Стеклова развела руками, и я впервые обратил внимание, какие они морщинистые и дрожащие.
– Ну а как вы хотели, мой дорогой? Подвигнуть государство к решению проблемы – задача очень непростая и чрезвычайно длительная. Недостаточно просто обозначить проблему, необходимо добиться, чтобы ее поняли и осознали. Сначала статьи, потом глава в монографии, потом один абзац в учебнике, потом целый параграф, спустя годы – диссертация, научные доклады, публичные выступления, статьи в СМИ. И только потом – предложения de lege ferenda. А параллельно – постоянное активное обсуждение соответствующих вопросов в интернет-пространстве. Общественное мнение нужно готовить, и позицию законодателя – тоже. Боюсь, мы с вами уже ничего этого не успеем, но хотя бы начало положим.
Вот такая она, Светлана Валентиновна Стеклова. Режет правду-матку прямо в глаза, без всяких экивоков, без попыток обойти скользкий вопрос. «Я старая, а вы смертельно больны, мы ничего этого не успеем». В первую секунду мне даже не по себе стало от такой жесткости и прямоты, и я тогда подумал, что не зря старушку на кафедре не любят. Наверное, она никого не щадит, что думает – то и рубит, без малейшего снисхождения и жалости ни к себе, ни к другим.
Ее слова о статье напугали меня не меньше, чем прямое и открытое признание моей скорой смерти. Рапорты, справки, отчеты – да, этого добра я накатал за годы службы тонну, но статья?
– Не бойтесь, – рассмеялась Стеклова, – напишем в соавторстве. Вернее, я сама напишу. Идеи ваши – текст мой. И две наши фамилии под заголовком.
– Но моя-то зачем? – изумился я. – Мне публикации не нужны, я же не ученый.
Профессор посмотрела на меня строго и немного неодобрительно.
– Все должно делаться по правилам. И по-честному. Если из нашей затеи выйдет толк, то когда-нибудь будут говорить: «Этот вопрос впервые был поставлен Стекловой и Выходцевым». Несправедливо, если при этом назовут одно только мое имя. Ну а если ничего не получится, то вам никакого вреда. В любом случае, даже если до практического воплощения дело не дойдет, науке давно уже пора заняться проблемой рикошетных жертв.
– Рикошетных? – переспросил я.
Такое словосочетание я слышал впервые.
– Ну да. Тот, на кого было направлено преступное деяние, или тот, кто непосредственно пострадал от несчастного случая, называются первичной жертвой или прямой жертвой. А те, кто помимо них страдает в результате случившегося, называются жертвами рикошетными. Члены семьи, родственники, друзья, коллеги, иногда целые коллективы на производстве, если преступными действиями экономического характера нанесен такой огромный ущерб, что предприятие банкротится и закрывается, а масса людей оказываются выброшенными на улицу, без работы и без дохода. Рейдерские захваты, крупные мошенничества, банковские аферы, ну, вы понимаете, о чем я говорю. Это относительно новый термин в криминологии, ему едва ли лет двадцать, так что когда вы получали юридическое образование, в учебниках его еще не было и до сих пор нет. Вам простительно не знать. В конце девяностых некоторые юристы уже писали, что рикошетные жертвы испытывают такие же страдания и проявляют такие же симптомы психологических затруднений, как и первичные жертвы. Посттравматический стресс, гнев, униженность, страх и депрессия являются спутниками виктимизации рикошетных жертв точно так же, как и прямых жертв. Но, насколько мне известно, голоса этих криминологов-первопроходцев так и не были услышаны.
В тот раз мы на этом и расстались. Договорились, что я приду на следующий день и она прочитает мне небольшую лекцию, чтобы я понял, насколько узко смотрю на проблему. Если честно, то мне не было интересно, узко я на нее смотрю или широко, и писать статью мне тоже не было интересно. Я спешил. В моем списке оставалось еще шесть фамилий. Но не хотелось обижать старую женщину, которая поняла меня с первого слова и так горячо откликнулась.
Обещанная лекция затянулась надолго. Стеклова легко оперировала цифрами, показывала графики и диаграммы, сыпала терминами, которые не всегда были мне знакомы. Работу Линдеманна я, разумеется, не прочитал, в чем и признался сразу же, но Светлана Валентиновна отнеслась к этому снисходительно, с пониманием.
