Я перенесся мысленно в нашу старую гостиницу «Адмирал Бенбоу», и мне почудился голос покойного капитана. Но это продолжалось не дольше секунды. Шхуна снялась с якоря, паруса начали надуваться и берег вместе со стоящими около него кораблями стал постепенно удаляться от нас. Раньше, чем я успел поспать в каюте какой-нибудь часок, «Испаньола» была уже в открытом море на пути к Острову Сокровищ.
Не стану подробно описывать всего путешествия. Оно было вполне благополучно. Корабль наш оказался отличным, команда — искусной в морском деле, а капитан прекрасно исполнял свои обязанности. Но раньше, чем мы добрались до Острова Сокровищ, произошли события, которые стоит передать.
Во-первых, мистер Арро оказался даже хуже, чем о нем думал капитан. Он не пользовался никаким авторитетом среди матросов, и последние делали все, что им было угодно. Но хуже всего было то, что со второго или третьего дня плавания он стал показываться на палубе с мутным взглядом, раскрасневшимися щеками, заплетающимся языком и другими признаками злоупотребления вином. С каждым днем он опускался все ниже и ниже и, случалось, проводил целый день в каюте, лежа на своей койке. Но иногда он отрезвлялся на один или два дня и тогда исполнял свое дело довольно сносно. Откуда он получал водку — это было тайной, которую мы никак не могли открыть, как ни ломали себе голову. Мы терялись в догадках, и все наши подкарауливания не привели ни к чему. Когда же его спрашивали об этом, он или отвечал только смехом, если был пьян, или же, если бывал трезв, торжественно уверял, что не пьет ничего, кроме воды.
Он был не только бесполезен как штурман, но оказывал даже дурное влияние на матросов. Кроме того, ясно было, что он может дорого поплатиться за свою страсть к пьянству. Поэтому никто не был удивлен и даже огорчен, когда в одну темную ночь он исчез бесследно, и больше мы его не видели.
— Упал в море! — решил капитан. — Что ж, джентльмены, это избавляет нас от хлопот, а его — от железных оков, которые пришлось бы ему, пожалуй, одеть.
Но так как неудобно было обходиться без штурмана, то пришлось повысить одного из матросов. Наш боцман Андерсон, самый симпатичный из людей на судне, исполнял обязанности штурмана, хотя и сохранил свое прежнее звание. Знания морского дела мистера Трелонея, так много путешествовавшего, оказались также очень кстати, и он часто стоял на вахте в хорошую погоду. Кроме того, и другой боцман, Израиль Гандс, старый, опытный и добросовестный моряк, мог, в случае нужды, исполнять какую угодно работу. Он пользовался большим доверием и дружбой нашего корабельного повара, почему я, кстати, скажу несколько слов и об этом последнем. Разгуливая по палубе, он подвязывал костыль на ремне к шее, чтобы иметь свободными обе руки. Интересно было смотреть, как он бегал со своим костылем по кораблю, хватаясь иногда за переборку и приспосабливаясь к движениям судна. Особенно любопытное зрелище представлял он во время сильной качки: быстро, как никто другой, перебегал он по палубе, хватаясь временами за веревки, протянутые ради него в наиболее широких частях, — «серьги Долговязого Джона», как их называли. Часто он даже не пользовался при этом своим костылем, и тот висел на ремне, привязанном вокруг шеи. Но, несмотря на всю его ловкость и проворство, те из матросов, которые плавали с ним раньше, часто выражали сожаление, что он уже не тот, каким был когда-то.
— Это необыкновенный человек! — говорил мне боцман Гандс. — Он прошел хорошую школу в молодости и, если захочет, то может говорить как книга. К тому же, как он смел! Лев не может сравниться в храбрости с Долговязым Джоном. Я видел раз, как на него, безоружного, напало четверо человек, и он стукнул их друг о друга головами!
Вся команда уважала и даже слушалась его. Он имел особенную способность попадать каждому в тон и оказывать всем разные услуги.
Ко мне он был необыкновенно добр и всегда радовался, если я заходил к нему на кухню, которую он держал в удивительной чистоте: на стене висела сверкавшая посуда, а в одном углу помещалась клетка с попугаем.
— Входите, входите, Гаукинс! — говорил он обыкновенно. — Поболтайте с Джоном! Ни с кем не болтает он с таким удовольствием, как с вами. Садитесь сюда и слушайте новости. А вот и мой «Капитан Флинт», я прозвал так моего попугая по имени одного знаменитого пирата. Капитан Флинт предсказывает нам успешное путешествие. Не так ли, капитан?
Попугай начинал с невероятной быстротой выкрикивать: «Червонцы, червонцы, червонцы!» Можно было только удивляться, как не захватывало у него дух. Тогда Джон набрасывал платок на клетку и продолжал свой рассказ:
— Этой птице, Гаукинс, пожалуй, уже все двести лет: ведь попугаи живут очень долго. И это, наверное, самый замечательный попугай на свете. Подумайте только, он плавал вместе с Инглэндом, со знаменитым капитаном Инглэндом, пиратом. Он побывал и на Мадагаскаре, и на Малабаре, и в Суринаме, и в Портобелло. Он присутствовал при поднятии со дна морского затопленных судов; тут-то он и научился кричать: «Червонцы»! И в этом нет ничего удивительного, потому что их достали там целых триста пятьдесят тысяч, подумайте только, Гаукинс! Он был при абордаже судна «Вице-король Индии», в Гоа. А ведь если посмотреть на него, так можно подумать, что он еще настоящее дитя. Между тем немало он понюхал пороху — так ведь, капитан?
— Дружно! Поворачивай на другой галс! — выкрикивал попугай.
— О, это лихой матрос! — говорил повар и давал попугаю сахар из своего кармана. Затем попугай принимался долбить клювом перекладину в клетке и выкрикивать самые ужасные ругательства.
— Вот вам доказательство, — говаривал тогда Джон, — что дурное общество не проходит даром. Взять хоть эту старую, ни в чем неповинную птицу, которая сама не понимает, что говорит. Ведь она ругалась бы точно так же, будь здесь хоть сам капеллан!
При этих словах Джон дотрагивался до своих передних волос с таким торжественным видом, что я принимал его за лучшего человека в мире.
Между тем сквайр и капитан Смоллет продолжали держаться друг от друга на почтительном расстоянии. Сквайр, не стесняясь, выражал капитану свое презрение, капитан же, со своей стороны, вступал в разговоры только тогда, когда его вызывали на это, и говорил всегда резким и сухим тоном, без лишних слов. Он сознался, когда от него потребовали прямого ответа, что ошибался относительно команды, и что некоторые матросы не оставляли желать ничего лучшего, и все вообще исполняли свое дело вполне исправно. Что касается шхуны, то он откровенно восхищался ею, находя, что она так же слушается руля, как и примерная жена своего мужа.
— Но, — прибавлял он обыкновенно, — я все же знаю, что мы не вернемся назад, и не одобряю этого путешествия!
Сквайр поворачивался при этих словах спиной к капитану и говорил, шагая взад и вперед по палубе:
— Еще немного, и этот человек выведет меня наконец из терпения!
Бывала во время нашего плавания и свежая погода, но это только яснее обнаружило достоинства нашей «Испаньолы». Все на корабле казались довольными своей судьбой, да иначе и не могло быть, так как, я думаю, еще ни одну команду в мире не баловали больше нашей. По малейшему поводу матросов угощали двойной порцией грога, а также во все праздники, и каждый раз, как только сквайр узнавал о дне рождения кого-нибудь из своих подчиненных; на палубе постоянно стоял открытый бочонок с яблоками, так что каждый желающий мог брать оттуда, сколько ему было угодно.
— Ничего хорошего не выйдет из этого, — говорил капитан доктору Лайвесею. — Так баловать подчиненных, значит, только портить их, и они после сядут вам на шею. Я убежден в этом!
Но бочонок с яблоками сослужил нам службу, как вы скоро увидите, и не будь его, мы все погибли бы от руки изменников.
Мы были уже недалеко от острова (где именно, я умолчу об этом) и с часу на час ждали, что он покажется на горизонте. По вычислениям, это был последний день нашего пути, и в эту ночь, или самое позднее, утром, на следующий день, должен был показаться Остров Сокровищ. Мы держали на юго-юго-запад; ветер был благоприятный. «Испаньола» быстро неслась по спокойному морю, ныряя временами бушпритом в воду и поднимая кругом себя облако брызг. Все были в самом отличном настроении духа, предвкушая скорый конец первой половины нашего путешествия.
После захода солнца, окончив все свои работы, я направился было в свою каюту, но мне захотелось полакомиться яблоком, и я свернул на палубу. Люди, стоявшие на вахте, смотрели вперед, не покажется ли остров. Рулевой, стоя перед парусом, тихонько посвистывал себе под нос; кроме этих звуков да легкого плеска воды, ничто не нарушало окружающей тишины.
Я прыгнул в бочку, на дне которой оказалось всего одно яблоко, и, сидя здесь в темноте, едва не заснул под мерный плеск воды и покачивания судна. Очнулся я от дремоты только тогда, когда кто-то грузно опустился на палубу около бочки и облокотился о нее спиной, так что она покачнулась. Только что я собирался выскочить из бочки, как этот человек заговорил, и я узнал голос Сильвера.
Не успел он произнести и дюжины слов, как я переменил свое намерение вылезать из бочки и остался лежать в ней, прислушиваясь к разговору и весь дрожа от страха: из первых же слов я понял, что спасение всех порядочных людей на судне находилось в моих руках.
ГЛАВА XI
Что я услышал из бочки с яблоками
— Нет, не я, — говорил Сильвер, — а Флинт был капитаном, я же только помощником! Ногу свою я потерял в том же деле, где и старый Пью свои глаза. Искусный был хирург, который ампутировал мне ногу, — ученый из колледжа, а все же не отвертелся от виселицы, как и все остальные на «Корсо-Кэстле». То были люди Робертса, и случилось все это из-за того, что меняли название своего судна — то называлось оно «Королевское счастье», то еще иначе. Нет, уж как окрестили корабль, таким он и должен оставаться, по-моему. Вот «Кассандра», например, довезла нас в целости домой из Малабара после того, как Инглэнд взял «Вице-короля Индии». То же самое было и со старым кораблем Флинта. Зато я видел на нем немало золота.
— О! — вскричал с восхищением самый молодой из матросов. — Вот так удалец был этот Флинт!
— Дэвис тоже был хоть куда, по общему мнению, — продолжал Сильвер, — но я никогда не плавал с ним, а только с Инглэндом, да потом с Флинтом — вот и вся моя история. После плавания с Инглэндом я скопил 900 фунтов стерлингов, а с Флинтом 2000. Это ведь недурно для простого матроса? Деньги лежат в надежном месте, можете положиться на это. Куда девались все люди Инглэнда? Неизвестно. А где матросы Флинта? Большая часть из них здесь, и они не нарадуются этому; раньше-то пришлось некоторым поголодать. Старый Пью, например, как потерял зрение, тратил по 1200 фунтов в год, точно какой-нибудь лорд, заседающий в парламенте. А что он теперь? Положим, теперь-то он умер уже, но два года перед тем он просто голодал: просил милостыню, воровал, перерезал глотки при случае, а все-таки голодал!
— Да, можно бы умнее истратить деньги! — сказал молодой матрос.
— Можно бы, да только не дуракам! — вскричал Сильвер. — А теперь рассудите сами: правда, вы молоды, но умнее другого взрослого. Я сразу же понял это, как только увидел вас, и буду с вами говорить, как со взрослым мужчиной.
Можете себе представить мое негодование, когда я услышал те же самые льстивые слова, которые этот старый негодяй говорил и мне. Если бы только это было возможно, я убил бы его на месте. Между тем Сильвер продолжал дальше, не подозревая, что его подслушивают.
— Вот, например, «джентльмены удачи». Жизнь их, конечно, нелегкая, и они рискуют своей жизнью, но зато едят и пьют сладко, а после плавания фартинги [2] в их карманах превращаются в фунты. Но большая часть из них скоро все пропивает и затем снова ни с чем отправляется в море. Но это не в моем вкусе. Я никогда не сорю деньгами. Мне уже пятьдесят лет, заметьте. Еще это плавание, и тогда можно будет отдохнуть. Но, хотя я и не мотал деньги, я всегда жил всласть и никогда не отказывал себе в заветных желаниях: и спал мягко, и ел сладко. А с чего я начал? Был таким же простым матросом, как и вы!
— Недурно! — сказал матрос. — Только ведь теперь уж ваши денежки пропали, поди? Ведь вы не решитесь вернуться в Бристоль после этого плавания?
— А где же, вы думаете, лежат мои деньги? — насмешливо спросил Сильвер.
— Конечно, в Бристольском банке! — ответил его товарищ.
— Они еще были там, когда мы снимались с якоря! — сказал повар. — Но моя старуха уже взяла их теперь оттуда. «Подзорная труба» продана со всем, что в ней было, и старуха моя встретит меня… Я бы сказал вам, где, так как доверяю вам, но товарищи пожалуй, станут завидовать.
— И вы вполне доверяете вашей жене? — спросил матрос.
— «Джентльмены удачи», — ответил повар, — обыкновенно верят друг другу до некоторой степени, и они правы, можете положиться на это. Впрочем, я не из таких, которые дали бы проделать с собой такую шутку, а если бы и нашелся такой охотник, ему недолго пришлось бы наслаждаться в одном мире со старым Джоном. Были люди, которые боялись Пью, другие трепетали перед Флинтом, а Флинт сам боялся меня. Команда Флинта была из самых диких и разнузданных, и сам черт побоялся бы пускаться с ними в море. Ну, а между тем, хотя завзятых пиратов Флинта и нельзя было назвать овечками, я справлялся с ними, говорю не хвастаясь!
— Ну, скажу вам откровенно, — сказал молодой матрос, — прежде мне ваше дело было не по душе, а теперь, после этого разговора с вами, Джон, я согласен ударить с вами по рукам!
— Вы славный малый и с головой, — отвечал Сильвер, и так крепко потряс ему руку, что моя бочка задрожала. — Более подходящего человека для «джентльмена удачи» я в жизни своей не видывал!
Я стал понимать уже язык, на котором говорил Сильвер. Под «джентльменами удачи», он, очевидно, разумел обыкновенных пиратов, и та сцена, которая только что разыгралась передо мной, была просто-напросто вербовкой в пираты одного из честных матросов, быть может, последнего честного матроса.
Между тем Сильвер тихонько свистнул, и на палубе появился еще кто-то.
— Дик — наш! — сказал Сильвер.
— О, я так и знал! — ответил голос, в котором я узнал боцмана Израиля Гандса. — Он не глуп, этот Дик!
Он несколько секунд молча жевал свой табак.
— А вот что я хотел бы знать, Джон! — продолжал он. — Сколько еще времени мы будем ждать у моря погоды? Мне уже по горло надоел этот капитан Смоллет. Черт возьми, раздражает он меня так, что не стерпеть больше. Я хочу, наконец, спать в их каюте, угощаться их пикулями и винами!
— Израиль, — проговорил Сильвер, — ты никогда не отличался умом, но слышать-то ты можешь, для этого у тебя уши достаточно длинны. Ну, так слушай, что я скажу: ты будешь спать и есть плохо, и не будешь напиваться, и будешь вежлив, пока я не скажу, что настала пора действовать. Можешь положиться, что это будет так, мой милый!
— Что ж, я ничего и не говорю против этого! — заворчал боцман. — Что же я такое сказал? Но когда это будет, я спрашиваю?
— Когда? Черт возьми! — вскричал Сильвер. — Хорошо, если вы желаете знать, я скажу вам, когда это будет: когда я в состоянии буду управлять судном, вот когда. Ведь у нас на корабле первостатейный моряк, капитан Смоллет, и сквайр, и доктор; у кого хранится карта, я не знаю, и никто из вас не знает. Ну-с, так вот, когда сквайр и доктор найдут клад и перетащат его на корабль, тогда мы посмотрим. Если бы я был уверен во всех вас, то дал бы капитану Смоллету довезти нас до половины обратного пути, а уж потом бы покончил с ним!
— Что ж, мы ведь тоже моряки, я полагаю! — отозвался молодой Дик.
— Все мы только умеем исполнять чужие приказания, а не управлять ходом корабля. Если бы я мог сделать по-своему, то позволил бы капитану Смоллету довезти нас назад, по крайней мере, до пассатов. Потом мы справились бы и без него. Но я знаю, что вы все за люди, поэтому кончу с ними еще на острове, как только клад будет на корабле. Но ведь ваше счастье только в водке. Честное слово, у меня сердце болит, как я подумаю, что надо плавать с такими людьми, как вы!
— Потише, Долговязый Джон! — вскричал Израиль. — Кто же вам перечит?
— Уж я ли не видал кораблей?! И как много людей гибло из-за того, что слишком спешили! Я видал на своем веку виды, и вы могли бы разъезжать в собственных каретах, если бы только захотели. Но куда вам! Знаю я вас! Вы будете только напиваться своим ромом, а потом кончите виселицей!
— Всем известно, что вы умеете говорить, Джон! — сказал Израиль. — Но ведь и другие найдутся, которые не хуже вас командуют и правят рулем. Кричали-то они поменьше, чем вы, а делали свое дело и были хорошими товарищами!
— В самом деле! — заметил Сильвер. — Ну, а где они теперь? Пью был из таких людей, а умер нищим. Флинт тоже, а погиб от рома. О, это была славная шайка людей, только где она теперь?
— Но что же мы сделаем с нашими, когда настанет пора? — спросил наконец Дик.
— Вот это хвалю! — вскричал восторженно повар. — Этот малый в моем вкусе! Да, что же с ними сделать? Бросить на необитаемом острове? Так поступал Инглэнд. Или прирезать их, как свиней? Это была манера Флинта и Билли Бонса!
— Да, Билли был на это мастер! — заметил Израиль. — «Мертвые не кусаются», говаривал он. А вот теперь и сам умер. Железная рука был этот Билли Бонс!
— Это верно, он был суров и ловок, — сказал Сильвер. — Но заметьте: я человек мягкий вообще, настоящий джентльмен, могу сказать, но теперь настало тяжелое время. Дело надо делать серьезно. И я прямо объявляю, что стою за смерть. Если я буду когда-нибудь в парламенте и стану разъезжать в карете, то вовсе не желаю, чтобы эти господа явились ко мне и вмешивались в мои дела. Надо ждать, а когда настанет благоприятная минута, то не упускать случая!
— Джон! — вскричал боцман. — Вы — настоящий мужчина!
— Вы скажете это, когда увидите меня в деле! — проговорил Сильвер. — Я требую только одного, чтобы мне отдали Трелонея. Я хочу сам, вот этими руками свернуть шею этому теленку. Дик, — обратился он вдруг к молодому матросу, — будьте-ка милым малым и принесите мне яблоко, чтобы смочить горло.
Можете себе представить, какие ужасные секунды я переживал! Я хотел выскочить из бочки и спасаться бегством, но не был в силах: сердце у меня билось, а ноги отказывались служить. Я слышал, как Дик поднялся уже со своего места, но кто-то, должно быть, остановил его, и голос Гандса воскликнул:
— Ну уж, стоит сосать эту мерзость! Дайте-ка нам лучше рому!
— Дик, — произнес Сильвер, — я верю вам! Вот ключ. Там есть у меня бочонок рому, налейте жбан и тащите сюда.
Несмотря на мой страх, у меня мелькнула в голове мысль, что это был тот путь, каким мистер Арро добывал себе ром, стоивший ему жизни.
Пока Дик ходил за ромом, Израиль шептал что-то на ухо повару. Я уловил всего несколько слов, но и то было важно; эти слова были: «Больше ни один не поддается». Из этого я заключил, что еще были честные матросы на корабле, не поддававшиеся на увещания разбойников. Когда Дик вернулся, все трое выпили по очереди из жбана, причем один сказал: «За удачу!», другой: «За старика Флинта!», а Сильвер произнес: «За наше здоровье и благоденствие!»
