ПРИЗЫВЫ И ОТКЛИКИ
— Строители и монтажники! Повышайте эффективность строительства! Стройте экономично и добротно, на современной технической основе! Сдавайте пусковые объекты с высоким качеством и в срок! Ура!
— Ура! — вразнобой кричали строители, монтажники и примкнувшие к ним граждане.
Год назад и мы кричали оттуда, из колонны. А теперь стоим на трибуне и смотрим на демонстрантов сверху вниз. С завистью.
Там, внизу, люди двигаются. Идут, размахивают портретиками, смеются, а, главное, минуют трибуны — и разбегутся. А мы стоим неподвижно, с чувством важности происходящего. Так нас проинструктировали: не смеяться, не трепаться, не отвлекаться на пустяки. И стоять будем до последней колонны. Судьба у нас такая.
Надежду отправили на трибуну, как представителя студенческой молодежи. Её почин эстафетного субботника одобрен в областном масштабе, да что областном, сам товарищ Тяжельников сказал, что это интересное начинание. Как не поощрить? Ну, а Ольга и я — лауреаты премии Ленинского комсомола, что для нашей области весомо и значимо. Так что вся наша троица удостоилась высокой чести стоять на трибуне в день празднования Великой Октябрьской социалистической революции. В ряду комсомольцев. Тут свои правила: ряд коммунистов, во главе с Андреем Николаевичем Стельбовым, первым секретарем обкома, членом ЦК КПСС и отцом Ольги. Ряд передовиков: промышленности, сельского хозяйства, образования, здравоохранения, науки, культуры и искусства — там мой папенька, Владлен Иванович Соколов-Бельский.
Ну, и комсомол, спорт, студенты и курсанты.
Конечно, всё это условно: папенька мой коммунист, среди передовиков производства немало комсомольцев, а уж спортсмены почти сплошь. Но порядок есть порядок.
Нас, комсомольцев, перед началом демонстрации собрали в обкоме комсомола. Тут, рядышком, комсомол в общем здании с обкомом партии. Ну, как общем, главные, конечно, партийцы, а у них под крылом и облисполком, и комсомол, и все остальные. Не суть. Нас кратенько проинструктировали, потом выложили подносы с бутербродами — бужениной, красной рыбой, яйцом со шпротами, килечкой с маслом. И, не афишируя, но и не скрываясь, желающим предложили по стопочке водки, а дамам — шартрезу местного ликероводочного завода, спецпродукция, в магазине нарасхват, запросто не купить. Предложили для согрева: на улице-то минус четыре. Перед выходом в туалет, это обязательно. И на трибуну.
Я, правда, ни водки, ни шартреза не пил, но мне и не нужно. Предупрежденный, я оделся тепло. Егерское белье, и уж потом рубашка, непременный галстук, костюм, тёплое пальто шинельного типа и шапка-кубанка. Галстук и кубанка — диссонанс, но иногда и диссонанс к месту. Главное — не мёрзну.
— Работники народного образования! Совершенствуйте обучение и коммунистическое воспитание подрастающего поколения! Ура!
— Ура!!!
Свежо, голова ясная, никто с разговорами не лезет. Самое время подумать.
В блокноте оказались неотправленные письма. Некий Ганс Мюллер писал некой Лотте — то ли жене, то ли возлюбленной, то ли вовсе выдуманной личности.
Работал Ганс Мюллер главным помощником Шефа. Так он писал, утверждая, что Шеф поручил ему практическую часть исследования, себе оставив теоретические изыскания. Но и по части теории Ганс Мюллер тоже силен — ну, так следует из его слов. Русские помощники старательны. Условия жизни сносны. Работают с восьми утра до шести вечера, потом их — его и Шефа — вывозят в Особняк, где можно слушать радио, читать русские и немецкие газеты, гулять во дворе или просто спать. Но они продолжают думать о работе.
— Граждане Советского Союза! Активно боритесь за утверждение социалистического образа жизни, коммунистической морали! Ура!
— Ура!!!
