— Ну, просит, просит. Просьбы Кузнецова стоят любого требования. Мне позвонил, сказал, что хотел бы увидеться с тобой как можно раньше. От этого-де многое зависит.

Я промолчал, хотя напрашивались наивные вопросы: что многое, почему зависит, и причём здесь я.

— Одного тебя посылать нехорошо. Поедешь с институтской самодеятельностью. «Медпункт» ваш, плясуны-комики, и группа поддержки. Твоя группа, первая. Всего сорок с лишним человек. Встречать Новый год в районе. Новый, так сказать, почин. Вас там встретят, накормят, милицию на всякий случай привлечём. Ну, и ты вместе со всеми поедешь. А Кузнецов уж сам решит, где ему с тобой встречаться. Если не передумает.

Я молчал. Не выражая ни восторга, ни протеста, ни согласия, сидел и сонно смотрел на Андрея Николаевича. Мол, слушать-то я слушаю, но и только.

— Ты уж извини, что я тобой распоряжаюсь, но поверь — это очень важно. И для тебя тоже. Даже так: для тебя в первую очередь. Если бы Дракон позвал меня — я бы ни минуты не раздумывал. Но он зовёт тебя.

— Если это необходимо… — начал я.

— Именно — необходимо, — заключил Андрей Николаевич. — Самое точное слово: необходимо.

— Когда ехать?

— Вечер начнется в восемь, автобусы отъедут в пять. Так что до пяти ты совершенно свободен. И да, я вижу, что ты устал, потому за руль не садись. Будь со всеми, в автобусе. А до вечера «Волга» в твоем распоряжении. Поезжай домой, отдохни…

Партия сказала, комсомол ответил «Есть!». Ну, или молодоё щенок побежал за палкой по команде «апорт».

Ничего. Главное, что он потом будет делать с этой палкой. Щенок.

Девушки ждали в машине.

— Домой?

— Домой, — сказал я, мимоходом отметив, что «домой» у них вышло вполне естественно. Не «к тебе домой», а просто — домой.

— В Сосновку, — расшифровала Пантера водителю. А то мало ли куда завезёт.

Воля ваша, а пассажиром ехать много приятнее, чем водителем. Во всяком случае, мне. Не боишься заснуть.

Водитель загнал «Волгу» на территорию дачи Стельбовых, и пошёл в домик обслуги. Ну, а куда ему ещё идти? Там есть всё, что нужно водителю. Диван, телевизор, чай с бутербродами, а понадобиться туалет, есть и туалет. В руках водителя жизнь пассажира, и потому на чае, бутерброде и диванчике экономить себе дороже.

Вера Борисовна приготовила завтрак (времени было — десять), и я, после сауны, весь умиротворённый, в свежем и чистеньком, сел за стол с чувством, что съем быка.

Не съел. Яйцо-пашот, сардинка на кусочке хлеба и чашка зеленого чая — вот и весь завтрак-обед.

— С дороги наедаться вредно, — популярно объяснила Лиса. — Объешься, и завалишься спать. А время не ждёт!

Вот потому я сейчас и подремываю, на задних сидениях «Лиаза». Тепло, справа Лиса, слева Пантера, а меня превратности дороги склоняют то к одной, то к другой. Прошлое в дремотных грёзах мешалось с настоящим, а настоящее — с будущим. Как у верблюда.

К сожалению ли, к счастью, а езды до Каборановска от Чернозёмска — час с хвостиком. И выспаться всласть я не успел. Только-только привиделось, будто мы не автобусом едем, а летим на дирижабле «Василий Сталин» над Сибирью, разглядывая в панорамные окна обзорной галереи бескрайние просторы зимней тайги, как…

— Приехали!

И в самом деле приехали.

На часах шесть двадцать. Вышли из автобуса, огляделись. Вот он, клуб «Сахарник», в сотне метров водокачка девятнадцатого века, то там, то сям высокие, с пятиэтажный дом, ели, фонари горят жёлтым натриевым светом, и снег, снег, снег. Внизу, вокруг и сверху.