– В проблеме выделяем три части: психологическую, экономическую и правовую, – начала она. – Потом присоединим к ней философскую, если получится.
Сперва она коротко пересказала самые общие сведения о клинике острого горя, и я впервые в жизни услышал такие слова, как «горевание», «работа горя», «разрешение работы горя», «нормальная реакция горя». В тот момент, помнится, все внутри меня встало дыбом: какая «нормальная реакция горя»?! Разве горе может быть нормальным?
– Горе – это горе, – печально говорила Стеклова. – Это всегда плохо и тяжело. Но переносить его, реагировать на него можно по-разному. Поэтому в психологии принято различать «нормальное горе» и «болезненные реакции горя». Вы потом сами почитаете, не будем застревать на этом, пойдем дальше, а то ничего не успеем.
Она тоже торопилась. И по той же причине, что и я. Это как-то примиряло меня с необходимостью слушать длинные объяснения, которые в тот момент казались мне ненужными и лишними. Однако постепенно я втянулся, особенно когда услышал, что одним из проявлений неразрешившейся реакции горя может быть яростная враждебность против определенных лиц. Елки-палки, это же прямо про меня! Моя ненависть, моя злость, мой гнев! А еще про повышенную активность без чувства утраты… Это же доктор Долгих! Мне и Новицкий что-то такое говорил об этом. Фаза «острой тоски», когда появляется чувство, что «он где-то здесь», и невольно, но постоянно ищешь знакомое лицо в толпе, как я глазами искал когда-то Ванечку, проходя мимо детских площадок или видя малышей с родителями на улицах. В общем, я включился по полной. Теперь каждое слово Светланы Валентиновны отзывалось во мне пониманием и находило свое подтверждение и в моем поведении, и в поведении бывшей жены, и даже в том, что я думал и чувствовал, оказавшись наедине с раком.
– Вы, Игорек, стремитесь найти виноватого и переложить на него ответственность за горе, свое или чужое. Это нормально для фазы острой тоски. И теоретически правильно для уголовного права, которое как раз и оперирует понятиями вины и ответственности. Но это не годится для перспективы, – говорила Стеклова. – Для перспективы нужны ходы, позволяющие минимизировать неизбежный ущерб. Событие уже произошло, горе уже с вами, и первоочередная задача должна состоять не в том, чтобы наказать виновного, а в том, чтобы переживание горя обернулось наименьшими потерями как для самого горюющего, так и для окружающих. Подход должен быть гуманистическим, а не карательным, понимаете разницу? С психологией потом сами закончите, а сейчас переходим к экономической составляющей.
Тут она начала рассказывать об оценке ущерба от преступности, о том, какие составляющие принято было включать в эту оценку. Мне снова стало скучно, но ровно до того момента, пока она не стала приводить конкретные расчеты.
– Возьмем в качестве примера ваши любимые ДТП. Не будем жестокими, начнем с малого: жертв нет, производство административное, признана обоюдная вина. Как вам, вероятно, известно, в таких случаях страховые компании ничего не выплачивают. Каждый участник ДТП оплачивает ремонт автомобиля из собственного кармана. Логично?
Я не мог не согласиться.
– А теперь усложним ситуацию. Участники ДТП – водители Иванов и Сидоров. Иванов правила нарушил, Сидоров ехал, как положено, всё соблюдал. У Иванова старенькая иномарочка, которая уже на ладан дышит и вот-вот развалится, и нет КАСКО, поскольку машинке цена три копейки и в случае чего ее останется выкрасить да выбросить. У Сидорова – дорогая новая машина, которую он неделю назад купил в кредит, при этом деньги на первый взнос взял в долг. Машина нужна ему для работы в такси бизнес-класса, и ОСАГО есть. А КАСКО не оформил, не успел или денег свободных не было, она же дорогая. Вы знаете, Игорек, что нынче многие банки предоставляют автокредит без обязательного оформления КАСКО? Вот тут у нас с вами именно такой случай. Сидоров трясется над своей машиной, она должна стать его кормилицей, он ездит строго по правилам, потому что работодатель увольняет за штрафы. Иванов же ездит, как бог на душу положит, он вообще человек нахальный и легкомысленный, а брат или близкий друг у него – какой-то начальник в городском отделе ГИБДД. Иванов грубо нарушил правила и должен был бы оплачивать ремонт машины Сидорова, но благодаря связям все устраивается так, что признается обоюдная вина водителей. Ущерб обеим машинам нанесен серьезный, но старая иномарка и без того уже стоит три копейки в базарный день, ее дешевле выбросить, чем ремонтировать. А вот ремонт новой дорогой машины встанет в солидную сумму. Иванова все устраивает, приехавшие на место аварии сотрудники ДПС быстренько оформляют протокол «обоюдки», и если его не оспорить в суде, то страховая компания чаще всего от выплат отказывается. Иванов-то эти выплаты, как говорится, в гробу видал, его обоюдная вина более чем устраивает, а вот у Сидорова начинаются большие проблемы. Чтобы подать иск в суд и опротестовать протокол, нужно получить экспертную оценку ущерба, а это деньги, которые плюсуются к уже имеющимся долгам и кредитам. Чтобы хоть как-то выглядеть в суде со своим иском и вообще правильно его составить, нужно приглашать адвоката, то есть снова платить. Насколько мне известно, при простой «административке» стоимость ведения дела адвокатом составляет в Москве тридцать-сорок тысяч рублей, в других местах может быть немного меньше. Если воспользоваться услугами юриста без адвокатской лицензии, то выйдет дешевле, конечно. Стоимость заключения специалиста-автоэксперта – минимум пятнадцать-двадцать тысяч и выше, а если автоэксперт элитный, с регалиями, репутацией и всеми пирогами, то за одну только первичную консультацию с вас возьмут столько же, сколько за всю работу обычного эксперта, а потом еще за составление масштабной схемы ДТП по первичной схеме ГИБДД попросят в два раза больше, чем за консультацию. И речь идет, заметьте себе, не о документе, который в суде может выполнять роль доказательства, а всего лишь о схеме, то есть о наглядном отражении дороги и автомобилей на местности. Если же дело дойдет до экспертного заключения, то его стоимость может оказаться в десять раз выше стоимости схемы. Ну и оплата участия эксперта в судебном заседании, это уж как водится. Вот теперь скажите мне: реально обычному водителю добиться в суде опротестования либо сфальсифицированного, либо небрежно составленного протокола?
Я не уставал поражаться тому, как много знает Стеклова и какое количество цифр удерживает в голове. Ну ладно, про преступность и про всякое такое – я бы еще понимал, все-таки ее специальность на протяжении полувека. Но про ДТП и соответствующие расценки?! Она же машину отродясь не водила… А может, водила? Ничего-то я о ней толком не знал.
– А с машиной что делать? – продолжала между тем Стеклова. – Ремонтировать? Нет денег. Снова брать в долг? Или не ремонтировать, ждать страховых выплат, то есть сидеть дома и не зарабатывать? Не забываем, что суд может обязать страховую компанию к выплате, а может и не обязать. Это уж как он решит насчет обоюдности вины. И вот теперь смотрим, что у нас получилось. С одной стороны, ущерб машине Сидорова оценивается, предположим, в восемьдесят тысяч рублей. Условно. Именно такая цифра попадет в ту статистику, на основании которой потом хитромудрые аналитики будут оценивать общий ущерб от преступности и правонарушений. А на самом деле? Какие экономические потери понесет наш Сидоров? Кто-нибудь посчитает, во сколько ему обойдется подобная ситуация? Сколько нервов и здоровья он потратит, уговаривая кредиторов подождать, сколько денег потратит на экспертную и юридическую помощь, сколько еще долгов и с какими процентами наберет, чтобы обеспечивать семью, пока машина не на ходу и нет работы? Сколько глупостей наделает от отчаяния, в какие еще кредиты влезет, каким опасным людям задолжает, сколько опрометчивых решений примет? Вот то-то и оно. За все это будет расплачиваться и он сам, и вся его семья. И, возможно, долгие годы.
Вот же я расписался-то! Хоть и умирающий, а все-таки мужик: как про психологию – так все сократил до минимума, а как про машинки – так меня и понесло, даже забыл, что сам же принял решение экономить время и силы. Дурак я… Устал. А столько хотел еще тебе сказать сегодня. Ладно, бог даст – до завтра доживу и еще кое-что успею.
Но, похоже, успею я совсем мало…
Конец первого тома
– Ну а как вы хотели, мой дорогой? Подвигнуть государство к решению проблемы – задача очень непростая и чрезвычайно длительная. Недостаточно просто обозначить проблему, необходимо добиться, чтобы ее поняли и осознали. Сначала статьи, потом глава в монографии, потом один абзац в учебнике, потом целый параграф, спустя годы – диссертация, научные доклады, публичные выступления, статьи в СМИ. И только потом – предложения de lege ferenda. А параллельно – постоянное активное обсуждение соответствующих вопросов в интернет-пространстве. Общественное мнение нужно готовить, и позицию законодателя – тоже. Боюсь, мы с вами уже ничего этого не успеем, но хотя бы начало положим.
Вот такая она, Светлана Валентиновна Стеклова. Режет правду-матку прямо в глаза, без всяких экивоков, без попыток обойти скользкий вопрос. «Я старая, а вы смертельно больны, мы ничего этого не успеем». В первую секунду мне даже не по себе стало от такой жесткости и прямоты, и я тогда подумал, что не зря старушку на кафедре не любят. Наверное, она никого не щадит, что думает – то и рубит, без малейшего снисхождения и жалости ни к себе, ни к другим.
Ее слова о статье напугали меня не меньше, чем прямое и открытое признание моей скорой смерти. Рапорты, справки, отчеты – да, этого добра я накатал за годы службы тонну, но статья?
– Не бойтесь, – рассмеялась Стеклова, – напишем в соавторстве. Вернее, я сама напишу. Идеи ваши – текст мой. И две наши фамилии под заголовком.
– Но моя-то зачем? – изумился я. – Мне публикации не нужны, я же не ученый.
Профессор посмотрела на меня строго и немного неодобрительно.
– Все должно делаться по правилам. И по-честному. Если из нашей затеи выйдет толк, то когда-нибудь будут говорить: «Этот вопрос впервые был поставлен Стекловой и Выходцевым». Несправедливо, если при этом назовут одно только мое имя. Ну а если ничего не получится, то вам никакого вреда. В любом случае, даже если до практического воплощения дело не дойдет, науке давно уже пора заняться проблемой рикошетных жертв.
– Рикошетных? – переспросил я.
Такое словосочетание я слышал впервые.
– Ну да. Тот, на кого было направлено преступное деяние, или тот, кто непосредственно пострадал от несчастного случая, называются первичной жертвой или прямой жертвой. А те, кто помимо них страдает в результате случившегося, называются жертвами рикошетными. Члены семьи, родственники, друзья, коллеги, иногда целые коллективы на производстве, если преступными действиями экономического характера нанесен такой огромный ущерб, что предприятие банкротится и закрывается, а масса людей оказываются выброшенными на улицу, без работы и без дохода. Рейдерские захваты, крупные мошенничества, банковские аферы, ну, вы понимаете, о чем я говорю. Это относительно новый термин в криминологии, ему едва ли лет двадцать, так что когда вы получали юридическое образование, в учебниках его еще не было и до сих пор нет. Вам простительно не знать. В конце девяностых некоторые юристы уже писали, что рикошетные жертвы испытывают такие же страдания и проявляют такие же симптомы психологических затруднений, как и первичные жертвы. Посттравматический стресс, гнев, униженность, страх и депрессия являются спутниками виктимизации рикошетных жертв точно так же, как и прямых жертв. Но, насколько мне известно, голоса этих криминологов-первопроходцев так и не были услышаны.
В тот раз мы на этом и расстались. Договорились, что я приду на следующий день и она прочитает мне небольшую лекцию, чтобы я понял, насколько узко смотрю на проблему. Если честно, то мне не было интересно, узко я на нее смотрю или широко, и писать статью мне тоже не было интересно. Я спешил. В моем списке оставалось еще шесть фамилий. Но не хотелось обижать старую женщину, которая поняла меня с первого слова и так горячо откликнулась.
Обещанная лекция затянулась надолго. Стеклова легко оперировала цифрами, показывала графики и диаграммы, сыпала терминами, которые не всегда были мне знакомы. Работу Линдеманна я, разумеется, не прочитал, в чем и признался сразу же, но Светлана Валентиновна отнеслась к этому снисходительно, с пониманием.
– В проблеме выделяем три части: психологическую, экономическую и правовую, – начала она. – Потом присоединим к ней философскую, если получится.
Сперва она коротко пересказала самые общие сведения о клинике острого горя, и я впервые в жизни услышал такие слова, как «горевание», «работа горя», «разрешение работы горя», «нормальная реакция горя». В тот момент, помнится, все внутри меня встало дыбом: какая «нормальная реакция горя»?! Разве горе может быть нормальным?
– Горе – это горе, – печально говорила Стеклова. – Это всегда плохо и тяжело. Но переносить его, реагировать на него можно по-разному. Поэтому в психологии принято различать «нормальное горе» и «болезненные реакции горя». Вы потом сами почитаете, не будем застревать на этом, пойдем дальше, а то ничего не успеем.
Она тоже торопилась. И по той же причине, что и я. Это как-то примиряло меня с необходимостью слушать длинные объяснения, которые в тот момент казались мне ненужными и лишними. Однако постепенно я втянулся, особенно когда услышал, что одним из проявлений неразрешившейся реакции горя может быть яростная враждебность против определенных лиц. Елки-палки, это же прямо про меня! Моя ненависть, моя злость, мой гнев! А еще про повышенную активность без чувства утраты… Это же доктор Долгих! Мне и Новицкий что-то такое говорил об этом. Фаза «острой тоски», когда появляется чувство, что «он где-то здесь», и невольно, но постоянно ищешь знакомое лицо в толпе, как я глазами искал когда-то Ванечку, проходя мимо детских площадок или видя малышей с родителями на улицах. В общем, я включился по полной. Теперь каждое слово Светланы Валентиновны отзывалось во мне пониманием и находило свое подтверждение и в моем поведении, и в поведении бывшей жены, и даже в том, что я думал и чувствовал, оказавшись наедине с раком.
– Вы, Игорек, стремитесь найти виноватого и переложить на него ответственность за горе, свое или чужое. Это нормально для фазы острой тоски. И теоретически правильно для уголовного права, которое как раз и оперирует понятиями вины и ответственности. Но это не годится для перспективы, – говорила Стеклова. – Для перспективы нужны ходы, позволяющие минимизировать неизбежный ущерб. Событие уже произошло, горе уже с вами, и первоочередная задача должна состоять не в том, чтобы наказать виновного, а в том, чтобы переживание горя обернулось наименьшими потерями как для самого горюющего, так и для окружающих. Подход должен быть гуманистическим, а не карательным, понимаете разницу? С психологией потом сами закончите, а сейчас переходим к экономической составляющей.
Тут она начала рассказывать об оценке ущерба от преступности, о том, какие составляющие принято было включать в эту оценку. Мне снова стало скучно, но ровно до того момента, пока она не стала приводить конкретные расчеты.
– Возьмем в качестве примера ваши любимые ДТП. Не будем жестокими, начнем с малого: жертв нет, производство административное, признана обоюдная вина. Как вам, вероятно, известно, в таких случаях страховые компании ничего не выплачивают. Каждый участник ДТП оплачивает ремонт автомобиля из собственного кармана. Логично?
Я не мог не согласиться.
– А теперь усложним ситуацию. Участники ДТП – водители Иванов и Сидоров. Иванов правила нарушил, Сидоров ехал, как положено, всё соблюдал. У Иванова старенькая иномарочка, которая уже на ладан дышит и вот-вот развалится, и нет КАСКО, поскольку машинке цена три копейки и в случае чего ее останется выкрасить да выбросить. У Сидорова – дорогая новая машина, которую он неделю назад купил в кредит, при этом деньги на первый взнос взял в долг. Машина нужна ему для работы в такси бизнес-класса, и ОСАГО есть. А КАСКО не оформил, не успел или денег свободных не было, она же дорогая. Вы знаете, Игорек, что нынче многие банки предоставляют автокредит без обязательного оформления КАСКО? Вот тут у нас с вами именно такой случай. Сидоров трясется над своей машиной, она должна стать его кормилицей, он ездит строго по правилам, потому что работодатель увольняет за штрафы. Иванов же ездит, как бог на душу положит, он вообще человек нахальный и легкомысленный, а брат или близкий друг у него – какой-то начальник в городском отделе ГИБДД. Иванов грубо нарушил правила и должен был бы оплачивать ремонт машины Сидорова, но благодаря связям все устраивается так, что признается обоюдная вина водителей. Ущерб обеим машинам нанесен серьезный, но старая иномарка и без того уже стоит три копейки в базарный день, ее дешевле выбросить, чем ремонтировать. А вот ремонт новой дорогой машины встанет в солидную сумму. Иванова все устраивает, приехавшие на место аварии сотрудники ДПС быстренько оформляют протокол «обоюдки», и если его не оспорить в суде, то страховая компания чаще всего от выплат отказывается. Иванов-то эти выплаты, как говорится, в гробу видал, его обоюдная вина более чем устраивает, а вот у Сидорова начинаются большие проблемы. Чтобы подать иск в суд и опротестовать протокол, нужно получить экспертную оценку ущерба, а это деньги, которые плюсуются к уже имеющимся долгам и кредитам. Чтобы хоть как-то выглядеть в суде со своим иском и вообще правильно его составить, нужно приглашать адвоката, то есть снова платить. Насколько мне известно, при простой «административке» стоимость ведения дела адвокатом составляет в Москве тридцать-сорок тысяч рублей, в других местах может быть немного меньше. Если воспользоваться услугами юриста без адвокатской лицензии, то выйдет дешевле, конечно. Стоимость заключения специалиста-автоэксперта – минимум пятнадцать-двадцать тысяч и выше, а если автоэксперт элитный, с регалиями, репутацией и всеми пирогами, то за одну только первичную консультацию с вас возьмут столько же, сколько за всю работу обычного эксперта, а потом еще за составление масштабной схемы ДТП по первичной схеме ГИБДД попросят в два раза больше, чем за консультацию. И речь идет, заметьте себе, не о документе, который в суде может выполнять роль доказательства, а всего лишь о схеме, то есть о наглядном отражении дороги и автомобилей на местности. Если же дело дойдет до экспертного заключения, то его стоимость может оказаться в десять раз выше стоимости схемы. Ну и оплата участия эксперта в судебном заседании, это уж как водится. Вот теперь скажите мне: реально обычному водителю добиться в суде опротестования либо сфальсифицированного, либо небрежно составленного протокола?
Я не уставал поражаться тому, как много знает Стеклова и какое количество цифр удерживает в голове. Ну ладно, про преступность и про всякое такое – я бы еще понимал, все-таки ее специальность на протяжении полувека. Но про ДТП и соответствующие расценки?! Она же машину отродясь не водила… А может, водила? Ничего-то я о ней толком не знал.
– А с машиной что делать? – продолжала между тем Стеклова. – Ремонтировать? Нет денег. Снова брать в долг? Или не ремонтировать, ждать страховых выплат, то есть сидеть дома и не зарабатывать? Не забываем, что суд может обязать страховую компанию к выплате, а может и не обязать. Это уж как он решит насчет обоюдности вины. И вот теперь смотрим, что у нас получилось. С одной стороны, ущерб машине Сидорова оценивается, предположим, в восемьдесят тысяч рублей. Условно. Именно такая цифра попадет в ту статистику, на основании которой потом хитромудрые аналитики будут оценивать общий ущерб от преступности и правонарушений. А на самом деле? Какие экономические потери понесет наш Сидоров? Кто-нибудь посчитает, во сколько ему обойдется подобная ситуация? Сколько нервов и здоровья он потратит, уговаривая кредиторов подождать, сколько денег потратит на экспертную и юридическую помощь, сколько еще долгов и с какими процентами наберет, чтобы обеспечивать семью, пока машина не на ходу и нет работы? Сколько глупостей наделает от отчаяния, в какие еще кредиты влезет, каким опасным людям задолжает, сколько опрометчивых решений примет? Вот то-то и оно. За все это будет расплачиваться и он сам, и вся его семья. И, возможно, долгие годы.
Вот же я расписался-то! Хоть и умирающий, а все-таки мужик: как про психологию – так все сократил до минимума, а как про машинки – так меня и понесло, даже забыл, что сам же принял решение экономить время и силы. Дурак я… Устал. А столько хотел еще тебе сказать сегодня. Ладно, бог даст – до завтра доживу и еще кое-что успею.
Но, похоже, успею я совсем мало…
Конец первого тома
Перейти к странице: