветровки и…
Внезапно резко обернулся.
Стебный мотивчик застрял в его горле.
Он никак не мог понять – что именно его так внезапно и сильно напугало?
Здесь никого нет. Бабкин дом в конце тихой дачной улицы. Соседи давно живут за границей и на дачу не приезжают много лет. Их участок зарос. Там настоящий лес. Джунгли…
Слава вглядывался в вечерний сумрак – хлипкий штакетник разделяет участки, а за ним – кусты, заросли…
Чувство такое, словно где-то рядом затаился грозный хищник. И смотрит на тебя из засады. Оценивает. Готовится напасть…
Да что же это за бред? Это все нервы, нервы, нервы, расшатанные карантином и долгим бездельем, потерей работы в ресторане «Горыныч», куда он с таким трудом устроился зимой официантом. Это и бабкины похороны, и несправедливые обвинения матери…
А что, если дух бабки все еще здесь?
Слава усмехнулся криво, потряс головой. Ты че, вообще, пацан? Ты че придумал сам себе?
Да, бабка не собиралась умирать. У нее имелись планы на жизнь. У нее были деньги, этот дом. Подруги – старые дамы из обеспеченных московских семей. Она вечно суетилась, болтала по телефону, стряпала, такой живчик, но…
Им же даже в больницу – в тот инфекционный госпиталь – не разрешили приходить ее навещать. Они с матерью после госпитализации бабки сдали тесты на коронавирус. И у него он был положительный, а у матери нет. И она буквально заперлась от него в своей комнате…
Бабка умерла в одиночестве.
Затаила ли она зло на него?
Винила ли его?
Нет, нет… она любила его… она вырастила его…
Но отчего ему так не по себе сейчас – здесь, у ее дома, на ее крыльце, перед ее дверью? Совесть заела?
Шорох в кустах…
Он снова резко обернулся.
Маленькая плюгавая собачонка выскочила из кустов. Что-то вроде клочкастой болонки – в шлейке с волочащимся за ней поводком. Тявкнула как-то жалобно.
Слава спустился по ступенькам крыльца. Это что еще за явление?
– Ты откуда здесь? Ты чья?
– Ой, моя, моя! Это моя собака! Мики… Мики, мое золотко, иди ко мне…
Голос какой приятный.
Слава увидел у забора человека – черные кожаные брюки в обтяжку, берцы, косуха в заклепках, кожаная фуражка. На лице эта чертова маска. Даже здесь, на дачах, кто-то их не снимает!
– Моя девочка вырвалась у меня и шмыгнула к вам на участок. Не могли бы вы ее мне подать через забор. Или впустите меня, я ее сейчас заберу.
Голос просто прелесть.
На сердце у Славы потеплело. И страх пропал.
Он подошел к калитке, открыл ее.
А он медленно душил их на глазах своей потрясенной жертвы.
Когда щенки затихли, он аккуратно положил их снова в корзинку.
– Вот так. А тебе любопытно было на это смотреть? – спросил он тихо свою жертву.
– Ублюдок… садист… сссволочь! – Привязанный к стулу на миг позабыл даже собственный страх. – Что ж ты творишь?!
– Это только начало. Первый шаг. – Его мучитель грустно поник головой. – Она говорит – чем больше мучений, слез, страданий, боли – тем лучше. Тем крепче. Надежнее. Понимаешь – надежнее! А это самое главное.
Он зашел за спину привязанного. И что-то звякнуло. Какие-то металлические предметы. Они лежали на верстаке. Но мужчина не видел, что там такое лежит. Однако одно осознание… что там что-то есть… нечто острое… парализовало его тело. Или ощущение паралича было вызвано чем-то иным?
Его похититель снова встал перед ним – с большим садовым секатором в руках. Он смотрел на свою жертву не мигая. А потом поднес секатор к его груди и…
Щелк!
Мощное лезвие щелкнуло и разрезало скотч, путы, которыми мужчину прикрутили к стулу.
Щелк!
Обрезки скотча упали на бетонный пол.
А следом на пол грузно свалился со своего стула и тот, кто был к нему примотан, а теперь вроде как свободен.
Свободен?
Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело не повиновалось ему, хотя он ощущал его и чувствовал жжение от ссадин. И боль в затылке. Ощущал, как холодит ему бок бетонный пол.
Но он не мог пошевелиться. Не мог поднять руку. Не мог согнуть ногу. Он словно погружался в сон.
Внезапно сонный морок пропал, хотя оцепенение по-прежнему сковывало все его тело.
Сердце пронзил ледяной ужас.
Он увидел то, что взял с верстака его мучитель, отложив секатор.
Теперь в его руке был топор – тяжелый, остро наточенный топор дровосека.
– Ну, прости меня, мой друг. Мой бесценный прекрасный друг, – признес мучитель, ногой осторожно, почти бережно поворачивая его на спину. – Клянусь, не было, нет и не будет в жизни кого-то ближе, драгоценнее и дороже тебя для меня. Она правду мне сказала: когда сделаешь все это сам, своими руками – только тогда поймешь, что это значит. Что это такое. И как это важно. Велико. Как это хорошо…
Схватив топор обеими руками, он суетливо и неумело вскинул его высоко над головой и, выдохнув хрипло, рубанул…
Его жертва уже не кричала, а выла, пытаясь хоть как-то пошевелиться, повернуться, укрыться, уползти…
Глава 2
Похищение
Слава Крутов на мотоцикле добрался до дома своей покойной бабки в Отрадном только в девять вечера. На федеральном шоссе произошла авария, и он проторчал в пробке почти полтора часа. Мотоцикл не выручил – он прошмыгнул на нем среди машин до самого места аварии, но дальше проезд закрыла полиция, перегородив шоссе своими авто с мигалками. А на обочину как назло на этом участке съехать было невозможно из-за бетонных ограждений. Пришлось ждать и терпеть.
Ну что ж, он честно вытерпел целый нескончаемый карантин. Апрель, май, почти весь июнь…
Его терпение закончилось 15 июня. Оно лопнуло не только у него, но и у всех его друзей, у пацанов и девиц, с которыми он весь долгий карантин общался лишь на какой-то дрянной страничке ВКонтакте, где все шпыняли друг друга и срывали злость из-за взвинченных принудительной изоляцией нервов, хотя и считались как бы «друзьями». А потом кто-то кликнул клич – баста! Так мы все просто рехнемся. Надо встряхнуться.
И они решили устроить тайную вечеринку назло Великому Карантину и всем запретам.
На вечеринке все перезаразились коронавирусом. Собственно, многие узнали это лишь постфактум – и Слава Крутов в том числе. В свои девятнадцать он перенес новую чуму сравнительно легко – покашлял, потемпературил денек, никому не сказал из домашних – ни матери, ни бабке. К бабке даже сгонял на мотоцикле, оформив пропуск, как только почувствовал себя получше – сделал благородное дело как любящий внук: привез ей продуктов, забрав их в постмате «Метро».
Бабке стало плохо через три дня после его приезда. Через неделю она умерла в инфекционном госпитале, развернутом на месте выставочного центра. Коронавирус в тяжелой форме.
Мать обвинила его в том, что он пошел на ту чертову вечеринку, заразился сам и заразил бабку. Мать любила свою мать и искала виновных. Кричала на него, что он бессердечный эгоист, не понимающий, что мир изменился безвозвратно. Что вот он жив и здоров, а ее мать – еще крепкая семидесятилетняя женщина – мертва.
В ответ Слава лишь бубнил: «Мам, мам, прекрати, что за ерунду ты несешь? При чем тут я? Это болезнь».
Он и правда, искренне недоумевал. И самое главное – не верил, что стал причиной смерти бабки, которая вырастила его. И оставила ему в наследство дом в Отрадном – дачу, где он провел все свое детство.
Он так спешно помчался на мотоцикле в Отрадное, потому что назавтра мать записала его на прием к нотариусу. Надо было начинать оформлять бабкино наследство – дом. А документы и на дом, и на участок так и лежали со дня бабкиной смерти в ее комоде. Необходимо было их срочно забрать. Мать не поехала сама. В ее мозгу подобно чудовищной ядовитой орхидее расцвел странный психоз – будто дом ее любимой матери, умершей от коронавируса, теперь надолго заразен. Зачумлен.
Каких только психозов нет сейчас на эту тему. Каких сплетен! Слава в свои девятнадцать презирал все это. Но вместо матери поехал сам – он ведь уже переболел, пусть и в легкой форме, но что-то ведь там, наверное, осталось в его организме – какие-то антитела, про которые все сейчас болтают невесть что.
Оставив мотоцикл у забора, он отпер замок калитки, вошел в сад, захлопнул калитку и… внезапно почувствовал – что-то не так.
Смутное чувство тревоги…
Еще более смутное неуловимое чувство грозной опасности…
С ним такое уже случалось в раннем детстве. Например, как сигнал в мозгу – не надо идти по той улице и заворачивать за угол – там компания пацанов, уличной шпаны, караулящей мелких, чтобы отлупить и обобрать.
Но сейчас это чувство было несколько иным…
Призрачным, что ли…
Слава прошел по дорожке среди давно оцветших бабкиных флоксов и пионов. Оглянулся. Кусты вдоль забора. Вечерний сумрак – нежные, пепельные тени, что становятся все гуще. И жемчужно-серое вечернее небо.
Слава, насвистывая рэп, взбежал на крыльцо, достал ключи из кармана ветровки и…
Внезапно резко обернулся.
Стебный мотивчик застрял в его горле.
Он никак не мог понять – что именно его так внезапно и сильно напугало?
Здесь никого нет. Бабкин дом в конце тихой дачной улицы. Соседи давно живут за границей и на дачу не приезжают много лет. Их участок зарос. Там настоящий лес. Джунгли…
Слава вглядывался в вечерний сумрак – хлипкий штакетник разделяет участки, а за ним – кусты, заросли…
Чувство такое, словно где-то рядом затаился грозный хищник. И смотрит на тебя из засады. Оценивает. Готовится напасть…
Да что же это за бред? Это все нервы, нервы, нервы, расшатанные карантином и долгим бездельем, потерей работы в ресторане «Горыныч», куда он с таким трудом устроился зимой официантом. Это и бабкины похороны, и несправедливые обвинения матери…
А что, если дух бабки все еще здесь?
Слава усмехнулся криво, потряс головой. Ты че, вообще, пацан? Ты че придумал сам себе?
Да, бабка не собиралась умирать. У нее имелись планы на жизнь. У нее были деньги, этот дом. Подруги – старые дамы из обеспеченных московских семей. Она вечно суетилась, болтала по телефону, стряпала, такой живчик, но…
Им же даже в больницу – в тот инфекционный госпиталь – не разрешили приходить ее навещать. Они с матерью после госпитализации бабки сдали тесты на коронавирус. И у него он был положительный, а у матери нет. И она буквально заперлась от него в своей комнате…
Бабка умерла в одиночестве.
Затаила ли она зло на него?
Винила ли его?
Нет, нет… она любила его… она вырастила его…
Но отчего ему так не по себе сейчас – здесь, у ее дома, на ее крыльце, перед ее дверью? Совесть заела?
Шорох в кустах…
Он снова резко обернулся.
Маленькая плюгавая собачонка выскочила из кустов. Что-то вроде клочкастой болонки – в шлейке с волочащимся за ней поводком. Тявкнула как-то жалобно.
Слава спустился по ступенькам крыльца. Это что еще за явление?
– Ты откуда здесь? Ты чья?
– Ой, моя, моя! Это моя собака! Мики… Мики, мое золотко, иди ко мне…
Голос какой приятный.
Слава увидел у забора человека – черные кожаные брюки в обтяжку, берцы, косуха в заклепках, кожаная фуражка. На лице эта чертова маска. Даже здесь, на дачах, кто-то их не снимает!
– Моя девочка вырвалась у меня и шмыгнула к вам на участок. Не могли бы вы ее мне подать через забор. Или впустите меня, я ее сейчас заберу.
Голос просто прелесть.
На сердце у Славы потеплело. И страх пропал.
Он подошел к калитке, открыл ее.