– Она гордилась бы тобой, будущий доктор Юнг.

– До доктора мне еще далеко. Она гордилась бы и тобой. Смотри, какая ты талантливая! – Ми нежно провела пальцем по лицам на миниатюре и прошептала: – Тиш стала бы звездой.

– Непременно.

– Первое, что я сделаю в новой квартире, это найду для нее место. – Ми осторожно прикрыла миниатюру тканью и закрыла крышку. – О боже, Сим, я буду так скучать по тебе!

– Мы будем переписываться, созваниваться и общаться по «фейс-тайм». И навещать друг друга.

– С кем я буду говорить, когда не смогу заснуть?

– Со мной. Ты мне позвонишь. – Симона крепко обняла Ми. – Разрешаю тебе заводить новых друзей. Только не заводи новую лучшую подругу.

– Ты тоже.

– Ни за что. Ну, пора, – сказала она, не выпуская Ми из объятий. – Напиши мне, когда приедешь.

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю. – Симона заставила себя отойти. – Поезжай. Задай там жару, Ми-Хи. Задай жару, исцели все болезни и будь счастливой.

– Задай жару, Симона, твори великое искусство и будь счастливой.

Ми села за руль, надела темные очки, пряча слезы, и, в последний раз взмахнув рукой, выехала на дорогу.

Симона вошла в подъезд, вернулась в квартиру и впервые в жизни начала жить одна.

Она могла себе это позволить, да и не хотела никаких соседок. У нее была работа, она получала гонорары за позирование и даже продала несколько маленьких скульптур через местную галерею.

Спальня Ми станет ее студией, ее мастерской.

Симона немного поплакала, затем перенесла в комнату Ми художественные принадлежности из своей спальни и из своей части гостиной. Теперь не надо будет перелезать через кучу вещей, чтобы лечь в кровать.

Свет в комнате Ми – поправка: в ее студии – был неплохой. Она сможет приглашать сюда моделей, и больше не придется платить за место в чужой студии.

Без Ми не будет такого соблазна поболтать вечерком или пойти прогуляться. Освободится время для работы.

Есть и другие друзья, уверяла себя Симона. Не «лучшие друзья» и, возможно, их не так много, но ей есть с кем общаться. Так что она не осталась совсем одна. Просто хотела некоторое время побыть одной.

Проведя в квартире два часа, Симона схватила сумочку и вышла. А вернулась три часа спустя с новой прической: короткая стрижка с длинной косой челкой и синие пряди того оттенка, который в салоне назывался «Ледяной индиго».

Она сделала селфи и отправила его Ми – та уже приехала в Бостон.

Затем огляделась и вздохнула. Взяла один из набросков, которые приколола к доске, села и начала делать точные измерения своей модели: обнаженная женщина с длинными волнистыми волосами застыла, полуприсев, кончики пальцев одной руки касаются земли, другая рука вытянута вперед, ладонью вверх.

«Что она делает? – думала Симона. – На что смотрит?»

Продолжая измерения, Симона придумывала истории, размышляла над ними, отвергала. Выбирала.

– Ты шагнула в неизвестность, – пробормотала Симона. – Это мужество. Ты рассчитываешь исключительно на себя.

Она достала проволоку для каркаса, разложила ее на своем шаблоне.

«Слишком тихо», – решила она и включила музыку.

Поняла, что нужен не рок, не классика.

Этническая музыка. Ее женщина ищет свое племя.

Она его возглавит.

Уже с четким изображением в голове, подготовив каркас, Симона выбрала глину, разложила инструменты и приступила к освобождению женщины, которая возглавит племя.

Ноги длинные, изящные; щиколотки крепкие; икроножные мышцы четко очерчены.

Она выстраивала, убирала лишнее, скребла щеткой, сбрызгивала глину водой.

Симона продвигалась от ног вверх, пока не осознала, что свет изменился.

Наступал вечер.

Она закутала фигуру, потянулась, заставила себя встать с табурета, пройтись. Решила выпить немного вина и заказать на дом китайскую еду, потому что часто забывала есть, пить, двигаться, и это плохо отражалось на работе.




Три недели она придерживалась одинакового распорядка. Работа – та, что приносила деньги, – учеба, работа – та, что питала ее душу.

После пятнадцатичасового рабочего дня, проведенного на ногах, Симона вернулась домой, к пугающей тишине квартиры. Ми не хватало, словно собственной руки или ноги. Но дело было не в этом. Она села, рассматривая скульптуру, которую начала в тот первый вечер.

Скульптура была хороша – по-настоящему хороша. Одна из лучших ее работ. Но она не могла заставить себя отнести ее в галерею.

– Потому что она мне нужна, – сказала Симона вслух. – Она мне что-то говорит, а я говорю сама с собой… Пора сделать прыжок в неизвестность. Я сделала то, ради чего вернулась в Нью-Йорк. Пришло время двигаться дальше. Больше никакого обслуживания столиков, никакого позирования за деньги, за материалы или за аренду студии. Я скульптор, черт побери.

За квартиру было заплачено на два месяца вперед. Остаться на это время или наплевать на деньги?

«Наплевать», – решила она.

Симона взяла телефон, посмотрела на часы и прикинула, есть ли вероятность, что Сиси еще не спит.

Она слушала гудки и, когда ей ответил ясный голос бабушки, улыбнулась.

– Не поздно?

– Для тебя никогда не поздно.

– Именно. Думаю, что пора мне повидать Европу. Ты знаешь кого-нибудь, скажем, во Флоренции, у которого имеется квартира в аренду?

– Детка, я знаю всех и везде. Поехали вместе, я вас познакомлю.

Симона засмеялась.

– Собирай чемодан.



Она провела во Флоренции восемнадцать месяцев. Учила язык, выращивала помидоры и герань на балконе квартиры с видом на площадь Сан-Марко и завела итальянского возлюбленного по имени Данте.

Данте, умопомрачительный красавец, играл на виолончели и любил готовить для Симоны пасту. Он часто ездил на гастроли с симфоническим оркестром, так что их отношения не мешали ей и оставляли время для работы. Ее не волновало, что Данте встречался с другими женщинами; он просто был частью прекрасной интерлюдии в ее жизни – из секса, солнца и скульптуры.

Она общалась с художниками, мастерами, ремесленниками, техниками. Обливалась потом в литейном цеху, чтобы узнать побольше о работе с бронзой. Училась, экспериментировала, открывала для себя новое и наконец приобрела достаточно уверенности, чтобы договориться о показе своих творений в модной художественной галерее. После чего провела четыре месяца, создавая работы для серии, которую она назвала «Боги и богини».

Симона пригласила на показ родителей – из вежливости. Они отговорились делами, но прислали в галерею две дюжины красных роз и открытку с пожеланием удачи.

Наблюдение за погрузкой и разгрузкой скульптур и споры с менеджером галереи по поводу их размещения не оставили ей времени для страхов и сомнений. Симона говорила себе уже сотни раз: если показ станет провалом, значит, она недостаточно хороша.

Пока.

Но и тогда она не признает поражения. Хотя родители могли бы счесть – поправка: наверняка сочтут – ее неудачницей. Она все равно никогда не будет соответствовать их стандартам. Для этого у них есть Натали.

Как одеться? Симона выбирала между строгим деловым черным платьем и дерзким, сексуальным красным. «Мама проголосовала бы за черное. Будь сдержанной, изысканной».

Она выбрала красное и к нему – золотые босоножки на убийственном каблуке, от которых сразу заныли ступни. Зато в босоножках был виден ее педикюр того же гранатового оттенка, что и основной цвет волос, к которому она, подчеркивая геометрию прически, добавила бирюзовые, сливовые и алые пряди.

Чтобы добавить в образ богемности, она надела серьги с каскадом золотых дисков и стопку тонких браслетов на руку.

Слишком ярко? Наверное, все-таки черное.

Прежде чем она успела достать его из шкафа, в дверь позвонили. Еще цветы от Данте, думала она, семеня через гостиную, уже благоухающую белыми розами, которые он прислал накануне вечером, красными лилиями, присланными сегодня утром, орхидеями и розовыми тюльпанами днем.

Симона открыла дверь и, взвизгнув, обняла бабушку.

– Сиси! Сиси! Ты здесь!

– Где еще я могу быть?

– Ты приехала! Так далеко…

– Для бешеной собаки семь миль не крюк.

– Ой, ну заходи, садись. Ты приехала только что? Давай мне свою сумку.

– Я как приехала, сразу сюда. Но ты не волнуйся, я поселюсь у Франчески с Изабель.

– Нет, нет, я им тебя не отдам! Ты останешься здесь. Пожалуйста!

Сиси откинула назад длинные волосы, теперь цвета меди.

– А как же твой итальянец?