А я краснопузых не давлю. Я краснопузых топлю. В банке. В трёхлитровую банку налил три стакана воды и немного бензина. Личинки и тонут в этой двухслойной смеси. Жуки, если попадаются, тоже тонут.

Сегодня в Сосновке колорадский субботник. Если убирать жуков порознь, они будут с участка на участок перелетать, тем и спасаться. А если дружно, разом, всем миром дать бой вредителям, то результат будет куда лучше. В теории.

Вот я и борюсь с жуками и личинками. Сам. Собственными руками.

Обыкновенно садово-огородные работы я поручаю Вере Борисовне, а уж она ищет таланты, способные и желающие потрудиться за бутылку, деньги или иное вознаграждение по договоренности. Таланты в Сосновке имеются.

Но картошка — это святое. Дедушка сам занимался картошкой — сажал, полол, в засуху поливал, потом выкапывал, хранил в специальном картофельном ларе. И кормил картошкой семью. Включая меня.

Выручает меня то, что картофелем засажена одна сотка. Голландским способом. Если бы три сотки, было бы тяжело, а если бы десять… Лучше и не представлять. А одна сотка — ничего, одна сотка — в меру. И труда, и урожая. В прошлом году собрал двадцать четыре ведра, больших, полномерных. Килограммов двести, двести двадцать. Ем я строго по диете, ну, девочки иногда присоединятся, Вера Борисовна, но у них и своей картошки вдоволь. Кладовка у меня отличная, лари для картошки особые, хранят хорошо, и потому весной я десять вёдер отвез в Дом Кузьмы, школу-интернат. Небольшая, а польза.

Сейчас на огороде подрастает новый сорт, «Красный Октябрь». С селекционной станции нашей области. Посмотрим.

В прессе пишут о новейших средствах борьбы с вредителями, разработанных советскими химиками. Мол, разлагаются быстро и полностью, и потому для людей безвредны.

Может быть. И, уверен, что на картофельных полях, где его, картофель, выращивают на продажу, эти средства применяют. И новые, и старые. Какие найдут. И потому посадка сотки картофеля, помимо сакрального, имеет и практический смысл. Уж в своем-то картофеле я уверен: нет в нём яда ни химического, ни какого иного.

Работать не тяжело. Хоть и лето на дворе, июнь, а жары нет. Плюс двадцать два. Циклон из Скандинавии. Ночью начнутся затяжные дожди, если верить синоптикам. И это хорошо — дожди в июне. И для картошки, и вообще. Если в меру.

Девочки работали тоже. На своей даче. В смысле — на обкомовской. У них шесть соток под картошкой. Но на грядках с ними рядом Павел и Пелагея. Вчетвером-то куда сподручнее, чем одному.

Чу! Обкомовская «Волга»! Приехала, и через десять минут уехала, оставив Андрея Николаевича на даче.

И через пятнадцать минут первый секретарь обкома, переодевшись в деревенское, тоже вышел на огород. Народ и партия едины. Знай наших! Делай, как я! Личный пример — лучший пример.

Ну, правильно.

Продолжаем сбор и ликвидацию вредителей.

Хочешь сделать однообразную работу незаметной — вспоминай и размышляй.

И я начал вспоминать и размышлять.

По окончании турнира я заехал в Москву. Как не заехать, если прямого рейса из ФРГ в Чернозёмск пока нет.

В столице задержался. Остановился в «Москве». Ходил в гости к маменьке, а с маменькой — к Галине. Обеим привез кое-какие подарки. Ничего сверхъестественного, но как не оказать внимание? Духи и косметика, дарите и никогда не ошибётесь. Ну да, Франция, Париж, куплены в честном фирменном магазине. Так надёжнее.

Потом в Спорткомитет. Отчитаться о турнире. Одиннадцать из одиннадцати, за результат не стыдно.

Принимал меня Батуринский. Сердечно поздравил, с теплотой в голосе, а потом и огорошил: на Олимпиаду я не поеду. Молод ещё. И опять же инцидент с Наной Гулиа. Нехорошо получилось. Грузинские товарищи очень недовольны.

Кем же недовольны грузинские товарищи? Грузинская шахматистка на весь мир заявляет, что советские шахматисты практикуют договорную игру, тем самым ставя под сомнение результаты всех международных турниров, да и матчей тоже. Это беспокоит грузинских товарищей? Нет?

Нужно понимать сложность ситуации. Нана Гулиа — гордость Грузии, и любое недружественное действие в отношении неё воспринимается как оскорбление всего грузинского народа. Так что вам, Чижик, лучше Грузию обходить стороной.

Обойду, Виктор Давидович. Не велик труд. Да и не очень-то и хотелось.

А Олимпиада… Михаил, вы должны понимать, что Олимпиада — это командное соревнование. А какой вы командный игрок, никто не знает.

Не буду играть, так и не узнают.

Вы, Михаил, не волнуйтесь, у вас ещё всё впереди.

Я в этом нисколько не сомневаюсь.

И мы расстались.

Шахматная Олимпиада идёт без меня.

В команде пять человек. И, по мнению руководства, мне в этой пятерке не место. Карпов и Корчной — финалисты претендентского отбора, тут спору нет. Петросян и Спасский — полуфиналисты, экс и вице-чемпионы, тоже понятно. Но Кузьмин, почему Кузьмин? Нет, он сильный шахматист, но я-то сильней!

Ладно. Учтём и запомним.

Собственно, я и не очень-то и хотел участвовать в Олимпиаде. Вот в Грузию как раз хотел, а на Олимпиаду — нет. Вместо Кузьмина, запасным? Положим, запасные играют регулярно, но, преимущественно, на четвертой доске. Ну, а кто на четвертой доске у Монголии, Иордании или Антильских островов? Перворазрядники, кандидаты в лучшем случае. А у сильных команд, Венгрии или Великобритании? Тоже не элита. Четвертая доска, она и есть четвертая.

Ну, и месяц — а шахматная Олимпиада длится месяц — это перебор. Даже в Ницце. Особенно в Ницце. Денег вывести на месяц команду в Ниццу у меня нет. На неделю — легко, на две — впритык, а месяц — неподъемно. Ницца — это место непростое, в Ницце ходить да облизываться нехорошо. Можно заболеть неполноценностью.

А одному в Ницце — ну, с тоски ведь зачахну, играя с монгольскими шахматистами.

Пропущу. Фишер вон тоже не поехал.

И на остаток дня я пустился в загул. Сходил в планетарий, в палеонтологический музей и в цирк. Думал о возвышенном. Едва успел к полуночному поезду. Но успел.


И, приехав в Сосновку, убедился в правоте мудрости, что дома лучше.

Много лучше.

Пока меня не было, жизнь ни в Сосновке, ни в Черноземске, ни в стране в целом не останавливалась. Шла своим чередом. Сессия, экзамены. Я-то сдал досрочно, перед турниром, а девочки — только-только. И группа тоже. Сдали успешно, лидеры на курсе. Не сюрприз: группу и формировали из самых перспективных студентов. Из пятнадцати человек у десяти будет повышенная стипендия. Включая Лису, Пантеру, ну, и меня, конечно.

Надежда даже предложила пустить учебники, что я привёз, в общее пользование. В принципе, я не прочь: в Германии я купил пять учебников соответствующего профиля (терапия, хирургия, патофизиология, микробиология, фармакология), но каждый — в двух экземплярах. К сожалению, народ языками владеет слабо. Честно говоря, совсем не владеет: наша группа английская, а учебники на немецком. И потому смысла не вижу. Почему купил по два экземпляра, понятно: один оставить себе, а второй, по сдаче экзаменов, передать на кафедру или в институтскую библиотеку. Если девочки захотят. А не захотят, так тоже оставят себе. На всякий случай. Мало ли…

Ещё новость: пока я играл в далеком Дортмунде, «Мелодия» выпустила наконец нашу оперу. В постановке Большого Театра. Две пластинки-гиганта, альбом оформлен в лучших советских традициях. С цветными фотографиями. На передней стороне обложки дедушкина картина с Леонидом Ильичом и его солдатами, на развороте — сцены из постановки. На тыльной стороне альбома — фотографии солистов, дирижера, ну и наши, моя и Ольгина. Та, где мы с Леонидом Ильичом, из «Огонька». Брежнева много не бывает!

Я никак не соберусь послушать пластинки. Оправдываюсь тем, что они стереофонические, а проигрыватель моего «Фестиваля» — моно. И на даче Стельбова тоже моно, только там стоит «Ригонда». Так что подожду подходящего случая.

Вот интересно, писатели, получая от издательств свои книги, перечитывают их? Или достаточно осознания, что книга напечатана? Ну, и гонорар.

