— Возьми меня с собой, — выдохнула она Симону в ухо. — Возьми меня с собой в Стокгольм. Мы можем жить в одной квартире, я отложила деньги. Симон, только мы с тобой.
Она хотела поцеловать его, но Симон вдруг отстранился. Положил руки ей на плечи, глубоко вдохнул.
— А как же Алекс?
— Алекс, — фыркнула она. — Алекс придурок. Так всю жизнь здесь и просидит. Олимпиада, не Олимпиада — когда ты в последний раз слышал рассказы о роскошной жизни борцов? — Карина запнулась на последних словах и выпалила их, словно боялась опоздать.
Она взяла Симона за руки и положила его ладони себе на талию, прижалась к нему. Все еще жесткий.
— Ну их к черту — Алекса, Неданос, все к черту. Свалим отсюда. Только ты и я. — Карина снова хотела поцеловать его, но Симон отодвинул ее. Карина разозлилась.
— Ты же хочешь. — Она крепче прижалась к его промежности. — Чувствую, что хочешь.
— Слушай, Карина… — Симон отступил, расцепил объятия и поднял руки. — Я не могу.
Его прервал звук быстрых шагов, камешки катились по склону. Луч карманного фонарика ослепил их.
— Вот вы где, — заорал Бруно. — Вы чем занимаетесь, мы же собирались купаться? Поставили фонарики и все такое. Пошли!
— Сейчас. — Симон заслонил глаза от света и покосился на Карину. Когда Карина увидела выражение его лица, у нее перехватило дыхание. Не возбуждение, не страх, что Бруно застал их вместе. Нечто другое, что ударило ее в живот, будто ржавым ножом. Сострадание.
Этот повернутый на музыке задрот Симон Видье, который годами вздыхал по ней и который наверняка несколько раз в неделю предавался влажным фантазиям о ней, пожалел ее.
Да как он посмел.
Глава 13
Осень 2017 года
Когда Анна в начале 2000 года проходила курс по следовательской работе, занятия у них вел старый опытный легавый из убойного отдела. Он говаривал, что для следователя опаснее всего решить все для себя с самого начала. Мозг тут же начинает автоматически подгонять любую информацию под результат. Информация, которая ведет к другим выводам, иногда попросту отметается.
“Внимательность к сомнениям, — наставлял он. — Умение смотреть на вещи непредвзято. Вот что отличает хорошего следователя от плохого”.
Фреска отлично вписывалась в эту систему рассуждений. Если решить, что на ней изображено темное озерцо, окруженное лесом и крутыми скалами, то так оно и будет. Можно сколько угодно отдаляться и приближаться — не увидишь ничего, кроме отражений в воде. Но как только поймешь, что там есть что-то другое, силуэт под темной поверхностью, то смотреть на картину и не видеть этой фигуры уже невозможно.
Анна и Агнес все утро проговорили о фреске, о Карле-Ю и Симоне Видье. Агнес так увлеклась, что не спросила о взломщике (которого Анна, может быть, вообразила), и Анну это вполне устроило. Ей совсем не хотелось, чтобы Агнес не чувствовала себя в безопасности в собственном доме, особенно теперь, когда они наконец нашли способ сблизиться. Обрели общий интерес. Они уже решили при первой же возможности еще раз попробовать отыскать каменоломню, чтобы Агнес могла сфотографировать ее. Одна только мысль о вылазке приводила Анну в хорошее расположение духа, несмотря на трагический контекст.
Утро следовало бы посвятить подготовке к разговору с полицеймейстером лена. Но Анна налила себе кофе, закрыла дверь кабинета и щелкнула по ссылке на статью Википедии — ссылку только что прислала ей Агнес, прямо из поезда.
Карл-Ю родился в 1943 году в Мальмё. Настоящее имя — Карл-Юхан Петтерсон. Учился в Королевской академии изящных искусств в Стокгольме, потом еще пара стипендий в Париже. Его ранние работы представляли собой улицы, такси и Сакре-Кёр, освещенный сзади. По мнению многих — многообещающий старт. В 1971 году двадцативосьмилетний Карл-Ю неожиданно заключил в ратуше Лунда брак с двадцатиоднолетней Элисабет Видье, с которой познакомился всего за несколько месяцев до этого. Может быть, он думал, что “Петтерсон” — это слишком обычно, потому что по какой-то причине пара стала носить не его фамилию, а фамилию Элисабет. В том же году у них родился сын, Симон. Даты в статье не было, но заключение брака и рождение ребенка в одном и том же году, вместе с гражданской церемонией, указывали на некоторую вынужденность свадьбы.
