Открываю дверь домой, хотя это громко сказано: "дом". Перед глазами комната, куда входит: односпальная скрипучая кровать, старый стол, у которого одна ножка короче остальных на пару сантиметров и узкий шкаф, широкий нам и ни к чему. И у меня, и у мамы по одной сменной одежде, да пара ботинок, хорошо размер один, в этом же шкафу лежит свернутый матрасик, на котором я сплю. Он настолько пропах плесенью и сыростью, что порой ночью просыпаюсь от приступа тошноты. С потолка свисает одинокая лампочка и сейчас она опять мигает, да так, что глаза начинают слезиться.
Мама лежит, свернувшись в клубочек и тихонько постанывает, не могу на неё смотреть без сожаления, в душе каждый раз возникает камень из боли и безысходности.
Когда-то Анна Морис была красивой женщиной, так я могу судить по фото, которое всегда ношу с собой. На нем изображена девушка примерно моего возраста, она улыбается так искренне, как я не улыбалась ни разу в жизни. Её темные волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились и развеваются на ветру, одной рукой она пытается их придержать, а второй – обнимает девочку двух лет, которая стоит на пеньке и показывает в объектив свой маленький розовый язычок. Эта маленькая милая девочка по имени Джей Хелена Морис – это я. А с другой стороны стоит высокий, стройный и очень симпатичный блондин – это мой папа, но его я, к сожалению, не помню. Этот снимок был сделан за две недели до так называемого конца света. Такой беззаботной и счастливой маму я не видела ни разу, точнее видела, но не помню. Когда мы попали в Подземелье, ей было очень тяжело зарабатывать на пропитание для себя и маленькой девочки, но она нашла выход.
Имя этого выхода – Тедди Болмен, и он ужасный человек. Если я ещё когда-либо его увижу, то не знаю, что делать – бежать или попытаться убить его. Он много боли принес маме и только за это он достоин смерти.
Мне было четыре года, когда мама познакомила нас. Было такое правило "он приходит – я ухожу". Тогда я не понимала, что происходит на этой скрипучей кровати, когда меня нет. После его визитов у нас была еда, не просто жижа, которую выдают в столовой, а хлеб, рис и даже пару раз консервы. Это продолжалось долго, иногда после того, как Тедди уходил, мама была в синяках и ссадинах, часто ночами она тихонько плакала в подушку, думая, что я ничего не замечаю. В это время меня и пересилили на матрац, мама говорила: «не могу позволить тебе спать на этой кровати». Тогда, будучи маленькой невинной девочкой, я думала, что чем-то огорчаю свою маму, и она меня больше не любит. Когда мне исполнилось семь, он пришёл не один, а с дружком, имя его Рональд Эшвуд, он же.... Сенатор. Именно в этот день я вышла из комнаты, побежала к своей единственной подруге Дженни и вспомнила, что оставила фото на столе, а это единственная вещь, которая принадлежит мне и только мне, я со всех ног понеслась обратно. За несколько шагов до двери, я услышала крик полный боли и отчаяния. Это кричала моя мама. Я начала ломиться в дверь. Ручка под моим напором не поддавалась, я плакала и била по двери, прося, чтобы мама открыла её, после того, как дверь резко открылась, и я ввалилась внутрь, меня тут же оторвали от пола и бросили на кровать к маме, которая пыталась прикрыться покрывалом и плакала. Плакала и просила их меня не трогать, все время твердила Тедди, что они так не договаривались.
– Всем молчать!!!
От этого крика я вздрогнула и подняла глаза на Сенатора, с того дня этот голос вселяет в меня ужас и отвращение. Он присел на корточки передо мной, сразу после того, как застегнул ремень на своём обвисшем животе.
– А это кто у нас такой сладенький? – подкрадывается он ко мне.
– Нет, прошу вас, не трогайте её, она ещё ребёнок. Я сделаю всё, что вы хотели от меня, но её не трогайте. Прошу…. Умоляю вас… – заикаясь на каждом слове, мама о чем-то молила его.
Она уже просто захлёбывалась своими слезами, которые градом катились из красных опухших глаз. Дернула меня ближе к себе за руку, и я почувствовала её дрожь и страх, что плавно перетекли в меня.
– От тебя я больше ничего не хочу. Как твое имя, дитя? – растягивая слова улыбнулся он. Но его глаза не затронула эта улыбка.
– Мам? Почему ты кричала? -прижимаюсь ближе к ней. Подальше от него.
На тот момент маленькая я не понимала, что это – переломный момент наших с мамой жизней. Мой взгляд искал поддержки в глазах единственного родного человека, но там плескалась только всепоглощающая безысходность. Уже тогда она понимала, её дочь попала на радар чудовища, а она бессильна что-либо сделать. Противостоять ему невозможно. Сбежать невозможно. Спасения нет.
– Твоя мама напугалась мышку. Её никто не обижал, так как твоё имя? – начинает раздражаться.
– Мышку? Их здесь никогда не было… – в недоумении смотрю на мужчину, от которого веет чем-то жутким и ранее мне не знакомым.
– Джей, меня зовут Джей Хелена Морис.
– Милая малышка Джей. Я буду называть тебя Хелена. Ты не против? – и не дожидаясь ответа. – Сколько же тебе лет?
Я помню те ощущения до сих пор, мне было очень неуютно под его взглядом, казалось, что он подмечал каждое мое движение, каждый мой вздох и каждую слезу, что скатывается из уголка глаза.
– Семь, ей всего лишь семь лет. Господин Сенатор, молю вас…
Он не дал ей договорить. Жестом велел заткнуться.
– Ты что, сумасшедшая? Я не извращенец, дура ты безмозглая, тем более я не могу навредить такому милому созданию!!!
Вопил так, что до меня долетела его слюна, и я впервые ощутила его мерзкий запах трав, который преследует меня по сей день. Тогда я не знала, что в моей жизни этот запах будет олицетворять страх и боль.
– Я вполне могу подождать несколько лет и забрать её у тебя на законных основаниях. Пустые проблемы человеку моего положения ни к чему.
– Мама, я не хочу. Ты же меня не отдашь? Никому? – с мольбой смотрю на маму.
– Детка, конечно, нет! Ты – это всё, что у меня осталось. Ты – это всё, что имеет значение.
Прижимает меня к себе, и я ей верю, ведь она – это тоже ВСЕ, что у меня есть. Она же моя мама, единственный человек на всей земле, кто действительно меня любит и никогда не предаст, что бы я не совершила.
Так я думала, когда мне было семь лет. Через три года я пойму, что словам верить нельзя, даже если очень хочется. По прошествии этого времени Тедди и Сенатор подсадили Анну Морис на какие-то наркотики или что-то вроде того. Через три года их употребления, она готова была меня отдать, точнее продать за очередную дозу. Но наш всеми уважаемый Сенатор на тот момент составил договор, который она подписала. Там говорится, что отныне она является женой Тедди и все права на меня передаёт ему, в свою очередь он, можно сказать, подарил меня своему боссу. И всё. Я просто вещь, которая приглянулась человеку с безграничными возможностями.
Да, вот так, в свои десять лет я была дарована извращенцу, но видимо в какой-то момент просветления моя мама прописала пункт, что до двадцати лет я свободна от любых притязаний Сенатора. Он особо и не возмущался, так как был женат в очередной раз. Свобода моя – это только иллюзия, и я это понимаю. Поэтому я должна выбраться. Обязана доказать себе, что я способна ему противостоять и добиться намеченной цели.
– Джей? Это ты? – от воспоминаний отвлёк еле слышный болезненный голос из-под покрывала.
– Да, мама, это всего лишь я. – присаживаюсь на пол рядом с ее подушкой, смотрю в выцветшие глаза с огромными синяками под ними, лицо покрыла испарина, но губы сухие и потрескавшиеся. Скоро начнётся очередная ломка, это самые ужасные моменты нашей жизни. Она берет меня за руку и тянет на себя.
– Джей, он приходил сегодня. Сказал, что заберёт нас, нужно срочно собрать вещи.
– Хорошо, я соберу.
Этот разговор продолжается уже несколько лет, ей кажется, что приходит мой отец. И она искренне верит, что это правда. Раньше я пыталась объяснить, что это не так, но тогда все заканчивалось печально: она начинала биться в истерике и могла покалечить либо себя, либо меня. От ее криков отчаяния кровь леденела в жилах, и все заканчивалось огромными потоками слез.
– Он нас не оставит. Ты же знаешь, как он меня любит.
У мамы закрываются глаза, и моя кисть выскальзывает из ее холодной влажной ладони. Провожу рукой по ее волосам и целую в висок. Надо сходить за едой и водой, а потом следует узнать результат. Мне очень хочется, чтобы она выслушала меня, о том как я пойду наверх и попытаюсь разыскать отца, чего бы это мне не стоило, и потом я вытащу ее из этого гиблого места, вылечу и мы будем жить, а не выживать. Я мало верю, что найду папу, скорее всего его уже нет в живых. Тогда я найду место, куда смогу её увести.
– Я люблю тебя мама, и хочу, чтобы ты понимала, я сделаю все, чтобы ты жила, уведу тебя как можно дальше от Сенатора и его отравы. Слышишь, мам?
– Конечно, девочка моя. И я тебя люблю.
Сказала, даже не открыв глаз, а ведь она не отвечала мне на вопросы уже примерно шесть месяцев. Постоянно находится в просторах своего разума. Эти слова для меня так много значат, что не передать словами. Я думаю, что каждый человек нуждается в любви, хотя бы в крохе нежности и сочувствия. Лично я нуждаюсь, но вслух это никогда не произнесу. Неужели она действительно сейчас меня услышала? Поняла?
– Мам? Ты хочешь есть? Или может пить?
Всё… В ответ тишина… Каждый раз я понимаю, что надеяться на лучшее не стоит. Лишь потому, что, когда твои надежды не оправдываются, тебя словно сносит огромным поездом очередного разочарования, и от этого становится ещё более печально, чем было ДО появления этой чертовой надежды. Поднимаюсь, укрывая её покрывалом, и иду за пайком.
Глава третья
Зал был полон, и к спискам я пробиралась почти с боем, пока искала глазами своё имя, на фоне нервозности воздух застрял где-то в горле. Его тут же вышибло ударом объятий, а в лицо прилетело облако рыжих волос.
– Поздравляю! Улыбайся так, как никогда в жизни, Сенатор смотрит прямо на тебя.
Смотрю в лицо девушки с недоумением.
– Спасибо, конечно, но причём здесь Сенатор? – она театрально закатывает глаза.
– Я прекрасно знаю, что ты следующая его жертва. Так сказать “печальная невеста”. Да в принципе все знают это, просто вида не подают. Кому в наше время нужны проблемы с «правителем», и ты видимо не знаешь моего имени. Саманта Келли. Приятно познакомиться.
– Вот черт! Мне жаль твою сестру. – теперь понимаю, почему её лицо показалось мне знакомым.
– Да, мне тоже, она была не виновата, что понравилась уроду со связями и в итоге поплатилась за это. Так же, как и ты… Я понимаю почему ты бежишь из этого места. Он уже говорил о тебе, когда Лия еще была жива. Так что улыбайся, сделай ему больно, пусть видит, что ты утекаешь у него между пальцами и он бессилен… Бессилен что-либо сделать, как и его жены. – в уголках её глаз скапливается влага, но она быстро приходит в себя.
– Что он с ней сделал? – этого не знает никто.
– Лучше спроси, чего он с ней не делал? После её убийства у меня в этом клоповнике никого нет, и находиться здесь я больше не в силах, каждый закуток этого места как будто говорит мне: "ты ее не спасла", и боюсь, если останусь, то сойду с ума и сделаю необдуманный поступок. – зачем она это мне говорит?
На секунду, всего лишь на одно мгновение ее улыбка спала, и я увидела очень уставшую от жизни девушку, возможно, такую же одинокую, как я сама.
– Прости, я не должна была спрашивать тебя. Напоминать тебе о горе.
– Итак, переключимся. Прошло двадцать шесть человек по здоровью, нам с тобой из гонки надо выбить шестерых, и мы будем свободны. – она располагает к себе.
Вот теперь я улыбаюсь искренне, но с небольшим сомнением и в ответ вижу то же самое. Это самая странная беседа за долгое время. Я не знаю её. Она не знает меня. Но у нас есть общая цель. Свобода.
– Да, уже объявили, что будет ещё два этапа, ориентирование на местности по картам и борьба, плюс умение пользоваться оружием. Пойдём отметим, следующий этап завтра с утра.
– Отметим? – не понимаю я.
– Раньше так говорили. – смеётся. – Типа отрывались, тусовались и так далее, но мы можем выпить по стакану воды с запахом плесени. Как тебе?
– Нет, я пойду к маме, хочу побыть с ней, пока есть возможность. Увидимся с утра здесь же.
– Хорошо, если надумаешь, заходи ко мне – третий блок, конура номер триста четыре.
Выхожу из зала и чувствую, как спину мне проживает чей-то взгляд. Хотя я знаю кому он принадлежит и готова поспорить, Сенатор явно не доволен. Ведь я ослушалась. А его указам все должны подчиняться беспрекословно.
Всего у Сенатора было четыре жены, все молоды и привлекательны, ровно до того момента, как он замечал их. Имя первой Элла Фостер, ей было двадцать один год, когда Рональд Эшвуд взял её в жены. В двадцать три она погибла, как говорят: упала с лестничного пролёта и сломала себе обе ноги, руку и шею. Вторую звали Рейна Батт ей едва исполнилось восемнадцать, как она стала миссис Эшвуд. Она была сиротой и вступиться за неё было некому, да и вряд ли появились бы желающие. Ее он мучал дольше всех, она практически не выходила из их отдельного отсека, соединенного с кабинетом. Но туда часто приходил врач. Умерла она в двадцать два, утонула в ванной. Третьей супругой была двадцатилетняя Алисия Бичем, умерла через три месяца после замужества – покончила с собой. Повесилась в тренировочном зале. Нашёл ее тело утром мой нынешний тренер, по его словам он даже её не узнал, все тело было покрыто багровыми синяками, а на правой руке отсутствовал средний палец. Ну и четвёртая жертва – это, как оказывается, сестра Саманты – Лия Келли. Она провела с ним полтора года, ее тоже редко кто видел. Как всегда любит говорить Сенатор: «Институт брака нужно чтить и уважать, жена должна своим видом радовать только мужа». Как она умерла никто не знает, об этом даже не объявили. Все поняли, что он вдовец, когда на собрании он появился в своём чёрном «траурном» костюме в четвёртый раз. Самое обидное в этой истории то, что никому нет дела до того, что этим стадом идиотов управляет неуравновешенный человек с садистскими наклонностями. Они все думают: «вот сегодня день прожили и уже хорошо», а что там с другими? Да плевать. Возможно, я бы тоже так относилась, если честно, просто всё это касается меня напрямую. Мне хочется верить, что если бы мой папа был здесь, то обязательно спас бы меня. Я искренне надеюсь, что он один из лучших людей на этой планете. Он – это единственное, о чем говорит мама, когда более-менее выплывает из дурмана.
После всех этих ужасных смертей я просто боюсь представить, что ожидает меня через полгода. Раньше я недоумевала, почему он ждёт всё это время, следуя пункту договора, но в один из дней я узнала причину. «Ожидание делает мой приз более желанным» – цитата Рональда Эшвуда.
Глава четвертая
Не успеваю дойти до комнаты, как мне преграждает дорогу Люк. Знакомьтесь – это шестерка Сенатора. И его данная перспектива очень даже устраивает. Почти волоком тащит меня в кабинет, хотя у меня и в мыслях не было сопротивляться. Какой в этом резон? В каком-то смысле я даже ждала такого поворота событий. Один тоннель, второй, третий. Дверь. Толчок в спину. Щелчок замка за мной – как выстрел в тишине.
Вдох.
Выдох.
Сенатор сидит за столом и крутит в руках свою любимую перьевую ручку, как он говорил, только ей он подписывает смертельные приговоры. Челюсти сжаты, аж желваки ходят ходуном, боюсь представить, что творится в его больной голове. Ещё страшнее подумать, что он со мной сделает.
Переминаюсь с ноги на ногу, не могу устоять на месте. От него веет чем-то загробным, холодным и затхлым, от этого мне не по себе. Всегда при виде Сенатора Рональда чувствую себя напуганной семилетней девочкой, и каждый раз борюсь с этим чувством. В девяти из десяти случаев я проигрываю. Прекрасно понимаю, если он увидит хотя-бы каплю страха – это доставит ему неимоверное удовольствие, а это последнее чего я хочу. Стараюсь не спускать взгляда с ручки, которая кочует от пальца к пальцу, лишь бы не смотреть на его недовольную физиономию.
– Ты ослушалась. Почему? – приказной тон.
Голос ледяной, но обманчиво спокойный, значит скоро он начнёт метать громы и молнии, и направлены они будут исключительно на меня. Сама напросилась. Я молчу. Он ждет ответа. И дождется, я знаю. Не скажу по-хорошему, будет по-плохому. А моё физическое состояние сейчас важно как никогда. Завтра бой.
– Так нужно было.
Понимаю, звучит по-детски, но что я ещё могу ему сказать? От страха сводит все суставы так, что я и пошевелиться то не могу. От грохота подскакиваю, на пол летит всё, что было на столе: книги, журналы, какая-то статуэтка в форме льва. После он плавно опускает ручку на стол и располагает свои руки по бокам от неё, упираясь пальцами на поверхность, и так давит на столешницу, что она жалобно скрипит. Голова наклонена вниз, что не даёт мне возможность увидеть бурю в его глазах, а я уверена она там присутствует.
– Ты – мелкая тварь, я на протяжении стольких лет заботился о тебе, оберегал! И что же я получаю взамен?! Я тебе отвечу. Непослушание – вот что! Я такого неуважения, не потерплю от своей невесты! – выпрямляется, и теперь я вижу бурю, которая снесет меня.
Огибает свой стол плавно, словно хищник перед броском и резко подлетает ко мне, хватая за шею и медленно сдавливает её, я не шевелюсь, не должна показывать страха перед ним, ни перед ним, ни перед кем-либо. Не убьет. Знаю… надеюсь.
Мама лежит, свернувшись в клубочек и тихонько постанывает, не могу на неё смотреть без сожаления, в душе каждый раз возникает камень из боли и безысходности.
Когда-то Анна Морис была красивой женщиной, так я могу судить по фото, которое всегда ношу с собой. На нем изображена девушка примерно моего возраста, она улыбается так искренне, как я не улыбалась ни разу в жизни. Её темные волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились и развеваются на ветру, одной рукой она пытается их придержать, а второй – обнимает девочку двух лет, которая стоит на пеньке и показывает в объектив свой маленький розовый язычок. Эта маленькая милая девочка по имени Джей Хелена Морис – это я. А с другой стороны стоит высокий, стройный и очень симпатичный блондин – это мой папа, но его я, к сожалению, не помню. Этот снимок был сделан за две недели до так называемого конца света. Такой беззаботной и счастливой маму я не видела ни разу, точнее видела, но не помню. Когда мы попали в Подземелье, ей было очень тяжело зарабатывать на пропитание для себя и маленькой девочки, но она нашла выход.
Имя этого выхода – Тедди Болмен, и он ужасный человек. Если я ещё когда-либо его увижу, то не знаю, что делать – бежать или попытаться убить его. Он много боли принес маме и только за это он достоин смерти.
Мне было четыре года, когда мама познакомила нас. Было такое правило "он приходит – я ухожу". Тогда я не понимала, что происходит на этой скрипучей кровати, когда меня нет. После его визитов у нас была еда, не просто жижа, которую выдают в столовой, а хлеб, рис и даже пару раз консервы. Это продолжалось долго, иногда после того, как Тедди уходил, мама была в синяках и ссадинах, часто ночами она тихонько плакала в подушку, думая, что я ничего не замечаю. В это время меня и пересилили на матрац, мама говорила: «не могу позволить тебе спать на этой кровати». Тогда, будучи маленькой невинной девочкой, я думала, что чем-то огорчаю свою маму, и она меня больше не любит. Когда мне исполнилось семь, он пришёл не один, а с дружком, имя его Рональд Эшвуд, он же.... Сенатор. Именно в этот день я вышла из комнаты, побежала к своей единственной подруге Дженни и вспомнила, что оставила фото на столе, а это единственная вещь, которая принадлежит мне и только мне, я со всех ног понеслась обратно. За несколько шагов до двери, я услышала крик полный боли и отчаяния. Это кричала моя мама. Я начала ломиться в дверь. Ручка под моим напором не поддавалась, я плакала и била по двери, прося, чтобы мама открыла её, после того, как дверь резко открылась, и я ввалилась внутрь, меня тут же оторвали от пола и бросили на кровать к маме, которая пыталась прикрыться покрывалом и плакала. Плакала и просила их меня не трогать, все время твердила Тедди, что они так не договаривались.
– Всем молчать!!!
От этого крика я вздрогнула и подняла глаза на Сенатора, с того дня этот голос вселяет в меня ужас и отвращение. Он присел на корточки передо мной, сразу после того, как застегнул ремень на своём обвисшем животе.
– А это кто у нас такой сладенький? – подкрадывается он ко мне.
– Нет, прошу вас, не трогайте её, она ещё ребёнок. Я сделаю всё, что вы хотели от меня, но её не трогайте. Прошу…. Умоляю вас… – заикаясь на каждом слове, мама о чем-то молила его.
Она уже просто захлёбывалась своими слезами, которые градом катились из красных опухших глаз. Дернула меня ближе к себе за руку, и я почувствовала её дрожь и страх, что плавно перетекли в меня.
– От тебя я больше ничего не хочу. Как твое имя, дитя? – растягивая слова улыбнулся он. Но его глаза не затронула эта улыбка.
– Мам? Почему ты кричала? -прижимаюсь ближе к ней. Подальше от него.
На тот момент маленькая я не понимала, что это – переломный момент наших с мамой жизней. Мой взгляд искал поддержки в глазах единственного родного человека, но там плескалась только всепоглощающая безысходность. Уже тогда она понимала, её дочь попала на радар чудовища, а она бессильна что-либо сделать. Противостоять ему невозможно. Сбежать невозможно. Спасения нет.
– Твоя мама напугалась мышку. Её никто не обижал, так как твоё имя? – начинает раздражаться.
– Мышку? Их здесь никогда не было… – в недоумении смотрю на мужчину, от которого веет чем-то жутким и ранее мне не знакомым.
– Джей, меня зовут Джей Хелена Морис.
– Милая малышка Джей. Я буду называть тебя Хелена. Ты не против? – и не дожидаясь ответа. – Сколько же тебе лет?
Я помню те ощущения до сих пор, мне было очень неуютно под его взглядом, казалось, что он подмечал каждое мое движение, каждый мой вздох и каждую слезу, что скатывается из уголка глаза.
– Семь, ей всего лишь семь лет. Господин Сенатор, молю вас…
Он не дал ей договорить. Жестом велел заткнуться.
– Ты что, сумасшедшая? Я не извращенец, дура ты безмозглая, тем более я не могу навредить такому милому созданию!!!
Вопил так, что до меня долетела его слюна, и я впервые ощутила его мерзкий запах трав, который преследует меня по сей день. Тогда я не знала, что в моей жизни этот запах будет олицетворять страх и боль.
– Я вполне могу подождать несколько лет и забрать её у тебя на законных основаниях. Пустые проблемы человеку моего положения ни к чему.
– Мама, я не хочу. Ты же меня не отдашь? Никому? – с мольбой смотрю на маму.
– Детка, конечно, нет! Ты – это всё, что у меня осталось. Ты – это всё, что имеет значение.
Прижимает меня к себе, и я ей верю, ведь она – это тоже ВСЕ, что у меня есть. Она же моя мама, единственный человек на всей земле, кто действительно меня любит и никогда не предаст, что бы я не совершила.
Так я думала, когда мне было семь лет. Через три года я пойму, что словам верить нельзя, даже если очень хочется. По прошествии этого времени Тедди и Сенатор подсадили Анну Морис на какие-то наркотики или что-то вроде того. Через три года их употребления, она готова была меня отдать, точнее продать за очередную дозу. Но наш всеми уважаемый Сенатор на тот момент составил договор, который она подписала. Там говорится, что отныне она является женой Тедди и все права на меня передаёт ему, в свою очередь он, можно сказать, подарил меня своему боссу. И всё. Я просто вещь, которая приглянулась человеку с безграничными возможностями.
Да, вот так, в свои десять лет я была дарована извращенцу, но видимо в какой-то момент просветления моя мама прописала пункт, что до двадцати лет я свободна от любых притязаний Сенатора. Он особо и не возмущался, так как был женат в очередной раз. Свобода моя – это только иллюзия, и я это понимаю. Поэтому я должна выбраться. Обязана доказать себе, что я способна ему противостоять и добиться намеченной цели.
– Джей? Это ты? – от воспоминаний отвлёк еле слышный болезненный голос из-под покрывала.
– Да, мама, это всего лишь я. – присаживаюсь на пол рядом с ее подушкой, смотрю в выцветшие глаза с огромными синяками под ними, лицо покрыла испарина, но губы сухие и потрескавшиеся. Скоро начнётся очередная ломка, это самые ужасные моменты нашей жизни. Она берет меня за руку и тянет на себя.
– Джей, он приходил сегодня. Сказал, что заберёт нас, нужно срочно собрать вещи.
– Хорошо, я соберу.
Этот разговор продолжается уже несколько лет, ей кажется, что приходит мой отец. И она искренне верит, что это правда. Раньше я пыталась объяснить, что это не так, но тогда все заканчивалось печально: она начинала биться в истерике и могла покалечить либо себя, либо меня. От ее криков отчаяния кровь леденела в жилах, и все заканчивалось огромными потоками слез.
– Он нас не оставит. Ты же знаешь, как он меня любит.
У мамы закрываются глаза, и моя кисть выскальзывает из ее холодной влажной ладони. Провожу рукой по ее волосам и целую в висок. Надо сходить за едой и водой, а потом следует узнать результат. Мне очень хочется, чтобы она выслушала меня, о том как я пойду наверх и попытаюсь разыскать отца, чего бы это мне не стоило, и потом я вытащу ее из этого гиблого места, вылечу и мы будем жить, а не выживать. Я мало верю, что найду папу, скорее всего его уже нет в живых. Тогда я найду место, куда смогу её увести.
– Я люблю тебя мама, и хочу, чтобы ты понимала, я сделаю все, чтобы ты жила, уведу тебя как можно дальше от Сенатора и его отравы. Слышишь, мам?
– Конечно, девочка моя. И я тебя люблю.
Сказала, даже не открыв глаз, а ведь она не отвечала мне на вопросы уже примерно шесть месяцев. Постоянно находится в просторах своего разума. Эти слова для меня так много значат, что не передать словами. Я думаю, что каждый человек нуждается в любви, хотя бы в крохе нежности и сочувствия. Лично я нуждаюсь, но вслух это никогда не произнесу. Неужели она действительно сейчас меня услышала? Поняла?
– Мам? Ты хочешь есть? Или может пить?
Всё… В ответ тишина… Каждый раз я понимаю, что надеяться на лучшее не стоит. Лишь потому, что, когда твои надежды не оправдываются, тебя словно сносит огромным поездом очередного разочарования, и от этого становится ещё более печально, чем было ДО появления этой чертовой надежды. Поднимаюсь, укрывая её покрывалом, и иду за пайком.
Глава третья
Зал был полон, и к спискам я пробиралась почти с боем, пока искала глазами своё имя, на фоне нервозности воздух застрял где-то в горле. Его тут же вышибло ударом объятий, а в лицо прилетело облако рыжих волос.
– Поздравляю! Улыбайся так, как никогда в жизни, Сенатор смотрит прямо на тебя.
Смотрю в лицо девушки с недоумением.
– Спасибо, конечно, но причём здесь Сенатор? – она театрально закатывает глаза.
– Я прекрасно знаю, что ты следующая его жертва. Так сказать “печальная невеста”. Да в принципе все знают это, просто вида не подают. Кому в наше время нужны проблемы с «правителем», и ты видимо не знаешь моего имени. Саманта Келли. Приятно познакомиться.
– Вот черт! Мне жаль твою сестру. – теперь понимаю, почему её лицо показалось мне знакомым.
– Да, мне тоже, она была не виновата, что понравилась уроду со связями и в итоге поплатилась за это. Так же, как и ты… Я понимаю почему ты бежишь из этого места. Он уже говорил о тебе, когда Лия еще была жива. Так что улыбайся, сделай ему больно, пусть видит, что ты утекаешь у него между пальцами и он бессилен… Бессилен что-либо сделать, как и его жены. – в уголках её глаз скапливается влага, но она быстро приходит в себя.
– Что он с ней сделал? – этого не знает никто.
– Лучше спроси, чего он с ней не делал? После её убийства у меня в этом клоповнике никого нет, и находиться здесь я больше не в силах, каждый закуток этого места как будто говорит мне: "ты ее не спасла", и боюсь, если останусь, то сойду с ума и сделаю необдуманный поступок. – зачем она это мне говорит?
На секунду, всего лишь на одно мгновение ее улыбка спала, и я увидела очень уставшую от жизни девушку, возможно, такую же одинокую, как я сама.
– Прости, я не должна была спрашивать тебя. Напоминать тебе о горе.
– Итак, переключимся. Прошло двадцать шесть человек по здоровью, нам с тобой из гонки надо выбить шестерых, и мы будем свободны. – она располагает к себе.
Вот теперь я улыбаюсь искренне, но с небольшим сомнением и в ответ вижу то же самое. Это самая странная беседа за долгое время. Я не знаю её. Она не знает меня. Но у нас есть общая цель. Свобода.
– Да, уже объявили, что будет ещё два этапа, ориентирование на местности по картам и борьба, плюс умение пользоваться оружием. Пойдём отметим, следующий этап завтра с утра.
– Отметим? – не понимаю я.
– Раньше так говорили. – смеётся. – Типа отрывались, тусовались и так далее, но мы можем выпить по стакану воды с запахом плесени. Как тебе?
– Нет, я пойду к маме, хочу побыть с ней, пока есть возможность. Увидимся с утра здесь же.
– Хорошо, если надумаешь, заходи ко мне – третий блок, конура номер триста четыре.
Выхожу из зала и чувствую, как спину мне проживает чей-то взгляд. Хотя я знаю кому он принадлежит и готова поспорить, Сенатор явно не доволен. Ведь я ослушалась. А его указам все должны подчиняться беспрекословно.
Всего у Сенатора было четыре жены, все молоды и привлекательны, ровно до того момента, как он замечал их. Имя первой Элла Фостер, ей было двадцать один год, когда Рональд Эшвуд взял её в жены. В двадцать три она погибла, как говорят: упала с лестничного пролёта и сломала себе обе ноги, руку и шею. Вторую звали Рейна Батт ей едва исполнилось восемнадцать, как она стала миссис Эшвуд. Она была сиротой и вступиться за неё было некому, да и вряд ли появились бы желающие. Ее он мучал дольше всех, она практически не выходила из их отдельного отсека, соединенного с кабинетом. Но туда часто приходил врач. Умерла она в двадцать два, утонула в ванной. Третьей супругой была двадцатилетняя Алисия Бичем, умерла через три месяца после замужества – покончила с собой. Повесилась в тренировочном зале. Нашёл ее тело утром мой нынешний тренер, по его словам он даже её не узнал, все тело было покрыто багровыми синяками, а на правой руке отсутствовал средний палец. Ну и четвёртая жертва – это, как оказывается, сестра Саманты – Лия Келли. Она провела с ним полтора года, ее тоже редко кто видел. Как всегда любит говорить Сенатор: «Институт брака нужно чтить и уважать, жена должна своим видом радовать только мужа». Как она умерла никто не знает, об этом даже не объявили. Все поняли, что он вдовец, когда на собрании он появился в своём чёрном «траурном» костюме в четвёртый раз. Самое обидное в этой истории то, что никому нет дела до того, что этим стадом идиотов управляет неуравновешенный человек с садистскими наклонностями. Они все думают: «вот сегодня день прожили и уже хорошо», а что там с другими? Да плевать. Возможно, я бы тоже так относилась, если честно, просто всё это касается меня напрямую. Мне хочется верить, что если бы мой папа был здесь, то обязательно спас бы меня. Я искренне надеюсь, что он один из лучших людей на этой планете. Он – это единственное, о чем говорит мама, когда более-менее выплывает из дурмана.
После всех этих ужасных смертей я просто боюсь представить, что ожидает меня через полгода. Раньше я недоумевала, почему он ждёт всё это время, следуя пункту договора, но в один из дней я узнала причину. «Ожидание делает мой приз более желанным» – цитата Рональда Эшвуда.
Глава четвертая
Не успеваю дойти до комнаты, как мне преграждает дорогу Люк. Знакомьтесь – это шестерка Сенатора. И его данная перспектива очень даже устраивает. Почти волоком тащит меня в кабинет, хотя у меня и в мыслях не было сопротивляться. Какой в этом резон? В каком-то смысле я даже ждала такого поворота событий. Один тоннель, второй, третий. Дверь. Толчок в спину. Щелчок замка за мной – как выстрел в тишине.
Вдох.
Выдох.
Сенатор сидит за столом и крутит в руках свою любимую перьевую ручку, как он говорил, только ей он подписывает смертельные приговоры. Челюсти сжаты, аж желваки ходят ходуном, боюсь представить, что творится в его больной голове. Ещё страшнее подумать, что он со мной сделает.
Переминаюсь с ноги на ногу, не могу устоять на месте. От него веет чем-то загробным, холодным и затхлым, от этого мне не по себе. Всегда при виде Сенатора Рональда чувствую себя напуганной семилетней девочкой, и каждый раз борюсь с этим чувством. В девяти из десяти случаев я проигрываю. Прекрасно понимаю, если он увидит хотя-бы каплю страха – это доставит ему неимоверное удовольствие, а это последнее чего я хочу. Стараюсь не спускать взгляда с ручки, которая кочует от пальца к пальцу, лишь бы не смотреть на его недовольную физиономию.
– Ты ослушалась. Почему? – приказной тон.
Голос ледяной, но обманчиво спокойный, значит скоро он начнёт метать громы и молнии, и направлены они будут исключительно на меня. Сама напросилась. Я молчу. Он ждет ответа. И дождется, я знаю. Не скажу по-хорошему, будет по-плохому. А моё физическое состояние сейчас важно как никогда. Завтра бой.
– Так нужно было.
Понимаю, звучит по-детски, но что я ещё могу ему сказать? От страха сводит все суставы так, что я и пошевелиться то не могу. От грохота подскакиваю, на пол летит всё, что было на столе: книги, журналы, какая-то статуэтка в форме льва. После он плавно опускает ручку на стол и располагает свои руки по бокам от неё, упираясь пальцами на поверхность, и так давит на столешницу, что она жалобно скрипит. Голова наклонена вниз, что не даёт мне возможность увидеть бурю в его глазах, а я уверена она там присутствует.
– Ты – мелкая тварь, я на протяжении стольких лет заботился о тебе, оберегал! И что же я получаю взамен?! Я тебе отвечу. Непослушание – вот что! Я такого неуважения, не потерплю от своей невесты! – выпрямляется, и теперь я вижу бурю, которая снесет меня.
Огибает свой стол плавно, словно хищник перед броском и резко подлетает ко мне, хватая за шею и медленно сдавливает её, я не шевелюсь, не должна показывать страха перед ним, ни перед ним, ни перед кем-либо. Не убьет. Знаю… надеюсь.