Деньги, кстати, нам с Ольгой причитаются невеликие. Зато обещают большую статью в «Советской Культуре» и журнале «Театр». Не о нас, но и о нас тоже. Какие мы молодцы, однако.

Раздав подарки (тоже духи и косметика) и отпраздновав встречу после разлуки, перешли к планированию на лето. Собственно, всё было ясно: Лиса руководит сельхозотрядом курса, Ольга едет на три недели в Карловы Вары с Андреем Николаевичем, а я… Даже и не знаю.

Нет, знаю. Буду писать книжку о Дортмундском фестивале. Для третьеразрядников. Просто и доступно. Там и писать-то всего ничего. Потому что уже написано. Я писал для «Фольксштимме», и тут же отсылал. Почему-то письма из Дортмунда в Вену доставляются гораздо, гораздо быстрее, чем из Дортмунда в Черноземск. И посылать отчеты в «Молодой Коммунар» смысла не было никакого. Пока придет первое послание, турнир уже кончится.

Вот я переведу письма в «Фольксштимме» на русский, немножко дополню, дам Антону, пусть тоже напишет что-нибудь, полезное для «Школы Ч», и «Молодой Коммунар» издаст их приложением к газете. А там и очередная брошюрка. Когда накопится сто партий, брошюры сложатся в книгу, «Мои победы», сборник всех победных партий, начиная с Тулы. Опять же — для широких народных масс. С объяснением каждого хода.

Но это так, пустое. Это я сделаю за три дня — не сборник, понятно, а турнирную брошюрку. Вопрос, что я буду делать дальше?

Ну, вот сейчас, в данный момент я собираю личинки и жуков.

А потом? Развлекаться и бездельничать: ловить рыбу и собирать грибы.

Потом наступило скоро: я осилил последнюю грядку. Все вредители изолированы и приговорены, а приговор, в лучших традициях, приведён в исполнение безотлагательно.

Я сел на скамеечку и стал отдыхать. Привыкать к положению «голова наверху», потому что собираешь личинки совсем в другом положении. Сосуды должны привыкнуть к высоко поднятой голове. Иначе человек почувствует себя скверно и будет стремиться к позе Зю. Или встанет на четвереньки. В общем, будет благодарить и кланяться, кланяться и благодарить.

Пока я возвращался к прямохождению, тучки из легких стали тяжелыми. Начал накрапывать дождь — скандинавский циклон пришел досрочно.

Я отправился в дом. Не знаю, придут девочки, нет — при Андрее Николаевиче они соблюдают приличия. Ведут себя чинно. Но не чопорно. Так что запросто могут прийти. И, разумеется, уйти.

Я уже собрался в душ, как открылась дверь. Девочки? Нет, Андрей Николаевич. Поздоровался, прошел в гостиную, сел на диван.

Хочет что-то сказать?

— Кузнецов умер. Семен Николаевич.

С директором сахарного завода я встречался дважды. Непростой человек, совсем непростой.

— Ты, Миша, оказался прав. Неизлечимая опухоль, — и смотрит на меня внимательно.

А я молчу.

— Ты вот сразу распознал, хоть и студент, а каборановские коновалы…

— Насчет коновалов, Андрей Николаевич, у меня есть интересный документ. Сейчас принесу, — и я поднялся в мезонин, где в шкафу на полке, предназначенной для всячины, хранил в предчувствии этого ли, иного разговора каборановскую газету «Путь коммунизма» за 27 октября прошлого года. Попросил знакомых из славного городка Каборановск, они и раздобыли.

— Вот посмотрите, Андрей Николаевич, — протянул я газету Стельбову.

— Что смотреть-то?

— А я карандашом обвел. Синим.

— Я очки не взял.

— Ладно, расскажу так. За Каборановской центральной районной больницей закреплено столько-то гектаров свекловичного поля. Врачи, медсестры и санитарки ударно трудятся на нём с весны до осени, и теперь, собрав хороший урожай, взяли повышенные обязательства на год будущий.

— И что из этого следует?

— Из этого следует всё, — ответил я.

— В смысле?

— Огород пашет трактор, людей возит «Волга». Если людей начинает возить трактор, да ещё в тележке, ничего хорошего не получается.

— Ты, Миша, смелым стал. Не боишься?

— Нет. Потому что с умным человеком говорю. Вы ведь и сами прекрасно знаете: из шести лет обучения год приходится на колхозы. Остаётся пять лет. Год пропадает. Ну, в смысле обучения. Так?

— Допустим.