В эту минуту в бочку упал яркий луч света, и, взглянув вверх, я увидел месяц, серебривший грот-мачту, и парус, сверкавший ослепительной белизной. Почти в то же мгновение с вахты раздался крик:
Не стану подробно описывать всего путешествия. Оно было вполне благополучно. Корабль наш оказался отличным, команда — искусной в морском деле, а капитан прекрасно исполнял свои обязанности. Но раньше, чем мы добрались до Острова Сокровищ, произошли события, которые стоит передать.
Во-первых, мистер Арро оказался даже хуже, чем о нем думал капитан. Он не пользовался никаким авторитетом среди матросов, и последние делали все, что им было угодно. Но хуже всего было то, что со второго или третьего дня плавания он стал показываться на палубе с мутным взглядом, раскрасневшимися щеками, заплетающимся языком и другими признаками злоупотребления вином. С каждым днем он опускался все ниже и ниже и, случалось, проводил целый день в каюте, лежа на своей койке. Но иногда он отрезвлялся на один или два дня и тогда исполнял свое дело довольно сносно. Откуда он получал водку — это было тайной, которую мы никак не могли открыть, как ни ломали себе голову. Мы терялись в догадках, и все наши подкарауливания не привели ни к чему. Когда же его спрашивали об этом, он или отвечал только смехом, если был пьян, или же, если бывал трезв, торжественно уверял, что не пьет ничего, кроме воды.
Он был не только бесполезен как штурман, но оказывал даже дурное влияние на матросов. Кроме того, ясно было, что он может дорого поплатиться за свою страсть к пьянству. Поэтому никто не был удивлен и даже огорчен, когда в одну темную ночь он исчез бесследно, и больше мы его не видели.
— Упал в море! — решил капитан. — Что ж, джентльмены, это избавляет нас от хлопот, а его — от железных оков, которые пришлось бы ему, пожалуй, одеть.
Но так как неудобно было обходиться без штурмана, то пришлось повысить одного из матросов. Наш боцман Андерсон, самый симпатичный из людей на судне, исполнял обязанности штурмана, хотя и сохранил свое прежнее звание. Знания морского дела мистера Трелонея, так много путешествовавшего, оказались также очень кстати, и он часто стоял на вахте в хорошую погоду. Кроме того, и другой боцман, Израиль Гандс, старый, опытный и добросовестный моряк, мог, в случае нужды, исполнять какую угодно работу. Он пользовался большим доверием и дружбой нашего корабельного повара, почему я, кстати, скажу несколько слов и об этом последнем. Разгуливая по палубе, он подвязывал костыль на ремне к шее, чтобы иметь свободными обе руки. Интересно было смотреть, как он бегал со своим костылем по кораблю, хватаясь иногда за переборку и приспосабливаясь к движениям судна. Особенно любопытное зрелище представлял он во время сильной качки: быстро, как никто другой, перебегал он по палубе, хватаясь временами за веревки, протянутые ради него в наиболее широких частях, — «серьги Долговязого Джона», как их называли. Часто он даже не пользовался при этом своим костылем, и тот висел на ремне, привязанном вокруг шеи. Но, несмотря на всю его ловкость и проворство, те из матросов, которые плавали с ним раньше, часто выражали сожаление, что он уже не тот, каким был когда-то.
— Это необыкновенный человек! — говорил мне боцман Гандс. — Он прошел хорошую школу в молодости и, если захочет, то может говорить как книга. К тому же, как он смел! Лев не может сравниться в храбрости с Долговязым Джоном. Я видел раз, как на него, безоружного, напало четверо человек, и он стукнул их друг о друга головами!
Вся команда уважала и даже слушалась его. Он имел особенную способность попадать каждому в тон и оказывать всем разные услуги.
Ко мне он был необыкновенно добр и всегда радовался, если я заходил к нему на кухню, которую он держал в удивительной чистоте: на стене висела сверкавшая посуда, а в одном углу помещалась клетка с попугаем.
— Входите, входите, Гаукинс! — говорил он обыкновенно. — Поболтайте с Джоном! Ни с кем не болтает он с таким удовольствием, как с вами. Садитесь сюда и слушайте новости. А вот и мой «Капитан Флинт», я прозвал так моего попугая по имени одного знаменитого пирата. Капитан Флинт предсказывает нам успешное путешествие. Не так ли, капитан?
Попугай начинал с невероятной быстротой выкрикивать: «Червонцы, червонцы, червонцы!» Можно было только удивляться, как не захватывало у него дух. Тогда Джон набрасывал платок на клетку и продолжал свой рассказ:
— Этой птице, Гаукинс, пожалуй, уже все двести лет: ведь попугаи живут очень долго. И это, наверное, самый замечательный попугай на свете. Подумайте только, он плавал вместе с Инглэндом, со знаменитым капитаном Инглэндом, пиратом. Он побывал и на Мадагаскаре, и на Малабаре, и в Суринаме, и в Портобелло. Он присутствовал при поднятии со дна морского затопленных судов; тут-то он и научился кричать: «Червонцы»! И в этом нет ничего удивительного, потому что их достали там целых триста пятьдесят тысяч, подумайте только, Гаукинс! Он был при абордаже судна «Вице-король Индии», в Гоа. А ведь если посмотреть на него, так можно подумать, что он еще настоящее дитя. Между тем немало он понюхал пороху — так ведь, капитан?