А работают они над самой гуманной задачей, над спасением жизни. Создают кровезаменитель. Сколько человек гибнет из-за того, что вовремя не восполнили кровопотерю! А Шеф и он дадут людям прекрасный заменитель — универсальный и недорогой. В каждой деревне, не говоря уже о городах, будет возможность перелить столько фторана, сколько нужно. Фторан — так называл Мюллер кровезаменитель. Стоило тяжелобольному ввести в вену сто граммов фторана, как тому становилось лучше, двести граммов — он стремительно шёл на поправку, ну, а если литр — то старец молодел, а молодой — крепчал. Только вот иногда случались побочные эффекты. Нужно избавиться от них — и благодарное человечество поставит памятник Шефу. Ну, и Мюллеру найдётся местечко рядом. Чуть пониже.
— Трудящиеся Советского Союза! Крепите дисциплину и порядок, повышайте организованность на производстве! Ура!
— Ура!!!
Последнее письмо, от второго марта пятьдесят третьего, было о том, что Шеф получил задание — срочно приготовить два литра фторана. Наилучшего. Для кого, не сказали. Но добавили, что если всё пойдет хорошо, Шеф вернется в Германию, где для него создадут научный институт.
Что будет, если пойдет нехорошо, не сказали.
Но он, Ганс Мюллер, верит в могущество науки!
— Советские учёные! Вы находитесь на передовой линии борьбы за ускорение научно-технического прогресса! Страна ждёт от вас новых научно-технических разработок высокой эффективности! Ура!
— Ура!!!
Видно, что-то пошло не так. И Ганс Мюллер не успел сжечь блокнот в муфельной печи. Хотя ничего особо интересного в том блокноте я не нашёл.
Или Мюллера срочно вернули в Берлин, на родину?
Все может быть. А мне нужно лучше химию учить. Особенно органическую и биохимию. Тогда бы не гадал, что такое фтораны.
Но про фтораны стоит забыть. По крайней мере, на время.
Наконец, демонстрация завершилась, и мы с трибун цепочкой вернулись под крышу, в тепло и уют.
Нас уже ждали накрытые столы. Ничего сверхъестественного: жареная картошка, пожарские котлеты, селедка с луком, картофельный салат, водка, ликёр. И минералка, да. Это для масс. Руководители же, самые-самые, поздравив нас с великим праздником, удалились в отдельный зал, дабы не смущать и не подавлять.
Из радиолы передавали праздничные репортажи — Октябрь шагает по стране! Улицы в этот день стали шире, чище и ровнее!
Располагались мы широко, свободно, можно было подсесть к кому-нибудь и поговорить о важном, о комсомольском. Ну, или ещё о чём-нибудь.
Ко мне подсел Колюжный, главред «Молодого коммунара»
— Привет, Михаил. Мы думаем собрать материалы по чемпионату Союза, и издать отдельно. А то много запросов идёт в редакцию.
— Хорошее дело.
— Так ты согласен?
— Материалы Антон Кудряшов писал, я только играл.
— Антон говорит, что без тебя он решить не может.
— Я не против.
— Вот и отлично! А ты не хочешь написать поподробнее — вступление, заключение, примечания?
— Можно и написать, — согласился я.
— Тогда ждём! — и Колюжный пошел дальше. У главного редактора дел много.
Председатель областного спорткомитета поздравил со званием гроссмейстера. Вчера Москва утвердила решение. И теперь я, как гроссмейстер и чемпион страны, буду получать стипендию в двести рублей ежемесячно.
Я поблагодарил.
И — потихонечку удалился. Пантера и Лиса знали, что мне нужно уйти, а остальные и внимание не обратили.
На обкомовской стоянке «ЗИМ» выглядел уместно. Я стал прогревать мотор, а сам все возвращался к письмам Ганса Мюллера. Каково это — писать в блокнот без всякой надежды, что Лотта их когда-нибудь прочитает? Кто эта Лотта? Где она?
Так в бесплодных размышлениях я и доехал до школы-интерната номер четыре, иначе Дома Кузьмы. Здесь ещё до революции размещался сиротский приют, построенный купцом-филантропом Кузьмой Петеркиным. Сам из сирот, он пригласил лучших воспитателей, учителей, мастеров, давая сиротам и образование, и ремесло. Наш знаменитый чернозёмский поэт Судаков, между прочим, как раз из Дома Кузьмы. Сейчас здесь тот же детский дом, только если до революции в нём было сорок воспитанников, то теперь — сто сорок. Другое время, другой размах.