В начале семидесятых Карл-Ю писал очень мало. Возможно, между ним и живописью стояло отцовство, или он утратил вдохновение. В 1975 году он снова взялся за кисть, но стиль радикально изменился. Поросшие перелеском пригорки, шведские луга и леса, всегда с налетом меланхолии и мечтательности. Новый стиль принес Карлу-Ю огромную известность, его картины теперь где только не появлялись.
Анна защелкала по ссылкам на картины, и перед ней несколько раз открылся уже знакомый мотив. Вид из Табора. Утро, день, ночь. Анна нашла еще несколько темных озер, но, как и говорила Агнес, ни одно из них не походило на озерцо с фрески. Краски тоже были другие. В семидесятые-восьмидесятые Карл-Ю писал светло и энергично. Его картины становились все лучше, и к концу восьмидесятых он начал приобретать международное признание. Выставлялся в Берлине, Лондоне и Нью-Йорке, с отличными отзывами. А потом, как и рассказывала Гуннель из магазинчика, все обрело гораздо более мрачный оборот.
Единственный ребенок Карла-Ю и Элисабет, Симон, скончался осенью 1990 года — произошла трагедия, он утонул недалеко от родного дома. В том же году у Карла-Ю диагностировали наследственное заболевание, пигментный ретингит — болезнь глаз, которая со временем приводит к полной слепоте. И хотя популярность Карла-Ю продолжала расти и в нем видели одного из самых выдающихся художников своего поколения, в 1990-е и 2000-е годы он не выставлял новых работ, и неизвестно, были ли вообще завершенные работы. В 2010 году представитель семьи объявил, что Карл-Юхан страдает болезнью Альцгеймера и окончательно оставил живопись.
Стекла в окнах задребезжали от глухого грохота. Анна пока еще не привыкла к звуку взрывов во владениях “Glarea”. От грохота завибрировал пол, вибрация передалась кофейной кружке. По темной поверхности пошли маленькие круги.
Ровно в пять часов Анна закончила рабочий день. От Агнес пришло сообщение; дочь писала, что ее подвезли до дома и Анне не нужно ехать на вокзал. Интересно, кто ее подвез, подумала Анна. Кто-то из вчерашних девочек или их родителей, ответственных за встречу чада из школы? Какое-то время она боролась с побуждением позвонить и дознаться, но куратор ясно дал понять, что Агнес нуждается в личном пространстве, так что Анна неохотно отказалась от этой мысли.
Она порылась в базе, надеясь найти что-нибудь про Симона Видье, но, как и ожидала, ничего не нашла. В 1990 году систему еще не компьютеризировали, так что, если она хочет почитать материалы расследования, придется спуститься в архив. Однако Анна решила, что ее внимания требуют более важные вещи.
Например, что твой адвокат до сих пор не позвонил, прошептал Хокан. Мы оба знаем, что это значит. Что внутреннее расследование продолжается, что оно еще не закончено.
Что побег не помог…
Чтобы заткнуть Хокана, Анна решила пройтись по участку, поболтать со служащими. Ни на Йенса Фриберга, ни на его вызывающую раздражение коллегу Анна не наткнулась, но довольно быстро поняла, что слухи о вчерашнем инциденте уже начали распространяться. Полицейские постарше откровенно ухмылялись при ее появлении, но младшим во всяком случае хватило тактичности отвечать на ее вопросы нейтрально-вежливо. Надо в ближайшую же неделю разработать стратегию. Найти способ продемонстрировать, кто здесь отдает приказы.
По пути домой Анна настолько погрузилась в эту проблему, что с ней едва не приключилась беда. На одном из неявных поворотов, которых на холмах было множество, ей попалась встречная машина. Анна поздно обнаружила, что машина несется по ее полосе, и вильнула в сторону в последний момент. Оба правых колеса оказались на краю асфальта, брызговики предупреждающе хлопнули по ним, прежде чем Анна вернула колеса на асфальт. Она бросила взгляд в зеркало заднего вида и успела заметить задние огни белого пикапа с эмблемой “Glarea” и чем-то вроде телескопического крана на крыше; потом машина скрылась за следующим поворотом. Склоны по обеим сторонам дороги были крутые, поросшие могучими деревьями. Если бы Анна вылетела за обочину, последствия могли бы оказаться очень серьезными. Она пообещала себе впредь быть внимательнее.
Когда она свернула на площадку перед Табором, на ее обычном месте стояла чья-то машина. “Лендровер”, лет двадцать пять, а то и больше. Зеленый лак, бледный от солнца, на жести в нескольких местах заплатки. И все же машина не была рухлядью, как заметила Анна, подойдя ближе. В салоне убрано, обивка без дыр, чистая. Кому бы ни принадлежала машина, этот кто-то о ней заботился. Анна открыла дверь, шагнула в дом и услышала из кухни голоса. Рядом с ботинками Агнес стояли высокие резиновые сапоги; на миг ей показалось, что это сапоги Клейна, но потом она сообразила, что для Клейна они маловаты. Горел огонь в дровяной печи, на кухне было тепло и приятно пахло домом. Агнес сидела за столом с чашкой чая в руке. Напротив нее — худенькая женщина лет семидесяти в больших очках, волосы прикрыты шарфом. Дождевик женщины напоминал дождевик Клейна, но этим сходство не ограничивалось. Выражением лица женщина тоже походила на Клейна. Сдержанность, самообладание. Контраст между этой пожилой женщиной и Агнес — драные джинсы, розовые волосы, обилие косметики на лице — просто бросался в глаза. И все же эти двое, похоже, неплохо поладили.
— Это Элисабет, — сказала Агнес. — Она меня и подвезла.
Женщина встала и протянула худую руку с отчетливыми синими жилами на тыльной стороне ладони.
— Элисабет Видье. Я владелица дома. — Слова выходили у нее изо рта медлительно, как у сконских аристократов из старых фильмов. — У вас чудесная дочь.
— Спасибо, — сказала Анна. — И спасибо, что подвезли ее.
— Не за что. Мы случайно столкнулись на вокзале. Табор мне по пути.
Элисабет Видье сидела на стуле глубоко, чашку подняла высоко, словно ей не хотелось тревожить вещи без нужды. Голос был ясным, она не спрашивала, а утверждала.
— Агнес рассказала, что хочет стать фотографом. Что папа поощрял ее. Ведь ваш бывший муж умер?
— Да. — Анну поразила и прямота женщины, и то, что Агнес так разоткровенничалась перед чужим человеком. В то же время она не смогла подавить раздражения — Хокан, как обычно, оказался героем рассказов Агнес.
— Как он умер?
— От рака, — коротко сказала Анна. Ей удалось не споткнуться на слове.
— Соболезную. Мой отец умер примерно в том же возрасте. Инфаркт. — Старуха повернулась к Агнес. — Он тоже считал образование очень важным делом. — Она отпила чая. — Его величайшей мечтой было, чтобы мы с моей старшей сестрой Эббой учились в Лунде. Чтобы из нас что-то вышло.
— А вам этого хотелось? — спросила Агнес. — Учиться в Лунде?
Элисабет Видье склонила голову к плечу, рот сжался и стал еще уже. Анна готова была увести беседу от личных вопросов. Сделать незначительное извиняющееся движение — мол, Агнес еще слишком юна, чтобы владеть искусством светского общения. Но к ее удивлению, Элисабет Видье опередила ее.
— Мне нравилось учиться, — ответила она. — Я хорошо успевала в школе. Эббе учение давалось хуже. Учеба была не для нее, и она вышла замуж за Бенгта Андерсона. Предпочла, чтобы о ней заботились. Эбба из таких женщин. Проблемы с нервами, если вы меня понимаете.
Старуха сделала недовольное лицо.
— Сама я начала изучать юриспруденцию. Но отец умер, кто-то должен был позаботиться о матери, Эббе и усадьбе. Иногда все оборачивается совсем не так, как хотелось бы, верно?
Элисабет Видье отпила чая.
— Вы — преемница Хенри Морелля. — Еще одно утверждение.
— Да. Официально приступаю в следующий понедельник.
— Хорошо. Полагаю, он настраивал вас против меня. Вытащил ту старую историю с охотой и сказал, что у меня не все дома. Нет-нет, отвечать не обязательно. Я знаю, что он думает.
Элисабет Видье подняла свободную руку.
— Мы с Хенри Мореллем знакомы с юности. Он человек умный, да и обаятельный, когда захочет. Хенри и мой зять Бенгт Андерсон, безусловно, сделали много хорошего для поселка, многие ими восхищаются. — Старуха сузила глаза. — Скажем так: я не принадлежу к толпе их почитателей, и у меня есть на то причины. Но дело не в олене. — Казалось, Элисабет Видье собирается сказать что-то еще. Но она взглянула на Агнес, и ее мысли, похоже, приняли другое направление.
— Совсем забыла. У меня же в машине маленький подарок для вас. На новоселье. Агнес, будь добра, принеси его?
— Сейчас! — Агнес поднялась и вышла в прихожую.
— Не буду ходить кругами, — заговорила Элисабет Видье, едва за Агнес закрылась дверь. — Мой сын погиб в 1990 году — может быть, вы уже слышали?
Анна кивнула.
— Хорошо. Это сбережет нам время. Расследование быстро постановило, что его гибель — несчастный случай. Сама я в это не верю.
— Почему?
— Прежде всего потому, что даже если за расследование отвечал старый начальник участка, решения на самом деле принимал Хенри Морелль. Понимаете… — Элисабет Видье перегнулась через стол, — сын самого Хенри был в тот вечер на каменоломне.
— Алекс?
— Значит, вы с ним уже знакомы?
— Он на днях заходил в участок с Хенри.
Старуха сжала губы.
— Это не случайность. Хенри умен и хитер. Он представил вас кому-нибудь из троицы? Бруно или Мари? Карине Педерсен?
— Да-а… или… я познакомилась с Бруно, но о его жене только слышала. Хенри приглашал меня пообедать в местном ресторанчике.
Элисабет Видье нагнулась еще ниже.
— Анна, смерть Симона — не несчастный случай. В тот вечер произошло кое-что другое. Что-то, по поводу чего Хенри, мой зять Бенгт Андерсон, а может быть, и крошка-ресторатор Сорди договорились помалкивать.
Они услышали, как открылась дверь. Вошла Агнес. — Хенри Морелль манипулирует вами, — прошептала Элисабет Видье. — Может быть — с той самой секунды, что увидел вас в первый раз. Возможно, Хенри потому и цепляется так за свою должность все эти годы, что хочет быть уверен: правда о том, что случилось с Симоном, никогда не выплывет наружу. Но я хочу, чтобы вы, Анна, ее узнали. Выяснили, что на самом деле произошло в ту ночь, когда умер мой мальчик. Обещаете?
Она хотела поцеловать его, но Симон вдруг отстранился. Положил руки ей на плечи, глубоко вдохнул.
— А как же Алекс?
— Алекс, — фыркнула она. — Алекс придурок. Так всю жизнь здесь и просидит. Олимпиада, не Олимпиада — когда ты в последний раз слышал рассказы о роскошной жизни борцов? — Карина запнулась на последних словах и выпалила их, словно боялась опоздать.
Она взяла Симона за руки и положила его ладони себе на талию, прижалась к нему. Все еще жесткий.
— Ну их к черту — Алекса, Неданос, все к черту. Свалим отсюда. Только ты и я. — Карина снова хотела поцеловать его, но Симон отодвинул ее. Карина разозлилась.
— Ты же хочешь. — Она крепче прижалась к его промежности. — Чувствую, что хочешь.
— Слушай, Карина… — Симон отступил, расцепил объятия и поднял руки. — Я не могу.
Его прервал звук быстрых шагов, камешки катились по склону. Луч карманного фонарика ослепил их.
— Вот вы где, — заорал Бруно. — Вы чем занимаетесь, мы же собирались купаться? Поставили фонарики и все такое. Пошли!
— Сейчас. — Симон заслонил глаза от света и покосился на Карину. Когда Карина увидела выражение его лица, у нее перехватило дыхание. Не возбуждение, не страх, что Бруно застал их вместе. Нечто другое, что ударило ее в живот, будто ржавым ножом. Сострадание.
Этот повернутый на музыке задрот Симон Видье, который годами вздыхал по ней и который наверняка несколько раз в неделю предавался влажным фантазиям о ней, пожалел ее.
Да как он посмел.
Глава 13
Осень 2017 года
Когда Анна в начале 2000 года проходила курс по следовательской работе, занятия у них вел старый опытный легавый из убойного отдела. Он говаривал, что для следователя опаснее всего решить все для себя с самого начала. Мозг тут же начинает автоматически подгонять любую информацию под результат. Информация, которая ведет к другим выводам, иногда попросту отметается.
“Внимательность к сомнениям, — наставлял он. — Умение смотреть на вещи непредвзято. Вот что отличает хорошего следователя от плохого”.
Фреска отлично вписывалась в эту систему рассуждений. Если решить, что на ней изображено темное озерцо, окруженное лесом и крутыми скалами, то так оно и будет. Можно сколько угодно отдаляться и приближаться — не увидишь ничего, кроме отражений в воде. Но как только поймешь, что там есть что-то другое, силуэт под темной поверхностью, то смотреть на картину и не видеть этой фигуры уже невозможно.
Анна и Агнес все утро проговорили о фреске, о Карле-Ю и Симоне Видье. Агнес так увлеклась, что не спросила о взломщике (которого Анна, может быть, вообразила), и Анну это вполне устроило. Ей совсем не хотелось, чтобы Агнес не чувствовала себя в безопасности в собственном доме, особенно теперь, когда они наконец нашли способ сблизиться. Обрели общий интерес. Они уже решили при первой же возможности еще раз попробовать отыскать каменоломню, чтобы Агнес могла сфотографировать ее. Одна только мысль о вылазке приводила Анну в хорошее расположение духа, несмотря на трагический контекст.
Утро следовало бы посвятить подготовке к разговору с полицеймейстером лена. Но Анна налила себе кофе, закрыла дверь кабинета и щелкнула по ссылке на статью Википедии — ссылку только что прислала ей Агнес, прямо из поезда.
Карл-Ю родился в 1943 году в Мальмё. Настоящее имя — Карл-Юхан Петтерсон. Учился в Королевской академии изящных искусств в Стокгольме, потом еще пара стипендий в Париже. Его ранние работы представляли собой улицы, такси и Сакре-Кёр, освещенный сзади. По мнению многих — многообещающий старт. В 1971 году двадцативосьмилетний Карл-Ю неожиданно заключил в ратуше Лунда брак с двадцатиоднолетней Элисабет Видье, с которой познакомился всего за несколько месяцев до этого. Может быть, он думал, что “Петтерсон” — это слишком обычно, потому что по какой-то причине пара стала носить не его фамилию, а фамилию Элисабет. В том же году у них родился сын, Симон. Даты в статье не было, но заключение брака и рождение ребенка в одном и том же году, вместе с гражданской церемонией, указывали на некоторую вынужденность свадьбы.
В начале семидесятых Карл-Ю писал очень мало. Возможно, между ним и живописью стояло отцовство, или он утратил вдохновение. В 1975 году он снова взялся за кисть, но стиль радикально изменился. Поросшие перелеском пригорки, шведские луга и леса, всегда с налетом меланхолии и мечтательности. Новый стиль принес Карлу-Ю огромную известность, его картины теперь где только не появлялись.
Анна защелкала по ссылкам на картины, и перед ней несколько раз открылся уже знакомый мотив. Вид из Табора. Утро, день, ночь. Анна нашла еще несколько темных озер, но, как и говорила Агнес, ни одно из них не походило на озерцо с фрески. Краски тоже были другие. В семидесятые-восьмидесятые Карл-Ю писал светло и энергично. Его картины становились все лучше, и к концу восьмидесятых он начал приобретать международное признание. Выставлялся в Берлине, Лондоне и Нью-Йорке, с отличными отзывами. А потом, как и рассказывала Гуннель из магазинчика, все обрело гораздо более мрачный оборот.
Единственный ребенок Карла-Ю и Элисабет, Симон, скончался осенью 1990 года — произошла трагедия, он утонул недалеко от родного дома. В том же году у Карла-Ю диагностировали наследственное заболевание, пигментный ретингит — болезнь глаз, которая со временем приводит к полной слепоте. И хотя популярность Карла-Ю продолжала расти и в нем видели одного из самых выдающихся художников своего поколения, в 1990-е и 2000-е годы он не выставлял новых работ, и неизвестно, были ли вообще завершенные работы. В 2010 году представитель семьи объявил, что Карл-Юхан страдает болезнью Альцгеймера и окончательно оставил живопись.
Стекла в окнах задребезжали от глухого грохота. Анна пока еще не привыкла к звуку взрывов во владениях “Glarea”. От грохота завибрировал пол, вибрация передалась кофейной кружке. По темной поверхности пошли маленькие круги.
Ровно в пять часов Анна закончила рабочий день. От Агнес пришло сообщение; дочь писала, что ее подвезли до дома и Анне не нужно ехать на вокзал. Интересно, кто ее подвез, подумала Анна. Кто-то из вчерашних девочек или их родителей, ответственных за встречу чада из школы? Какое-то время она боролась с побуждением позвонить и дознаться, но куратор ясно дал понять, что Агнес нуждается в личном пространстве, так что Анна неохотно отказалась от этой мысли.
Она порылась в базе, надеясь найти что-нибудь про Симона Видье, но, как и ожидала, ничего не нашла. В 1990 году систему еще не компьютеризировали, так что, если она хочет почитать материалы расследования, придется спуститься в архив. Однако Анна решила, что ее внимания требуют более важные вещи.
Например, что твой адвокат до сих пор не позвонил, прошептал Хокан. Мы оба знаем, что это значит. Что внутреннее расследование продолжается, что оно еще не закончено.
Что побег не помог…
Чтобы заткнуть Хокана, Анна решила пройтись по участку, поболтать со служащими. Ни на Йенса Фриберга, ни на его вызывающую раздражение коллегу Анна не наткнулась, но довольно быстро поняла, что слухи о вчерашнем инциденте уже начали распространяться. Полицейские постарше откровенно ухмылялись при ее появлении, но младшим во всяком случае хватило тактичности отвечать на ее вопросы нейтрально-вежливо. Надо в ближайшую же неделю разработать стратегию. Найти способ продемонстрировать, кто здесь отдает приказы.
По пути домой Анна настолько погрузилась в эту проблему, что с ней едва не приключилась беда. На одном из неявных поворотов, которых на холмах было множество, ей попалась встречная машина. Анна поздно обнаружила, что машина несется по ее полосе, и вильнула в сторону в последний момент. Оба правых колеса оказались на краю асфальта, брызговики предупреждающе хлопнули по ним, прежде чем Анна вернула колеса на асфальт. Она бросила взгляд в зеркало заднего вида и успела заметить задние огни белого пикапа с эмблемой “Glarea” и чем-то вроде телескопического крана на крыше; потом машина скрылась за следующим поворотом. Склоны по обеим сторонам дороги были крутые, поросшие могучими деревьями. Если бы Анна вылетела за обочину, последствия могли бы оказаться очень серьезными. Она пообещала себе впредь быть внимательнее.
Когда она свернула на площадку перед Табором, на ее обычном месте стояла чья-то машина. “Лендровер”, лет двадцать пять, а то и больше. Зеленый лак, бледный от солнца, на жести в нескольких местах заплатки. И все же машина не была рухлядью, как заметила Анна, подойдя ближе. В салоне убрано, обивка без дыр, чистая. Кому бы ни принадлежала машина, этот кто-то о ней заботился. Анна открыла дверь, шагнула в дом и услышала из кухни голоса. Рядом с ботинками Агнес стояли высокие резиновые сапоги; на миг ей показалось, что это сапоги Клейна, но потом она сообразила, что для Клейна они маловаты. Горел огонь в дровяной печи, на кухне было тепло и приятно пахло домом. Агнес сидела за столом с чашкой чая в руке. Напротив нее — худенькая женщина лет семидесяти в больших очках, волосы прикрыты шарфом. Дождевик женщины напоминал дождевик Клейна, но этим сходство не ограничивалось. Выражением лица женщина тоже походила на Клейна. Сдержанность, самообладание. Контраст между этой пожилой женщиной и Агнес — драные джинсы, розовые волосы, обилие косметики на лице — просто бросался в глаза. И все же эти двое, похоже, неплохо поладили.
— Это Элисабет, — сказала Агнес. — Она меня и подвезла.
Женщина встала и протянула худую руку с отчетливыми синими жилами на тыльной стороне ладони.
— Элисабет Видье. Я владелица дома. — Слова выходили у нее изо рта медлительно, как у сконских аристократов из старых фильмов. — У вас чудесная дочь.
— Спасибо, — сказала Анна. — И спасибо, что подвезли ее.
— Не за что. Мы случайно столкнулись на вокзале. Табор мне по пути.
Элисабет Видье сидела на стуле глубоко, чашку подняла высоко, словно ей не хотелось тревожить вещи без нужды. Голос был ясным, она не спрашивала, а утверждала.
— Агнес рассказала, что хочет стать фотографом. Что папа поощрял ее. Ведь ваш бывший муж умер?
— Да. — Анну поразила и прямота женщины, и то, что Агнес так разоткровенничалась перед чужим человеком. В то же время она не смогла подавить раздражения — Хокан, как обычно, оказался героем рассказов Агнес.
— Как он умер?
— От рака, — коротко сказала Анна. Ей удалось не споткнуться на слове.
— Соболезную. Мой отец умер примерно в том же возрасте. Инфаркт. — Старуха повернулась к Агнес. — Он тоже считал образование очень важным делом. — Она отпила чая. — Его величайшей мечтой было, чтобы мы с моей старшей сестрой Эббой учились в Лунде. Чтобы из нас что-то вышло.
— А вам этого хотелось? — спросила Агнес. — Учиться в Лунде?
Элисабет Видье склонила голову к плечу, рот сжался и стал еще уже. Анна готова была увести беседу от личных вопросов. Сделать незначительное извиняющееся движение — мол, Агнес еще слишком юна, чтобы владеть искусством светского общения. Но к ее удивлению, Элисабет Видье опередила ее.
— Мне нравилось учиться, — ответила она. — Я хорошо успевала в школе. Эббе учение давалось хуже. Учеба была не для нее, и она вышла замуж за Бенгта Андерсона. Предпочла, чтобы о ней заботились. Эбба из таких женщин. Проблемы с нервами, если вы меня понимаете.
Старуха сделала недовольное лицо.
— Сама я начала изучать юриспруденцию. Но отец умер, кто-то должен был позаботиться о матери, Эббе и усадьбе. Иногда все оборачивается совсем не так, как хотелось бы, верно?
Элисабет Видье отпила чая.
— Вы — преемница Хенри Морелля. — Еще одно утверждение.
— Да. Официально приступаю в следующий понедельник.
— Хорошо. Полагаю, он настраивал вас против меня. Вытащил ту старую историю с охотой и сказал, что у меня не все дома. Нет-нет, отвечать не обязательно. Я знаю, что он думает.
Элисабет Видье подняла свободную руку.
— Мы с Хенри Мореллем знакомы с юности. Он человек умный, да и обаятельный, когда захочет. Хенри и мой зять Бенгт Андерсон, безусловно, сделали много хорошего для поселка, многие ими восхищаются. — Старуха сузила глаза. — Скажем так: я не принадлежу к толпе их почитателей, и у меня есть на то причины. Но дело не в олене. — Казалось, Элисабет Видье собирается сказать что-то еще. Но она взглянула на Агнес, и ее мысли, похоже, приняли другое направление.
— Совсем забыла. У меня же в машине маленький подарок для вас. На новоселье. Агнес, будь добра, принеси его?
— Сейчас! — Агнес поднялась и вышла в прихожую.
— Не буду ходить кругами, — заговорила Элисабет Видье, едва за Агнес закрылась дверь. — Мой сын погиб в 1990 году — может быть, вы уже слышали?
Анна кивнула.
— Хорошо. Это сбережет нам время. Расследование быстро постановило, что его гибель — несчастный случай. Сама я в это не верю.
— Почему?
— Прежде всего потому, что даже если за расследование отвечал старый начальник участка, решения на самом деле принимал Хенри Морелль. Понимаете… — Элисабет Видье перегнулась через стол, — сын самого Хенри был в тот вечер на каменоломне.
— Алекс?
— Значит, вы с ним уже знакомы?
— Он на днях заходил в участок с Хенри.
Старуха сжала губы.
— Это не случайность. Хенри умен и хитер. Он представил вас кому-нибудь из троицы? Бруно или Мари? Карине Педерсен?
— Да-а… или… я познакомилась с Бруно, но о его жене только слышала. Хенри приглашал меня пообедать в местном ресторанчике.
Элисабет Видье нагнулась еще ниже.
— Анна, смерть Симона — не несчастный случай. В тот вечер произошло кое-что другое. Что-то, по поводу чего Хенри, мой зять Бенгт Андерсон, а может быть, и крошка-ресторатор Сорди договорились помалкивать.
Они услышали, как открылась дверь. Вошла Агнес. — Хенри Морелль манипулирует вами, — прошептала Элисабет Видье. — Может быть — с той самой секунды, что увидел вас в первый раз. Возможно, Хенри потому и цепляется так за свою должность все эти годы, что хочет быть уверен: правда о том, что случилось с Симоном, никогда не выплывет наружу. Но я хочу, чтобы вы, Анна, ее узнали. Выяснили, что на самом деле произошло в ту ночь, когда умер мой мальчик. Обещаете?