«Пазик» артистов уже стоял у входа — он выехал на час раньше. Настроить аппаратуру, переодеться, опробовать сцену и зал — на всё нужно время. А мы кто? Мы — люди поддержки и просто зрители. Наша группа и еще пятнадцать человек с курса. Оказывается, поспасть в список было сложно, попасть в список было престижно, и потому приехавшие сюда чувствовали себя избранными.

Да они такими и были. Избирали их ребята из нашей группы. Чтобы были не смирны, не буйны, хороши в учёбе и не боящиеся трудностей. Все — из сельхозотряда. Те, кто трудился на полях

каборанщины летом. А поездка — вроде признания и награды.

Мы организованно выстроились перед автобусом, и тут нас встретили криками «Ура», бенгальскими огнями и хлопушками с конфетти. Это комсомольский актив Каборановска. Ну, и правильно: добрая встреча — половина успеха.

Мы экспромтом ответили «Физкульт-привет», и вечер начался.

Клуб Сахарников (нужно понимать, завод) — не поскупился. Фуршетная зона, танцевальная зона, разговорная зона — всё, как в лучших зарубежных кинофильмах. И почти как в «Карнавальной Ночи».

Куртки и пальто мы оставили в особой комнате под ключом, а сами, приведя себя в порядок, вышли на люди.

Ах и ах: это обновка, джинсы Лисы и Пантеры, привлекли внимание своих. Каборанчане виду не подали, подумаешь, одёжка, как одёжка… Но тоже поглядывали.

— Откуда штанишки? — спросила Зайцева.

— Оттуда, вестимо, — ответила Лиса. — Леви Стросс, мейд ин Ю Эс Эй.

— Чижик, ты привез? Хотя чего спрашиваю, конечно, Чижик. И почем в Финляндии мериканские джинсы?

— За рубли не продают, а за валюту, то вроде и ничего, — сказал я, не уточняя. Еще днём, примерив обновки, Лиса сказала, что не может принять такие подарки — что-де дома подумают.


— А ты скажи, что я тебе это продал. Привёз и продал.

— Ага, а деньги у меня откуда?

— Ну, разве это деньги? — удивился я.

— Для тебя, может, и не деньги, а для… Вот тут на чеке ясно видно — сто сорок девять, девяносто девять. Это, конечно, не двести пятьдесят, но тоже…

— Надя, я чек сохранил для таможни, мало ли… А сто сорок девять — это в финских марках. Покажешь родителям, они и успокоятся.

— Сто сорок девять финских марок, это сколько в рублях?

— Дели на девять, узнаешь, сколько в рублях.

— Получается… Получается шестнадцать рублей?

— Ну да. Около того. Рождественские распродажи… Для финского трудящегося и сто сорок девять марок — немалые деньги за джинсы. Но что поделаешь — мода, прислужница капитала!

И Надя успокоилась. Джинсы за шестнадцать рублей родители ей простят.

Но другим говорить, что Леви Стросс стоит шестнадцать рублей, нельзя. Роняет престиж штанов. А без престижа что такое джинсы? Производственная одежда, только и всего.

Между местным населением то и дело мелькали люди в форме. Милиция. Но делать ей было нечего, разве веселиться. Дракон ли повелел, или это они от природы такие, но все были вежливы, приветливы, и неназойливы.

От имени власти с Новым Годом нас поздравили поочередно первый секретарь райкома партии, председатель райисполкома, профсоюзы и комсомол. В такой вот последовательности.

Директор отсутствовал.

Ну и ладно.

После поздравлений началось собственно веселье. Закуска была немудрёная, но свежая, обильная и полезное. Вино — сухое грузинское. Водки не было вовсе. «Медпункт» играл всякое, но всё больше «шисгару», потом их сменили местные таланты — пара аккордеонистов. Так и чередовались.

Наши были громче. И «шизгара» на аккордеонах звучала немного странно. Хотя в аккордеонной «шизгаре» было свое очарование. Так что кто кого — не факт.

Да и неважно, кто кого. Тут как раз главное участие.

И я участвовал. Не сказать, чтобы уж очень. В меру. Не потея.

А сам ждал, когда же меня позовут к Дракону. Танцевал, ну, то есть скакал и трясся. И два раза под аккордеоны вальсировал. С местными, между прочим, девицами. Пил минеральную воду «ессентуки 4». В общем, выполнял ритуалы, обеспечивающие единство племени. Когда сто тысяч лет назад наши предки, добыв на охоте мамонта, устраивали пир вокруг костра, они выражали довольство именно так — прыжками, возгласами и обильным вкушанием мамонтятины. Пока мы едины, мы непобедимы!

Вот если бы я, таков, каков есть, оказался вдруг среди этих пляшущих соплеменников, то что бы я делал?

Брагу бы я делал! Обыкновенную брагу можно сотворить почти из всего, в чем есть углеводы. Делал бы, и прослыл среди соплеменников великим шаманом, не только знающим путь к Нижним, но и делящимся своим знанием с достойнейшими: вождём, вождицей и вождёнышем.

И покуда я предавался пустым размышлением, ко мне подошёл завклуба товарищ Савтюков:

— Вас приглашают в ложу.

Я удержался от вопросов, лишь посмотрел на балкон. Да, на балконе был выделен участок, который можно назвать и ложей. Огорожен и занавешен, чтобы можно было наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым для окружающих. Или не наблюдать, а все думали, что находятся под присмотром. Разные возможны варианты.

Я оставил девочек на попечение группы (или, напротив, оставил группу на попечение девочек) и пошёл вслед за Савтюковым.

Идти-то недалеко, я думал — в Замок, вышло же проще. И ехать никуда не нужно, а нужно пройти немного, подняться по железной лесенке у стены на второй этаж, ещё пройти в незаметный уголок, и постучать в дверь. Стучал, конечно, не я, а Савтюков.

Постучал, потом раскрыл дверь и пригласил:

— Входите!

Второй раз за сегодня. С утра — к Андрею Николаевичу Стельбову, а теперь — к Семену Николаевичу Кузнецову. Отчества у них одинаковые, подумалось вдруг. Но нет, и фамилии разные, и похожи внешне мало. А внутренне — да. Люди власти. Доминаторы.

Я вошёл. Тут, конечно, пространства поменьше, чем в кабинете Первого секретаря обкома партии. Но избыток пространства здесь и не нужен, зачем пространство в тайном кабинете? В тайном кабинете должно быть всего в меру, чтобы человек не терялся в том самом пространстве а, напротив, был в центре.

Здесь в центре был Семен Николаевич Кузнецов.

Нет, он сидел с краю, глядя сквозь черную кисею на то, что происходит в зале, но он был центром не только кабинета — всего Каборановска.

— Заходи, Чижик, присаживайся, где хочешь.

Я оглянулся. В полумраке, да что полумраке, во мраке на четыре пятых видно было не очень, но, приглядевшись, я разглядел два стула прежней, гамбсовской поры. И на один из них, ближайший, сел. Потому что мне не понравилось, что я услышал. Нет, не смысл слов. Голос. Первого декабря это был голос слегка утомленного человека. Сейчас это был голос умирающего. Нет, даже умершего.

— Да, я умираю, — сказал Кузнецов. — Ничего удивительного. И я позвал тебя не потому, что умираю, а потому, что умираю во второй раз. Мне кажется, Чижик, что и ты здесь не впервые.

Я, конечно, мог сказать, что не впервые, что мы уже встречались месяц назад, почти месяц, но не стал. Потому что Кузнецов говорил о другом.

— Здесь — это в семьдесят третьем году. Водку, коньяк, шампанское? Знаю, знаю, ты не пьешь. Я тоже не пил, думал, здоровый образ жизни, то да сё, но вот умираю тогда же, когда и в первый раз. Опухоль в голове. Какое-то мудреное название. Когда в первой жизни её нашли, я уже и не понимал почти ничего. Не запомнил. Сейчас… Через три дня поеду в Москву, в «кремлевку»… Как там у вас, медиков, говорят: полы паркетные, врачи анкетные… Нормальные там врачи, узнавал. Но — не лечится это. Лечить-то будут, химией, но проку никакого. Это мне наш местный эскулап сказал, а он толковый. Нет, если ошибается, и меня вылечат, буду только рад, да вряд ли ошибается. Впрочем, неважно. Так что я, пожалуй, выпью.