— Горгулья у ней!

— Какая еще гогулья? — подхватил Мамаев рычащую собачечку. — Песик это ейный, Гаврюшечка, салонной породы. Вам почудилось, люди добрые. У Мартына в кабаке котел с зельем дурманным рванул, вот вы того дурманища и нанюхались. Женка! Ходь сюды!

Я поднялась на ноги.

— Ты его поколоти, — посоветовал кто-то. — Сковородой по хребтине али ухватом. А то, злыдень, повадился такую ладную молодку на зелено вино менять.

— Не буду! — Эльдар обнял меня за талию. — Никогда ее впредь не покину.

Он положил голову мне на плечо:

— Взяли сокола, Геля его уже в приказ потащила.

Мнения толпы меж тем разделились. Часть собравшихся выступала за экзекуцию, причем немедленную, но другая половина, в основном женская, предлагала решить дело поцелуями.

Я отвесила Мамаеву затрещину:

— Чтоб неповадно.

А он, выпустив Гаврюшу, обнял меня и с громким чмоком поцеловал в губы.

— У-у-у, — донеслось, будто издалека, разочарованное мужское и умиленное женское.

Потом нам покричали горько и считали, сколько длился поцелуй, а потом я поняла, что толпа разошлась, погорельцы уковыляли.

Мамаев отодвинулся, придерживая меня за плечи, в глазах его прыгали хитрые искорки:

— Ну что, домой тебя отвезти или в допросе желаешь участвовать?

— Допрос, — сказала я азартно. — Только Гаврюшу обратно преврати.

— Ав-р…

— Слишком ты приметный, дружище, — подхватил собачечку на руки чародей. — Я бы погодил.

— Ав-р!

— Ну давай, сам обернешься, когда совсем уж необходимость возникнет?

— В смысле? — перебила я этот странный диалог. — То есть ты меня этому фокусу не обучишь, оставив возможность перевоплощения этому разбойнику?

— Вот такой я тиран. — Эльдар предложил мне локоть. — Поспешим, Серафима Карповна, допрос не месть, его горячим подают.

Возражать смысла не имело, тем более что за поворотом нас поджидала коляска, в которую усадили меня с Гаврюшей, Мамаев занял место возницы.

В чародейском приказе раньше бывать мне не приходилось. Мимо ходила и проезжала, а когда Эльдар провел меня мимо дежурного в полутемный подвал, то узнала топчан и решетчатую стену, которую видела, когда на Руяне Зорин связывался с коллегами магическим образом.

В конце подвального коридора была дверь, за которой в небольшой комнатке за письменным столом ожидала нас Евангелина Романовна Попович. Перед чиновницей урчал портативный самописец, а на стуле в углу сидел, закинув ногу на ногу лакей Пьер.

То есть какое счастье, что он не через главный выход из кабака выбегал, я бы его не узнала. Куда только подевались его набриолиненная челка, усики стрелочками и подбритые бакенбарды? Стрижен он был коротко и выбрит, одет в добротный кафтан, штаны заправил в блестящие сапоги бутылками. Типичный берендийский купчик не средней, пониже, руки.

— Петр Иванов, кличка Барин, двадцати пяти лет, местный уроженец, — перечислила Геля то, что успела записать.

— Барин? — Эльдар выдвинул мне табурет, снял грязную, воняющую дымом шубу. — Стало быть, благородные жилища обчищал?

Я погладила Гаврюшу, уже свернувшегося у меня на коленях подремать.

Пьер сплюнул сквозь зубы:

— Нет у вас на меня ничего, сыскари.

— Мы и не обвиняем, — добродушно сказал Мамаев и присел на краешек стола. — Чем именно ты промышляешь, дело твое, не пойман — не вор.

— Ну как же не пойман? — неприятным голосом осведомилась Попович. — У Бобынина в номере крупная сумма была, а этот… Петр Иванов Бобынина ножиком пырнул и денежки присвоил.

— Не было этого!

— Ну как же не было? Коридорный, — Геля взглянула в бумаги, — Шемендюк показал, что поселялись вы с Бобыниным вместе, никуда не отлучались, только наутро Бобынина мертвым нашли, а тебя не нашли и денег тоже.

Пьер отпирался, Попович поджимала, мне стало скучно, Гаврюша уютно урчал на коленях, я зевнула, прислонилась спиной к стене.

— Нет у меня ножа, — бубнил арестант. — Вышел в лавку, вина прикупить, вернулся через три четверти часа, коридорного на месте не было, Бобынин мертвый лежит, саквояжа с деньгами нет, я и сбег от греха.

— С бутылками?


— Их оставил!

— Не было там полных бутылок. А сбег ты через окно, по пожарной лесенке, а саквояж на веревочке перед этим спустил.

— Нож тогда куда делся? А?

— Его зовут Ефим, — вдруг сказала я замогильным голосом, — подельника твоего. Вы втроем в нумере развлекались. Ефим соседний снял, и вы его для компании пригласили. Вы играли в карты, долго, пили, еще что-то… Нюхали? Не вижу. Ты ушел за вином. Ты не убивал. Ты испугался очень. Ефим… Форма морская парадная, плохая, потешная, с чужого плеча, кортик… Они подрались. Ты пришел, когда все было кончено… Глупо. Как же глупо. Ты мог большего от Аркадия добиться, Ефим тебе все планы поломал. Ты оставил ему саквояж и сбежал, а тот спокойно наутро из гостиницы съехал.

— Где теперь подельник? — Быстрый мужской баритон спрашивает негромко, будто опасаясь спугнуть.

— Здесь. — Я кивнула некрасивому мужчине в парадной офицерской форме. — Зол на Петрушку очень, у грани ждет, чтоб поквитаться. Нет?

Я прислушалась, потом поправилась:

— Нет, он не того ждет, не мести, он хочет, чтоб тело земле предали по обряду, отойти без того не сможет. Что ж ты, ирод, даже прикопать его нормально не смог? Мало того что убил, как собаку мусором закидал поверху… На берегу… причал еще старый… две ивы… Он сейчас в лицо тебе смотрит.

— Нет!

Я дернула головой, стукнувшись затылком о стену.

Лакей Пьер бился в падучей, пытаясь смахнуть с лица призрачные пальцы, которые даже я уже не видела.

— Попить бы, — попросила бледную Гелю.

— Давай, букашечка.

О зубы стукнулся металл фляги, и горло обожгло.

— Это ее остаточной магией накрыло, — бормотал Мамаев Геле. — Зорин убьет нас всех.

Чародей, оставив меня, склонился над арестантом, стал вливать в раскрытый рот коньяк.

— Авр-р? — собачечка зевнул сладко.

Младшие чины, появившиеся в допросной, выносили арестанта, тот обзывал меня ведьмою, а после принялся орать песню.

— Что это было? — спросила Евангелина Романовна.

— Я же объяснял: остаточная магия. Представь, сколько чар в этом подвале ежедневно твои коллеги творят, вот и пропитались стены.

Коньяк расползался в желудке горячей медузой, голова отяжелела.

— Ослабли запоры Артемидоровы, — пробормотала я хрипло. — Иначе никакие ваши, Эльдар, ошметки, видений бы не вызвали.

— Дашь посмотреть? — В голосе Мамаева звучал азарт. — Я запоры имею в виду.

— Ребятушки, — нежно сказала Геля, — а мое присутствие для ваших смотрин очень уж необходимо? Дела у меня образовались, в книгу постояльцев гостиничных взглянуть хочется, а она в кабинете, ну и сыскную команду к причалу организовать. Тебе призрак этот про то, где саквояж с деньгами, поведать не успел?

— Мертвым деньги неинтересны, — пожала я плечами.

— Оно и понятно. Можешь почившего Ефима заверить, что уже до рассвета… Ах нет, осмотр же еще! Завтра после полудня по обряду его сопроводим.

Попович говорила громко и будто бы не мне, а тому самому покойнику, а еще теребила нервно пуговицу на мундире, из чего я заключила, что надворная советница пребывает в панике.

— Как она с такими нервами в приказе служит? — спросила я Эльдара, когда за нею закрылась дверь.

— Перфектно! — ответил чародей. — Давай, девица, показывай.

— Авр-р?

— Погулять не хочешь? — Эльдар протянул собачечке печенье, достав из кармана.

Гулять Гаврюша не хотел, он и с коленей моих не сполз бы, если бы Мамаев не подхватил его под пузико и не поставил на пол. Гавр фыркнул, протопал к картузу, который валялся забытым у стены, и мгновенно в нем устроился.

— Показать не сложно. — Я улыбнулась, очень уж мило моя кракозябра в головном уборе смотрелась. — А вот сможешь ли ты увидеть, Эльдар Давидович?

— Не жеманься, — поторопил тот. — Не попробуем, не узнаем.

Я поднялась со стула, раскинула в стороны руки, закрыла глаза:

— Гляди!

Поначалу он молчал, после забормотал что-то неприличное, что-де в одежде эдакие штуки затруднительны, а вот ежели бы барышня Абызова разоблачиться согласилась… Окончание тирады перебил пронзительный присвист: