Питер откинулся на стуле и протянул руку к серванту за спиной. Не оборачиваясь, вытащил из ящика чистую ложку и положил рядом с дедовой тарелкой.

Дед взял ложку, но вид у него был такой, словно его ударили. И Питер вдруг увидел всю сцену глазами деда: в этом доме его внук чувствует себя так спокойно, что достаёт ложки из ящиков не глядя.

Это не мой дом! – хотелось крикнуть Питеру.

Вместо этого он сказал:

– Нужно, чтобы кто-нибудь из членов семьи подписал разрешение для лагеря. Ты – моя семья.

Это сработало. Питер увидел, как дедово лицо разгладилось от облегчения и, может быть, чуточку от гордости. Он обхлопал карманы, достал ручку, придвинул к себе напечатанное разрешение и поставил внизу подпись с росчерком в конце.

Потом все переместились вместе с персиковым пирогом на веранду, и Питер зажёг фонари. Пока они ели пирог, закинув ноги на перила и глядя, как тонкий месяц выплывает из-за холма, дед разговорился. Он рассказывал Питеру об опасностях, с которыми сам когда-то сталкивался на службе, и предупреждал об ошибках, которых следует избегать, – и это было так, будто бы он заботился о Питере, и это было удивительно.

Питер подозревал, что дедовские советы вряд ли ему реально чем-то помогут, но не прерывал его, а продолжал удивляться – потому что дед, его родной дедушка, вёл себя… да, вот именно, как дедушка.

– Береги себя, парень, – закончил дед. Потом встал, поблагодарил Волу за ужин и пожал Питеру руку.

Когда они помахали вслед его шевроле, Вола сказала:

– Ну вот, теперь он будет чаще сюда заглядывать.

Питер молча собрал со стола пустые тарелки, сверху поставил блюдо с недоеденным пирогом и отнёс на кухню.

Вола вошла вслед за ним.

– Знаешь, Питер, он стареет. Когда-нибудь, если ты захочешь… – Она посмотрела в окно, в сторону его хижины, сада, земли за садом.

– Нет. – Питер вдруг понял, что она сейчас скажет. Что настанет время, когда его деду нужна будет помощь. И что Питер сможет тогда забрать его к себе и построить здесь жильё и для него тоже – место есть.

Он знал, что будет, если она это скажет. Он начнёт воображать, будто ему здесь надёжно и спокойно, будто у него есть семья. И он расслабится, его бдительность притупится.

Но нет, он не собирается расслабляться.

Он внезапно понял, что всё здесь – Вола, хижина, которую он для себя построил, город, к которому он начинает привыкать, его дед, Бен, все остальные – всё это вместе для него слишком опасно.

Ещё месяц назад он бы не знал, что с этим делать. Сейчас – решение очевидно. Он просто не вернётся сюда.

А переедет после лагеря в свой старый дом. И будет жить там один. Вот там ему будет безопасно. А сюда – не вернётся.

Он вышел на веранду и забрал свой спальный мешок.

На кухне Вола убирала остатки ужина.

– Посплю сегодня у себя, – сказал он.

Вола кивнула, будто ждала этого. И протянула ему кусок пирога, завёрнутый в вощёную бумагу.

– Это если вдруг проснёшься среди ночи от голода.

Проходя мимо сарая, Питер зашвырнул пирог подальше в бурьян.





11





Пора.

Пакс потянулся, блики вечернего солнца пробежали по шерстинкам. Ветер южный; он поможет передвигаться скрытно и предупредит об опасностях. И хорошо, что нет луны: под покровом темноты спокойнее. Вчера ночью Пакс добыл двух уток, они в тайнике, а в поле ещё осталась картошка, а в амбаре живут жирные мыши, так что Игла и щенки голодать не будут.

Он обновил свои метки, чтобы в его отсутствие никому не вздумалось посягать на его территорию, потом направился в логово. Щенки не спали – кормились. Они уже так выросли, что Игле пришлось вытянуться поперёк норы, чтобы все трое поместились. И к тому же, понимал Пакс, скоро они насытятся и начнут рваться наружу – так ей легче будет за ними уследить, чтобы они не разбежались и не попали в беду.

Пакс прижался щекой к щеке Иглы. Ухожу сейчас.

Он толкнул носом каждого из щенков, пообещал, что вернётся, и велел слушаться матери. Все трое подняли молочные носы, чтобы коснуться отцовской щеки. Потом сыновья продолжили кормиться.

А маленькая лиска, извиваясь, выползла из-под братьев и стала пробираться к выходу – за отцом.

Нет, оставайся. Я вернусь. Пакс ушёл, но на углу сарая он всё же оглянулся. Дочь стояла перед крыльцом, щурясь на солнце. Её шубка – ярче, чем у двух других щенков, почти такая же яркая, как у матери, – вспыхивала в закатных лучах. Лиска выставила уши торчком и побежала к отцу.


Пакс вернулся, ухватил её за загривок, отнёс в логово. Игла прижала дочь лапой к животу и, когда он снова уходил, держала крепко.

На этот раз он не оглядывался.

Он промчал по заброшенным полям, влетел в лес и бесшумно побежал меж высоких сосен. Бежать хвоистыми оленьими тропами было легко, даже когда последние лучи погасли и с чёрного неба струился лишь тонкий свет звёзд. Дорога была знакома, год назад он проходил её вместе с Иглой и Мелким, но в противоположную сторону: они покидали Широкую Долину, где раньше был дом Иглы.





Впервые Пакс увидел долину вскоре после того, как Питер его бросил. Он сидел и ждал, когда придёт мальчик и спасёт своего лиса – лис тогда ещё не знал, что его не надо спасать. За те несколько дней, полных страха, тревоги и новой диковинной свободы, Пакс оценил щедрость и выгодное расположение Широкой Долины. Он бы остался там жить, но ему нужно было найти своего мальчика, поэтому он рвался на юг.

Вместе с Серым, старым лисом из Широкой Долины, он пришёл к тому месту, где река шумела и падала уступами с высоты, а потом, перед каменной крошащейся стеной, растекалась широко. Это было то место, где стояли лагерем больные войной. Место, где умер Серый. Куда потом вслед за Паксом прибежали Игла и Мелкий. И где люди взорвали землю, и задняя нога Мелкого оторвалась от его тела, а прекрасный хвост Иглы обгорел и превратился в чёрный хлыст.

И куда потом вернулся Питер, мальчик Пакса.

В тот день, когда он вернулся, два койота пришли по кровавому следу Мелкого на их поляну на холме, выше лагеря людей. Койоты загнали Иглу на дерево. Было понятно: ещё немного – и они выцарапают Мелкого из его укрытия. Пакс схватился с ними. А когда силы его уже иссякали, из лагеря внизу донёсся голос его мальчика. Пакс залаял, позвал своего мальчика – и мальчик пришёл. И прогнал койотов.

Лис безмерно радовался возвращению Питера и знал, что Питер чувствует то же самое.

Но лис был в смятении. Иногда его мальчик нёс внутри себя странную горечь-тоску, и в тот день эта его горечь-тоска была так же безмерна, как и его радость.

Когда Питер достал из кармана знакомую игрушку, пластмассового солдатика, Пакс насторожился. Найти игрушку и лаять, и мальчик придёт за тобой, обещала ему старая любимая игра – но Пакс уже знал, что это было фальшивое обещание.

Питер бросил игрушку.

Пакс колебался: что он должен сейчас делать – бежать? остаться? Когда Питер отвернулся, Пакс понял, что его мальчик хочет отделиться от него. И он прыгнул в чащу за игрушкой.

Но он не стал её искать. И не стал лаять.

Вместо этого он тихо прокрался обратно, к краю кустов. Его мальчик спешил прочь через поляну, неловко подскакивая на своей больной ноге.

Пакс видел из-за листвы, как Питер, торопясь и спотыкаясь, спускался с холма; видел, как он дважды упал. И как встретился со своим отцом.

Они долго стояли обнявшись, потом вместе ушли в палатку.

А Пакс развернулся и побежал туда, где его ждали Игла и Мелкий, и они стали семьёй.

В тот вечер лисы укрылись в сурочьей норе – в лабиринте ходов, слишком узких для койотов. В этой норе они провели ещё много дней. Мелкий окреп и уже сносно прыгал на трёх ногах. Игла выгрызала из своего опалённого хвоста корки вместе с шерстью, снова и снова открывала рану, чистила её языком.

Но когда Мелкий научился наконец передвигаться короткими перебежками с подскоком, а хвост Иглы перестал сочиться, она опять забеспокоилась: ей хотелось уйти как можно дальше от людей и от их войны. И тогда они втроём вернулись в Широкую Долину.

Подруга Серого встретила их с великим облегчением. За это время у неё родилось шестеро щенков, и Пакс с Иглой теперь охотились и для неё. Они бы остались там жить, но людская война приближалась. Поэтому Пакс повёл свою новую семью дальше на север, через два лесистых хребта, между которыми лежали ещё две долины: одна плоская и неглубокая, другая – скалистая, с крутыми склонами, – и они шли и шли, пока не пришли на Заброшенную Ферму.

Сейчас он спускался в плоскую долину. Внизу в зыбком звёздном дрожании поблёскивал ручей. Пакс пересёк его на рассвете и начал подниматься по склону следующего хребта.

Солнце уже стояло над кронами сосен, когда он выбрался на гребень и стал искать безопасное место, чтобы свернуться и подремать час-другой. Он как раз устраивался на упругом ложе из плаунов, но тут снизу, струясь меж стволами, до него доплыл новый запах.

Огонь.





12





Питер сидел на широкой бетонной стене водохранилища, свесив ноги между стальными прутьями ограждения, и всё в нём гудело и вибрировало. Отныне он сам по себе. С сегодняшнего вечера, вот с этого самого часа, начинается его новая жизнь.

Однажды у него уже было такое чувство. В семь лет он понял, что после смерти мамы ничто не будет как раньше. И так и получилось. Но теперь поворотный момент, с которого всё должно измениться, – совсем другой. На этот раз он сам всё изменит.

Разница ещё и в том, что на этот раз не всё так мрачно впереди. Его будущее сейчас вот как это водохранилище – широкое, глубокое, полное тайных надежд. Или как этот лагерь у него за спиной: есть всё необходимое – еда, одежда, кров, понятное и важное дело. А люди… с людьми он будет сближаться настолько, насколько сам захочет, не больше.

Здесь он почувствовал себя в безопасности с того самого момента, когда несколько часов назад сержант, принимавший новобранцев, пожал ему руку.

Поездка с Волой на грузовике далась ему нелегко. Он решил пока не говорить ей, что не вернётся после лагеря: лучше, когда он уже переедет в свой старый дом, напишет ей письмо. Почему он так решил – не захотел огорчать или просто духу не хватило сказать правду, – он и сам не знал.

По дороге, поглядывая на Волу и понимая, что видит её в последний раз, он мучился и готов был передумать, но всё же не передумал, не дрогнул. «Питер, – сказала она ему, – у тебя, может, и нет чувства, что я твоя семья, но у меня-то есть. Ты не в силах это изменить. Просто прими, ладно?» – от этих слов в горле у него застрял комок. Он тогда промолчал, хотя молчание было похоже на ложь. Когда они уже въехали на территорию лагеря, она снова сказала ему: «Наполняй свою чашу всегда, когда сможешь», – и на этот раз он понял, что она говорит не о воде. В глазах защипало, но он взял себя в руки и толкнул дверцу кабины.

Потом Вола уехала, а он зашагал к палатке новобранцев, и, пока шагал, что-то странное, казалось ему, происходило с силой тяжести.