Меня встретил Антон и завуч, Сергей Сергеевич. Антон ведёт шахматный кружок для детдомовцев. Разумеется, даром. Безвозмездно. На общественных началах. И уговорил меня выступить перед детьми. Для них это важно.
Но важно ли это для меня?
Прошли в актовый зал. Полный, все сто сорок человек.
Я рассказал о чемпионате, ответил на вопросы — «правда ли, что Таль может гипнотизировать» и им подобные. Были и интересные: если Алехин встретился с Фишером, кто бы победил? Спрашивающий, пацаненок лет двенадцати, произнес фамилию лучшего шахматиста всех времён и народов правильно, Алехин, а не Алёхин, что заслуживало правдивого ответа. Я и ответил: конечно, Фишер. Потому что за эти годы шахматная теория ушла вперёд, и Алехин при выходе из дебюта обязательно оказывался бы в худшей позиции, а уж как умеет дожимать Фишер, многие шахматисты ощутили на себе. Но, если фантазировать дальше, очутись Алехин в пору расцвета своего таланта здесь, в СССР, позанимайся он год-другой с лучшими тренерами, ознакомься с новинками шахматной теории и, что немаловажно, соблюдай он спортивный режим, разработанный нашими учёными, то Фишер был бы повержен. Жаль только, проверить этого нельзя.
Другой вопрос — а кто сегодня может победить Фишера? Сегодня — никто, потому что сегодня Фишер ни с кем не играет. Он будет играть матч через два года. И из шахматистов, которые уже прошли отбор, лучшие шансы у Анатолия Карпова: он талантлив, трудолюбив и молод. В любом случае, это будет наш, советский шахматист. Почему? Потому что у нас шахматы — дело и государственное, и всенародное. Вот с вами, ребята, кто занимается? С вами занимается тренер чемпиона СССР. Такое в Америке вряд ли найдешь, или там во Франции. Там за каждый чих деньги дерут.
После вопросов — гвоздь программы, сеанс одновременной игры. Тридцать соперников — немало даже в отношении перемещения. Игроки выстроились в линию, и я, как каретка пишущей машинки, перемещался — медленно справа налево, потом бегом слева направо, и снова, и снова, и снова.
Играли сироты цепко, и пришлось побегать. Ну, не буквально, но почти. Сеанс длился полтора часа, хорошо, что ребята нетерпеливы, и подолгу над ходами не задумываются.
Закончив последнюю партию, я сделал краткий обзор, похвалил соперников, посоветовал изучать Майзелиса и Панова, и сказал, что по крайней мере шесть человек играют на третий разряд. А будут упорно заниматься, то и до первого разряда дойдут, пусть и не мгновенно. Но кто дойдёт — не сказал. Из стратегических соображении.
Потом был чай в кабинете завуча, мне от имени коллектива вручили почётную грамоту, и только в пятом часу я отправился восвояси. Довёз Антона до центра города, а уж оттуда развернулся на Сосновку.
Хорошо ехать вечером выходного дня в ноябре. Дорога пустая, редкие снежинки падают на асфальт, ветер сдувает их на обочину, как сдувает пену с кружки пива бравый солдат Швейк в трактире «У чаши».
Поставив «ЗИМ» в гараж, я прошёл в дом. Сначала контрастный душ, потом переоделся в свежее, поднялся в мезонин. Нужно поработать над сборником партий, как обещал Колюжному. А раз обещал — нельзя откладывать. Иначе пропадет задор, тот самый, комсомольский. Написал предисловие — небольшое, на страничку. Написал послесловие. И стал смотреть комментарии Антона. Нормальные комментарии, то, что нужно — без зубодробительных вариантов, а ясно и понятно для игрока третьего разряда и тех, кто рядом.
Когда закончил работу, спустилась ночь.
Как-то одиноко, хоть я и не сирота. Да, знаю, у всех этих сирот, во всяком случае, у большинства, и матери, и отцы живы. Но пьют. И крепко пьют. Некоторые допились до тюрьмы, остальные до сумы. Вот и оказались дети в Доме Кузьмы. Не самый плохой вариант, кстати. Антон говорил, что случайных людей в этом Доме нет. Все работают за совесть, а это дорогого стоит.
Ладно. Не загадываю, но через год наведаюсь к ним повторно, если буду жив, здоров и свободен. В смысле — будет свободное время. Будет, конечно. Не обязательно же в день седьмого ноября. Можно в любой выходной. Заодно и проверю, сколько шахматистов-разрядников среди воспитанников.
Тут и Лиса с Пантерой подоспели.
— Чижик, мы по сауне соскучились!
Ну да. Любят сауну. Считают, что сауна помогает держать вес, объём и возраст. Лисе и Пантере, конечно, беспокоиться о возрасте рано, но пусть входит в привычку, мне не жалко.
— Ты с нами, Чижик?
— Нет, я уже. Будьте, как дома.
Быть как дома — это вежливое и тактичное напоминание, что прибираться в сауне им придется самим.
Пока суд да дело, я занялся бухгалтерской работой. Ну, не работой, а вроде. Посчитаем, состоятельные кроты. Раз в месяц подбиваю баланс, как говорят бухгалтеры. Cчитаю приход и расход. С нарастающим итогом. Есть что посчитать: уже год, как, вступив в права наследства, я стал домохозяином. Не простое это дело — сводить концы с концами. Хотя стартовые условия и прекрасные, но сколько известно историй, когда молодой разгильдяй в пух и прах проматывает всё то, что предки зарабатывали веками. Миллионы проматывает! Романы об этом пишут, фильмы снимают, а всё не впрок. Николай Ростов продулся, Ихарев спустил всё дотла, Германн обдёрнулся…
А я?
А я тот самый хомяк, на которого сыплются плюшки, а он, не будь дурак, всё в норку, всё в норку. Летом, правда, немало потратил на переоборудование цокольного этажа — подвалом его теперь не назовешь. Сауна, спортивная комната, фотолаборатория, ещё по мелочам, так ведь и это в норку, даже и буквально.
С другой стороны, именно сейчас — шквал оперных поступлений. Большинство театров, числом до сорока, ставят «Малую Землю» в этом сезоне, отсюда и гонорары. В следующем сезоне будут лишь отчисления со сборов, но, по моим расчётам, отчисления эти составят никак не менее двух тысяч в месяц. Скорее, три, три с половиной. И длиться это будет до тех пор, пока генеральным секретарем ЦК КПСС остается Леонид Ильич, пошли ему вселенная всяческого здоровья и долголетия. Вот с пьесой дела не так успешны, по крайней мере, пока. Всякий экспромт хорош в первый раз. Хотя посмотрим.
Оперные деньги я практически не тратил. Да что не тратил, в руках не держал. Поступали они на сберкнижку, и, как только сумма достигала двенадцати тысяч, я открывал срочный вклад и переводил деньги на него. Это давало триста шестьдесят рублей в год с каждого вклада, а таких вкладов, считая с дедушкиными, у меня немало. То есть я могу жить только на проценты, не трогая капитал, более того, капитал продолжает рост. Но и проценты я не трогал, зачем? Спорткомитет назначил мне стипендию в двести рублей, «Динамо», после того, как я стал чемпионом СССР, ещё сто двадцать, плюс студенческая пятьдесят — получалось триста семьдесят. Деньжищи! Содержание дома, плата Вере Борисовне, закупка провизии, бензин для автомобиля и прочие житейские траты будут забирать сто восемьдесят рублей — это максимум. Сто девяносто, стало быть, переходили на карманные расходы. А какие у студента карманные расходы? Пустяки.
И выходит как-то нелепо, глупо, странно. Деньги у меня есть, и деньги немалые, а тратить некуда. Да вот хоть призовые за победу на чемпионате СССР и премиальные за лауреатство. Что с ними делать? Пока они лежат на сберкнижке, но сколько можно копить и копить, не понимая, ради чего, собственно, копить? На машину? Но у меня есть «ЗИМ», и, по уверению Петровича, он находится в отличном состоянии. За год пробег восемь тысяч километров. Такими темпами мне ещё лет пять-шесть до серьезных ремонтов бегать. Если не больше. Нет, я, конечно, могу его продать, и купить «Волгу», ордер на машину есть, опять же за чемпионство, но зачем мне «Волга»? «Волгу» купить не фокус, а вот «ЗИМ»…
И дом у меня хороший. Большой дом, каменный низ, деревянный мезонин. Сауна, да. И застрахован. На всякий случай.
— Строители и монтажники! Повышайте эффективность строительства! Стройте экономично и добротно, на современной технической основе! Сдавайте пусковые объекты с высоким качеством и в срок! Ура!
— Ура! — вразнобой кричали строители, монтажники и примкнувшие к ним граждане.
Год назад и мы кричали оттуда, из колонны. А теперь стоим на трибуне и смотрим на демонстрантов сверху вниз. С завистью.
Там, внизу, люди двигаются. Идут, размахивают портретиками, смеются, а, главное, минуют трибуны — и разбегутся. А мы стоим неподвижно, с чувством важности происходящего. Так нас проинструктировали: не смеяться, не трепаться, не отвлекаться на пустяки. И стоять будем до последней колонны. Судьба у нас такая.
Надежду отправили на трибуну, как представителя студенческой молодежи. Её почин эстафетного субботника одобрен в областном масштабе, да что областном, сам товарищ Тяжельников сказал, что это интересное начинание. Как не поощрить? Ну, а Ольга и я — лауреаты премии Ленинского комсомола, что для нашей области весомо и значимо. Так что вся наша троица удостоилась высокой чести стоять на трибуне в день празднования Великой Октябрьской социалистической революции. В ряду комсомольцев. Тут свои правила: ряд коммунистов, во главе с Андреем Николаевичем Стельбовым, первым секретарем обкома, членом ЦК КПСС и отцом Ольги. Ряд передовиков: промышленности, сельского хозяйства, образования, здравоохранения, науки, культуры и искусства — там мой папенька, Владлен Иванович Соколов-Бельский.
Ну, и комсомол, спорт, студенты и курсанты.
Конечно, всё это условно: папенька мой коммунист, среди передовиков производства немало комсомольцев, а уж спортсмены почти сплошь. Но порядок есть порядок.
Нас, комсомольцев, перед началом демонстрации собрали в обкоме комсомола. Тут, рядышком, комсомол в общем здании с обкомом партии. Ну, как общем, главные, конечно, партийцы, а у них под крылом и облисполком, и комсомол, и все остальные. Не суть. Нас кратенько проинструктировали, потом выложили подносы с бутербродами — бужениной, красной рыбой, яйцом со шпротами, килечкой с маслом. И, не афишируя, но и не скрываясь, желающим предложили по стопочке водки, а дамам — шартрезу местного ликероводочного завода, спецпродукция, в магазине нарасхват, запросто не купить. Предложили для согрева: на улице-то минус четыре. Перед выходом в туалет, это обязательно. И на трибуну.
Я, правда, ни водки, ни шартреза не пил, но мне и не нужно. Предупрежденный, я оделся тепло. Егерское белье, и уж потом рубашка, непременный галстук, костюм, тёплое пальто шинельного типа и шапка-кубанка. Галстук и кубанка — диссонанс, но иногда и диссонанс к месту. Главное — не мёрзну.
— Работники народного образования! Совершенствуйте обучение и коммунистическое воспитание подрастающего поколения! Ура!
— Ура!!!
Свежо, голова ясная, никто с разговорами не лезет. Самое время подумать.
В блокноте оказались неотправленные письма. Некий Ганс Мюллер писал некой Лотте — то ли жене, то ли возлюбленной, то ли вовсе выдуманной личности.
Работал Ганс Мюллер главным помощником Шефа. Так он писал, утверждая, что Шеф поручил ему практическую часть исследования, себе оставив теоретические изыскания. Но и по части теории Ганс Мюллер тоже силен — ну, так следует из его слов. Русские помощники старательны. Условия жизни сносны. Работают с восьми утра до шести вечера, потом их — его и Шефа — вывозят в Особняк, где можно слушать радио, читать русские и немецкие газеты, гулять во дворе или просто спать. Но они продолжают думать о работе.
— Граждане Советского Союза! Активно боритесь за утверждение социалистического образа жизни, коммунистической морали! Ура!
— Ура!!!
А работают они над самой гуманной задачей, над спасением жизни. Создают кровезаменитель. Сколько человек гибнет из-за того, что вовремя не восполнили кровопотерю! А Шеф и он дадут людям прекрасный заменитель — универсальный и недорогой. В каждой деревне, не говоря уже о городах, будет возможность перелить столько фторана, сколько нужно. Фторан — так называл Мюллер кровезаменитель. Стоило тяжелобольному ввести в вену сто граммов фторана, как тому становилось лучше, двести граммов — он стремительно шёл на поправку, ну, а если литр — то старец молодел, а молодой — крепчал. Только вот иногда случались побочные эффекты. Нужно избавиться от них — и благодарное человечество поставит памятник Шефу. Ну, и Мюллеру найдётся местечко рядом. Чуть пониже.
— Трудящиеся Советского Союза! Крепите дисциплину и порядок, повышайте организованность на производстве! Ура!
— Ура!!!
Последнее письмо, от второго марта пятьдесят третьего, было о том, что Шеф получил задание — срочно приготовить два литра фторана. Наилучшего. Для кого, не сказали. Но добавили, что если всё пойдет хорошо, Шеф вернется в Германию, где для него создадут научный институт.
Что будет, если пойдет нехорошо, не сказали.
Но он, Ганс Мюллер, верит в могущество науки!
— Советские учёные! Вы находитесь на передовой линии борьбы за ускорение научно-технического прогресса! Страна ждёт от вас новых научно-технических разработок высокой эффективности! Ура!
— Ура!!!
Видно, что-то пошло не так. И Ганс Мюллер не успел сжечь блокнот в муфельной печи. Хотя ничего особо интересного в том блокноте я не нашёл.
Или Мюллера срочно вернули в Берлин, на родину?
Все может быть. А мне нужно лучше химию учить. Особенно органическую и биохимию. Тогда бы не гадал, что такое фтораны.
Но про фтораны стоит забыть. По крайней мере, на время.
Наконец, демонстрация завершилась, и мы с трибун цепочкой вернулись под крышу, в тепло и уют.
Нас уже ждали накрытые столы. Ничего сверхъестественного: жареная картошка, пожарские котлеты, селедка с луком, картофельный салат, водка, ликёр. И минералка, да. Это для масс. Руководители же, самые-самые, поздравив нас с великим праздником, удалились в отдельный зал, дабы не смущать и не подавлять.
Из радиолы передавали праздничные репортажи — Октябрь шагает по стране! Улицы в этот день стали шире, чище и ровнее!
Располагались мы широко, свободно, можно было подсесть к кому-нибудь и поговорить о важном, о комсомольском. Ну, или ещё о чём-нибудь.
Ко мне подсел Колюжный, главред «Молодого коммунара»
— Привет, Михаил. Мы думаем собрать материалы по чемпионату Союза, и издать отдельно. А то много запросов идёт в редакцию.
— Хорошее дело.
— Так ты согласен?
— Материалы Антон Кудряшов писал, я только играл.
— Антон говорит, что без тебя он решить не может.
— Я не против.
— Вот и отлично! А ты не хочешь написать поподробнее — вступление, заключение, примечания?
— Можно и написать, — согласился я.
— Тогда ждём! — и Колюжный пошел дальше. У главного редактора дел много.
Председатель областного спорткомитета поздравил со званием гроссмейстера. Вчера Москва утвердила решение. И теперь я, как гроссмейстер и чемпион страны, буду получать стипендию в двести рублей ежемесячно.
Я поблагодарил.
И — потихонечку удалился. Пантера и Лиса знали, что мне нужно уйти, а остальные и внимание не обратили.
На обкомовской стоянке «ЗИМ» выглядел уместно. Я стал прогревать мотор, а сам все возвращался к письмам Ганса Мюллера. Каково это — писать в блокнот без всякой надежды, что Лотта их когда-нибудь прочитает? Кто эта Лотта? Где она?
Так в бесплодных размышлениях я и доехал до школы-интерната номер четыре, иначе Дома Кузьмы. Здесь ещё до революции размещался сиротский приют, построенный купцом-филантропом Кузьмой Петеркиным. Сам из сирот, он пригласил лучших воспитателей, учителей, мастеров, давая сиротам и образование, и ремесло. Наш знаменитый чернозёмский поэт Судаков, между прочим, как раз из Дома Кузьмы. Сейчас здесь тот же детский дом, только если до революции в нём было сорок воспитанников, то теперь — сто сорок. Другое время, другой размах.
Меня встретил Антон и завуч, Сергей Сергеевич. Антон ведёт шахматный кружок для детдомовцев. Разумеется, даром. Безвозмездно. На общественных началах. И уговорил меня выступить перед детьми. Для них это важно.
Но важно ли это для меня?
Прошли в актовый зал. Полный, все сто сорок человек.
Я рассказал о чемпионате, ответил на вопросы — «правда ли, что Таль может гипнотизировать» и им подобные. Были и интересные: если Алехин встретился с Фишером, кто бы победил? Спрашивающий, пацаненок лет двенадцати, произнес фамилию лучшего шахматиста всех времён и народов правильно, Алехин, а не Алёхин, что заслуживало правдивого ответа. Я и ответил: конечно, Фишер. Потому что за эти годы шахматная теория ушла вперёд, и Алехин при выходе из дебюта обязательно оказывался бы в худшей позиции, а уж как умеет дожимать Фишер, многие шахматисты ощутили на себе. Но, если фантазировать дальше, очутись Алехин в пору расцвета своего таланта здесь, в СССР, позанимайся он год-другой с лучшими тренерами, ознакомься с новинками шахматной теории и, что немаловажно, соблюдай он спортивный режим, разработанный нашими учёными, то Фишер был бы повержен. Жаль только, проверить этого нельзя.
Другой вопрос — а кто сегодня может победить Фишера? Сегодня — никто, потому что сегодня Фишер ни с кем не играет. Он будет играть матч через два года. И из шахматистов, которые уже прошли отбор, лучшие шансы у Анатолия Карпова: он талантлив, трудолюбив и молод. В любом случае, это будет наш, советский шахматист. Почему? Потому что у нас шахматы — дело и государственное, и всенародное. Вот с вами, ребята, кто занимается? С вами занимается тренер чемпиона СССР. Такое в Америке вряд ли найдешь, или там во Франции. Там за каждый чих деньги дерут.
После вопросов — гвоздь программы, сеанс одновременной игры. Тридцать соперников — немало даже в отношении перемещения. Игроки выстроились в линию, и я, как каретка пишущей машинки, перемещался — медленно справа налево, потом бегом слева направо, и снова, и снова, и снова.
Играли сироты цепко, и пришлось побегать. Ну, не буквально, но почти. Сеанс длился полтора часа, хорошо, что ребята нетерпеливы, и подолгу над ходами не задумываются.
Закончив последнюю партию, я сделал краткий обзор, похвалил соперников, посоветовал изучать Майзелиса и Панова, и сказал, что по крайней мере шесть человек играют на третий разряд. А будут упорно заниматься, то и до первого разряда дойдут, пусть и не мгновенно. Но кто дойдёт — не сказал. Из стратегических соображении.
Потом был чай в кабинете завуча, мне от имени коллектива вручили почётную грамоту, и только в пятом часу я отправился восвояси. Довёз Антона до центра города, а уж оттуда развернулся на Сосновку.
Хорошо ехать вечером выходного дня в ноябре. Дорога пустая, редкие снежинки падают на асфальт, ветер сдувает их на обочину, как сдувает пену с кружки пива бравый солдат Швейк в трактире «У чаши».
Поставив «ЗИМ» в гараж, я прошёл в дом. Сначала контрастный душ, потом переоделся в свежее, поднялся в мезонин. Нужно поработать над сборником партий, как обещал Колюжному. А раз обещал — нельзя откладывать. Иначе пропадет задор, тот самый, комсомольский. Написал предисловие — небольшое, на страничку. Написал послесловие. И стал смотреть комментарии Антона. Нормальные комментарии, то, что нужно — без зубодробительных вариантов, а ясно и понятно для игрока третьего разряда и тех, кто рядом.
Когда закончил работу, спустилась ночь.
Как-то одиноко, хоть я и не сирота. Да, знаю, у всех этих сирот, во всяком случае, у большинства, и матери, и отцы живы. Но пьют. И крепко пьют. Некоторые допились до тюрьмы, остальные до сумы. Вот и оказались дети в Доме Кузьмы. Не самый плохой вариант, кстати. Антон говорил, что случайных людей в этом Доме нет. Все работают за совесть, а это дорогого стоит.
Ладно. Не загадываю, но через год наведаюсь к ним повторно, если буду жив, здоров и свободен. В смысле — будет свободное время. Будет, конечно. Не обязательно же в день седьмого ноября. Можно в любой выходной. Заодно и проверю, сколько шахматистов-разрядников среди воспитанников.
Тут и Лиса с Пантерой подоспели.
— Чижик, мы по сауне соскучились!
Ну да. Любят сауну. Считают, что сауна помогает держать вес, объём и возраст. Лисе и Пантере, конечно, беспокоиться о возрасте рано, но пусть входит в привычку, мне не жалко.
— Ты с нами, Чижик?
— Нет, я уже. Будьте, как дома.
Быть как дома — это вежливое и тактичное напоминание, что прибираться в сауне им придется самим.
Пока суд да дело, я занялся бухгалтерской работой. Ну, не работой, а вроде. Посчитаем, состоятельные кроты. Раз в месяц подбиваю баланс, как говорят бухгалтеры. Cчитаю приход и расход. С нарастающим итогом. Есть что посчитать: уже год, как, вступив в права наследства, я стал домохозяином. Не простое это дело — сводить концы с концами. Хотя стартовые условия и прекрасные, но сколько известно историй, когда молодой разгильдяй в пух и прах проматывает всё то, что предки зарабатывали веками. Миллионы проматывает! Романы об этом пишут, фильмы снимают, а всё не впрок. Николай Ростов продулся, Ихарев спустил всё дотла, Германн обдёрнулся…
А я?
А я тот самый хомяк, на которого сыплются плюшки, а он, не будь дурак, всё в норку, всё в норку. Летом, правда, немало потратил на переоборудование цокольного этажа — подвалом его теперь не назовешь. Сауна, спортивная комната, фотолаборатория, ещё по мелочам, так ведь и это в норку, даже и буквально.
С другой стороны, именно сейчас — шквал оперных поступлений. Большинство театров, числом до сорока, ставят «Малую Землю» в этом сезоне, отсюда и гонорары. В следующем сезоне будут лишь отчисления со сборов, но, по моим расчётам, отчисления эти составят никак не менее двух тысяч в месяц. Скорее, три, три с половиной. И длиться это будет до тех пор, пока генеральным секретарем ЦК КПСС остается Леонид Ильич, пошли ему вселенная всяческого здоровья и долголетия. Вот с пьесой дела не так успешны, по крайней мере, пока. Всякий экспромт хорош в первый раз. Хотя посмотрим.
Оперные деньги я практически не тратил. Да что не тратил, в руках не держал. Поступали они на сберкнижку, и, как только сумма достигала двенадцати тысяч, я открывал срочный вклад и переводил деньги на него. Это давало триста шестьдесят рублей в год с каждого вклада, а таких вкладов, считая с дедушкиными, у меня немало. То есть я могу жить только на проценты, не трогая капитал, более того, капитал продолжает рост. Но и проценты я не трогал, зачем? Спорткомитет назначил мне стипендию в двести рублей, «Динамо», после того, как я стал чемпионом СССР, ещё сто двадцать, плюс студенческая пятьдесят — получалось триста семьдесят. Деньжищи! Содержание дома, плата Вере Борисовне, закупка провизии, бензин для автомобиля и прочие житейские траты будут забирать сто восемьдесят рублей — это максимум. Сто девяносто, стало быть, переходили на карманные расходы. А какие у студента карманные расходы? Пустяки.
И выходит как-то нелепо, глупо, странно. Деньги у меня есть, и деньги немалые, а тратить некуда. Да вот хоть призовые за победу на чемпионате СССР и премиальные за лауреатство. Что с ними делать? Пока они лежат на сберкнижке, но сколько можно копить и копить, не понимая, ради чего, собственно, копить? На машину? Но у меня есть «ЗИМ», и, по уверению Петровича, он находится в отличном состоянии. За год пробег восемь тысяч километров. Такими темпами мне ещё лет пять-шесть до серьезных ремонтов бегать. Если не больше. Нет, я, конечно, могу его продать, и купить «Волгу», ордер на машину есть, опять же за чемпионство, но зачем мне «Волга»? «Волгу» купить не фокус, а вот «ЗИМ»…
И дом у меня хороший. Большой дом, каменный низ, деревянный мезонин. Сауна, да. И застрахован. На всякий случай.