— Дружно! Поворачивай на другой галс! — выкрикивал попугай.
— О, это лихой матрос! — говорил повар и давал попугаю сахар из своего кармана. Затем попугай принимался долбить клювом перекладину в клетке и выкрикивать самые ужасные ругательства.
— Вот вам доказательство, — говаривал тогда Джон, — что дурное общество не проходит даром. Взять хоть эту старую, ни в чем неповинную птицу, которая сама не понимает, что говорит. Ведь она ругалась бы точно так же, будь здесь хоть сам капеллан!
При этих словах Джон дотрагивался до своих передних волос с таким торжественным видом, что я принимал его за лучшего человека в мире.
Между тем сквайр и капитан Смоллет продолжали держаться друг от друга на почтительном расстоянии. Сквайр, не стесняясь, выражал капитану свое презрение, капитан же, со своей стороны, вступал в разговоры только тогда, когда его вызывали на это, и говорил всегда резким и сухим тоном, без лишних слов. Он сознался, когда от него потребовали прямого ответа, что ошибался относительно команды, и что некоторые матросы не оставляли желать ничего лучшего, и все вообще исполняли свое дело вполне исправно. Что касается шхуны, то он откровенно восхищался ею, находя, что она так же слушается руля, как и примерная жена своего мужа.
— Но, — прибавлял он обыкновенно, — я все же знаю, что мы не вернемся назад, и не одобряю этого путешествия!
Сквайр поворачивался при этих словах спиной к капитану и говорил, шагая взад и вперед по палубе:
— Еще немного, и этот человек выведет меня наконец из терпения!
Бывала во время нашего плавания и свежая погода, но это только яснее обнаружило достоинства нашей «Испаньолы». Все на корабле казались довольными своей судьбой, да иначе и не могло быть, так как, я думаю, еще ни одну команду в мире не баловали больше нашей. По малейшему поводу матросов угощали двойной порцией грога, а также во все праздники, и каждый раз, как только сквайр узнавал о дне рождения кого-нибудь из своих подчиненных; на палубе постоянно стоял открытый бочонок с яблоками, так что каждый желающий мог брать оттуда, сколько ему было угодно.
— Ничего хорошего не выйдет из этого, — говорил капитан доктору Лайвесею. — Так баловать подчиненных, значит, только портить их, и они после сядут вам на шею. Я убежден в этом!
Но бочонок с яблоками сослужил нам службу, как вы скоро увидите, и не будь его, мы все погибли бы от руки изменников.
Мы были уже недалеко от острова (где именно, я умолчу об этом) и с часу на час ждали, что он покажется на горизонте. По вычислениям, это был последний день нашего пути, и в эту ночь, или самое позднее, утром, на следующий день, должен был показаться Остров Сокровищ. Мы держали на юго-юго-запад; ветер был благоприятный. «Испаньола» быстро неслась по спокойному морю, ныряя временами бушпритом в воду и поднимая кругом себя облако брызг. Все были в самом отличном настроении духа, предвкушая скорый конец первой половины нашего путешествия.
После захода солнца, окончив все свои работы, я направился было в свою каюту, но мне захотелось полакомиться яблоком, и я свернул на палубу. Люди, стоявшие на вахте, смотрели вперед, не покажется ли остров. Рулевой, стоя перед парусом, тихонько посвистывал себе под нос; кроме этих звуков да легкого плеска воды, ничто не нарушало окружающей тишины.
Я прыгнул в бочку, на дне которой оказалось всего одно яблоко, и, сидя здесь в темноте, едва не заснул под мерный плеск воды и покачивания судна. Очнулся я от дремоты только тогда, когда кто-то грузно опустился на палубу около бочки и облокотился о нее спиной, так что она покачнулась. Только что я собирался выскочить из бочки, как этот человек заговорил, и я узнал голос Сильвера.
Не успел он произнести и дюжины слов, как я переменил свое намерение вылезать из бочки и остался лежать в ней, прислушиваясь к разговору и весь дрожа от страха: из первых же слов я понял, что спасение всех порядочных людей на судне находилось в моих руках.
ГЛАВА XI
Что я услышал из бочки с яблоками
— Нет, не я, — говорил Сильвер, — а Флинт был капитаном, я же только помощником! Ногу свою я потерял в том же деле, где и старый Пью свои глаза. Искусный был хирург, который ампутировал мне ногу, — ученый из колледжа, а все же не отвертелся от виселицы, как и все остальные на «Корсо-Кэстле». То были люди Робертса, и случилось все это из-за того, что меняли название своего судна — то называлось оно «Королевское счастье», то еще иначе. Нет, уж как окрестили корабль, таким он и должен оставаться, по-моему. Вот «Кассандра», например, довезла нас в целости домой из Малабара после того, как Инглэнд взял «Вице-короля Индии». То же самое было и со старым кораблем Флинта. Зато я видел на нем немало золота.
— О! — вскричал с восхищением самый молодой из матросов. — Вот так удалец был этот Флинт!
— Дэвис тоже был хоть куда, по общему мнению, — продолжал Сильвер, — но я никогда не плавал с ним, а только с Инглэндом, да потом с Флинтом — вот и вся моя история. После плавания с Инглэндом я скопил 900 фунтов стерлингов, а с Флинтом 2000. Это ведь недурно для простого матроса? Деньги лежат в надежном месте, можете положиться на это. Куда девались все люди Инглэнда? Неизвестно. А где матросы Флинта? Большая часть из них здесь, и они не нарадуются этому; раньше-то пришлось некоторым поголодать. Старый Пью, например, как потерял зрение, тратил по 1200 фунтов в год, точно какой-нибудь лорд, заседающий в парламенте. А что он теперь? Положим, теперь-то он умер уже, но два года перед тем он просто голодал: просил милостыню, воровал, перерезал глотки при случае, а все-таки голодал!
— Да, можно бы умнее истратить деньги! — сказал молодой матрос.
— Можно бы, да только не дуракам! — вскричал Сильвер. — А теперь рассудите сами: правда, вы молоды, но умнее другого взрослого. Я сразу же понял это, как только увидел вас, и буду с вами говорить, как со взрослым мужчиной.
Можете себе представить мое негодование, когда я услышал те же самые льстивые слова, которые этот старый негодяй говорил и мне. Если бы только это было возможно, я убил бы его на месте. Между тем Сильвер продолжал дальше, не подозревая, что его подслушивают.
— Вот, например, «джентльмены удачи». Жизнь их, конечно, нелегкая, и они рискуют своей жизнью, но зато едят и пьют сладко, а после плавания фартинги [2] в их карманах превращаются в фунты. Но большая часть из них скоро все пропивает и затем снова ни с чем отправляется в море. Но это не в моем вкусе. Я никогда не сорю деньгами. Мне уже пятьдесят лет, заметьте. Еще это плавание, и тогда можно будет отдохнуть. Но, хотя я и не мотал деньги, я всегда жил всласть и никогда не отказывал себе в заветных желаниях: и спал мягко, и ел сладко. А с чего я начал? Был таким же простым матросом, как и вы!
— Недурно! — сказал матрос. — Только ведь теперь уж ваши денежки пропали, поди? Ведь вы не решитесь вернуться в Бристоль после этого плавания?
— А где же, вы думаете, лежат мои деньги? — насмешливо спросил Сильвер.
— Конечно, в Бристольском банке! — ответил его товарищ.
— Они еще были там, когда мы снимались с якоря! — сказал повар. — Но моя старуха уже взяла их теперь оттуда. «Подзорная труба» продана со всем, что в ней было, и старуха моя встретит меня… Я бы сказал вам, где, так как доверяю вам, но товарищи пожалуй, станут завидовать.
— И вы вполне доверяете вашей жене? — спросил матрос.
— «Джентльмены удачи», — ответил повар, — обыкновенно верят друг другу до некоторой степени, и они правы, можете положиться на это. Впрочем, я не из таких, которые дали бы проделать с собой такую шутку, а если бы и нашелся такой охотник, ему недолго пришлось бы наслаждаться в одном мире со старым Джоном. Были люди, которые боялись Пью, другие трепетали перед Флинтом, а Флинт сам боялся меня. Команда Флинта была из самых диких и разнузданных, и сам черт побоялся бы пускаться с ними в море. Ну, а между тем, хотя завзятых пиратов Флинта и нельзя было назвать овечками, я справлялся с ними, говорю не хвастаясь!
— Ну, скажу вам откровенно, — сказал молодой матрос, — прежде мне ваше дело было не по душе, а теперь, после этого разговора с вами, Джон, я согласен ударить с вами по рукам!
— Вы славный малый и с головой, — отвечал Сильвер, и так крепко потряс ему руку, что моя бочка задрожала. — Более подходящего человека для «джентльмена удачи» я в жизни своей не видывал!
Я стал понимать уже язык, на котором говорил Сильвер. Под «джентльменами удачи», он, очевидно, разумел обыкновенных пиратов, и та сцена, которая только что разыгралась передо мной, была просто-напросто вербовкой в пираты одного из честных матросов, быть может, последнего честного матроса.
Между тем Сильвер тихонько свистнул, и на палубе появился еще кто-то.
— Дик — наш! — сказал Сильвер.
— О, я так и знал! — ответил голос, в котором я узнал боцмана Израиля Гандса. — Он не глуп, этот Дик!
Он несколько секунд молча жевал свой табак.
— А вот что я хотел бы знать, Джон! — продолжал он. — Сколько еще времени мы будем ждать у моря погоды? Мне уже по горло надоел этот капитан Смоллет. Черт возьми, раздражает он меня так, что не стерпеть больше. Я хочу, наконец, спать в их каюте, угощаться их пикулями и винами!
— Израиль, — проговорил Сильвер, — ты никогда не отличался умом, но слышать-то ты можешь, для этого у тебя уши достаточно длинны. Ну, так слушай, что я скажу: ты будешь спать и есть плохо, и не будешь напиваться, и будешь вежлив, пока я не скажу, что настала пора действовать. Можешь положиться, что это будет так, мой милый!
— Что ж, я ничего и не говорю против этого! — заворчал боцман. — Что же я такое сказал? Но когда это будет, я спрашиваю?
— Когда? Черт возьми! — вскричал Сильвер. — Хорошо, если вы желаете знать, я скажу вам, когда это будет: когда я в состоянии буду управлять судном, вот когда. Ведь у нас на корабле первостатейный моряк, капитан Смоллет, и сквайр, и доктор; у кого хранится карта, я не знаю, и никто из вас не знает. Ну-с, так вот, когда сквайр и доктор найдут клад и перетащат его на корабль, тогда мы посмотрим. Если бы я был уверен во всех вас, то дал бы капитану Смоллету довезти нас до половины обратного пути, а уж потом бы покончил с ним!
— Что ж, мы ведь тоже моряки, я полагаю! — отозвался молодой Дик.
— Все мы только умеем исполнять чужие приказания, а не управлять ходом корабля. Если бы я мог сделать по-своему, то позволил бы капитану Смоллету довезти нас назад, по крайней мере, до пассатов. Потом мы справились бы и без него. Но я знаю, что вы все за люди, поэтому кончу с ними еще на острове, как только клад будет на корабле. Но ведь ваше счастье только в водке. Честное слово, у меня сердце болит, как я подумаю, что надо плавать с такими людьми, как вы!
— Потише, Долговязый Джон! — вскричал Израиль. — Кто же вам перечит?
— Уж я ли не видал кораблей?! И как много людей гибло из-за того, что слишком спешили! Я видал на своем веку виды, и вы могли бы разъезжать в собственных каретах, если бы только захотели. Но куда вам! Знаю я вас! Вы будете только напиваться своим ромом, а потом кончите виселицей!
— Всем известно, что вы умеете говорить, Джон! — сказал Израиль. — Но ведь и другие найдутся, которые не хуже вас командуют и правят рулем. Кричали-то они поменьше, чем вы, а делали свое дело и были хорошими товарищами!
— В самом деле! — заметил Сильвер. — Ну, а где они теперь? Пью был из таких людей, а умер нищим. Флинт тоже, а погиб от рома. О, это была славная шайка людей, только где она теперь?
— Но что же мы сделаем с нашими, когда настанет пора? — спросил наконец Дик.
— Вот это хвалю! — вскричал восторженно повар. — Этот малый в моем вкусе! Да, что же с ними сделать? Бросить на необитаемом острове? Так поступал Инглэнд. Или прирезать их, как свиней? Это была манера Флинта и Билли Бонса!
— Да, Билли был на это мастер! — заметил Израиль. — «Мертвые не кусаются», говаривал он. А вот теперь и сам умер. Железная рука был этот Билли Бонс!
— Это верно, он был суров и ловок, — сказал Сильвер. — Но заметьте: я человек мягкий вообще, настоящий джентльмен, могу сказать, но теперь настало тяжелое время. Дело надо делать серьезно. И я прямо объявляю, что стою за смерть. Если я буду когда-нибудь в парламенте и стану разъезжать в карете, то вовсе не желаю, чтобы эти господа явились ко мне и вмешивались в мои дела. Надо ждать, а когда настанет благоприятная минута, то не упускать случая!
— Джон! — вскричал боцман. — Вы — настоящий мужчина!
— Вы скажете это, когда увидите меня в деле! — проговорил Сильвер. — Я требую только одного, чтобы мне отдали Трелонея. Я хочу сам, вот этими руками свернуть шею этому теленку. Дик, — обратился он вдруг к молодому матросу, — будьте-ка милым малым и принесите мне яблоко, чтобы смочить горло.
Можете себе представить, какие ужасные секунды я переживал! Я хотел выскочить из бочки и спасаться бегством, но не был в силах: сердце у меня билось, а ноги отказывались служить. Я слышал, как Дик поднялся уже со своего места, но кто-то, должно быть, остановил его, и голос Гандса воскликнул:
— Ну уж, стоит сосать эту мерзость! Дайте-ка нам лучше рому!
— Дик, — произнес Сильвер, — я верю вам! Вот ключ. Там есть у меня бочонок рому, налейте жбан и тащите сюда.
Несмотря на мой страх, у меня мелькнула в голове мысль, что это был тот путь, каким мистер Арро добывал себе ром, стоивший ему жизни.
Пока Дик ходил за ромом, Израиль шептал что-то на ухо повару. Я уловил всего несколько слов, но и то было важно; эти слова были: «Больше ни один не поддается». Из этого я заключил, что еще были честные матросы на корабле, не поддававшиеся на увещания разбойников. Когда Дик вернулся, все трое выпили по очереди из жбана, причем один сказал: «За удачу!», другой: «За старика Флинта!», а Сильвер произнес: «За наше здоровье и благоденствие!»
В эту минуту в бочку упал яркий луч света, и, взглянув вверх, я увидел месяц, серебривший грот-мачту, и парус, сверкавший ослепительной белизной. Почти в то же мгновение с вахты раздался крик: