— Именно хочу! Раз вопросы любви мы, ко взаимному облегчению, обсудили, я очень хочу сказать о… не о любви.
Эльдар приосанился:
— Да жуй ты, не тормози. Я где угодно говорить могу, а Тришка наш скоро мышьяку тебе в тарелку сыпанет. Слушай! Помнишь, слухи ходили, что у Юлия Францевича в дому родственница дальняя проживает? Племянница?
— Яматайка?
— Папатайка! — Мамаев фыркнул. — Жуй! А помнишь, когда мы паука-давителя в гостинице брали, там девица нетяжелого поведения с нами страдала, андалузская прелестница Машенька?
— Это она племянница и есть?
— Точно. Только она не Машенька и не племянница. Сикера ее зовут, и она, представь себе, навь.
Тришка прислушивался изо всех сил, но без успеха. Басурманин тарахтел вполголоса, да еще на стол навалился, чтоб ближе к собеседнику быть. А тот, будто по волшебству протрезвевший, только глаза пучил да время от времени головой качал.
Через три четверти часа чиновники наконец засобирались, сунули половому денежку за груды, оделись. И последнюю фразу, сказанную у самого порога, Тришка услышал доподлинно.
— Эльдар, ты мне одно скажи, у нее там точно хвоста не было?
Вчера я посетила концерт, третьего дня побывала в театре, сегодня собиралась нанести визит княгине Кошкиной, бабушке Анатоля.
— Эти, пожалуй. — Ткнула я пальчиком в пару лайковых перчаток. — С меховой оторочкой я также возьму, и вон те, замшевые, упакуйте.
Зеленые глаза Евангелины Романовны прожгли во мне Дыру.
— Ежели меня за взятку, полученную в классе, понизят, вся вина на тебе, Серафима будет.
— Это если бы ты в обмен на презент услугу мне оказала, тогда да, тогда я бы первая на тебя доносить принялась. Но у нас презенты отдельно, а услуги отдельно, и никак они меж собою не связаны.
— Схоластика!
— Нет! Всего лишь три несчастные пары перчаток. Я, может, не умею иначе расположение показать, я, может, нелюдима и замкнута.
— Такая ты и есть, — ответила чиновница, а продавцу сказала: — Покупку я оплачу.
Погода стояла прекрасная, выйдя на улицу, я прищурилась от яркого зимнего солнышка. Время было обеденное, именно поэтому Геля смогла составить мне компанию по дороге к модисткам. Конечно, мастериц и на дом было возможно вызывать, но обстановка бобынинского родового гнезда настолько меня тяготила, что я пользовалась любым поводом из него ускользнуть.
— Тебе абсолютно необходимо в приказ возвернуться?
— Абсолютно. Но вечером я тебя не оставлю.
Попович поклонилась какому-то встречному господину. Из того, что поприветствовала она его первой, я заключила, что господин тот в чине выше надворного советника служит.
— Девица Мерло сегодня сызнова церковь Святого Демьяна посещала, — сказала Геля. — Ни дня не пропускает.
— Со стариком?
— Да.
Личность сего старца Евангелина выяснила еще третьего дня, расспросив Сухова. Бравый ротмистр исполнял при Анатоле ту же роль, что изображала при мне рыжая сыскарка, он был кем-то вроде дуэньи. Поэтому наши с князем свидания происходили вчетвером, и, пока я выслушивала пошлейшие комплименты либо пикировалась с кавалером, Павел Андреевич подвергался неявному, но тщательному допросу. Фамилия старца была Савицкий. Но его ни по фамилии, ни даже по имени-отчеству никто не называет. Говорят: старый пан. Геля предположила, что пан сей из Жечи произошел, отсюда и обращение. Годков ему преизрядно, может, сто, последние десять состоит обычным приживалом. За какие заслуги, Попович выяснить не удалось. Но, видимо, заслуги эти существовали в прошлом, потому что девицу Мерло определили старцу в сиделки. Лулу живет с ним в одной из гостевых пристроек и практически ни на минуту с ним не разлучается. Сухов рассказал, что с появлением бойкой гризетки старый пан своих покоев предпочитавший ранее не покидать, стал совершать долгие пешие прогулки в компании сиделки.
Услышав об этом, я испытала такую всепоглощающую ревность, что даже устыдилась. Что же эдакого рассмотрела моя ведьма в этой развалине? Чем он меня лучше? Так ее и спрошу при встрече. Именно этими словами.
Но скорой встречи не получилось. Караулить в церковном дворике Попович мне запретила, так что пришлось возложить надежды на визит в княжеский терем, то есть в резиденцию или дворец.
Может, он чародей, Савицкий этот? Но Геля, просмотревшая списки всех столичных чародеев, заверила меня, что нет, абсолютно рядовой обыватель.
Мы поравнялись с моей коляской, в которой нас дожидались горничные, прогулка заканчивалась, Евангелина собиралась вернуться на службу, а меня ждала примерка.
— До вечера, Серафима.
— Погоди. — Я придержала ее за рукав шинели. — У меня один вопрос имеется, который я тебе как бы и не задам.
— Про Зорина?
Пожав плечами, я горестно вздохнула:
— Как проводил меня третьего дня после… после всего этого ужаса, так и носа не кажет. Может, я обидела его чем?
Зеленые глаза Гели погрустнели:
— Вернется, этот вопрос ему адресуй. Нет его сейчас в городе, они с шефом на Руян отправились. Зачем, не спрашивай. Я попросту не знаю, меня, к прискорбию, сызнова из круга осведомленных удалили.
— А Эльдар Давидович?
— Предатель, — припечатала девушка. — Он-то вызнал что-то, красуется теперь, букашечками фонтанирует. Ладно, барышня Абызова, у меня дела, пойду… И главное, в отсутствие начальства себя главою приказа определил, а мы с ним и в классе и звании равны, но командует все равно Эльдар. А знаешь почему?
— Потому что мужчина и чародей?
— Слово в слово!
Геля досадливо топнула ногой:
— У меня своих дел по горло, я гризетку твою веду, так теперь еще убийство Ар… — Она быстро взглянула на ждущих неподалеку Март. — Ну ты знаешь, о чем речь.
Я быстро потянула чиновницу за руку, отводя подальше:
— Следствие все-таки ведется? Вы его так не оставили?
— Как можно? Не по закону это было бы, не по правде. Эльдар своих продавцов продолжает дергать, а про убийство поручил мне разобраться.
Я улыбнулась. Какой же все-таки молодец этот мужчина и чародей Мамаев, что меня вольным агентом в приказ определил. Иначе Геля ничего бы мне не рассказала и я продолжала бы взращивать свое разочарование всей берендийской сыскной системой.
— Далеко продвинулась?
— Изрядно, но теперь в стену уперлась, мне кузину твою надобно допросить. Но как я это сделаю, если о самом факте убийства сообщать ей не должна? Следствие-то тайное.
— Мы что-нибудь придумаем. — пообещала я. — Ступай, а то твой строгий временный начальник заругает. После службы домой не заезжай, время не трать, сразу ко мне.
— Думаю, старую княгиню удар хватит, ежели к ней в мундире сыскная чиновница явится.
— Моя гардеробная к твоим услугам будет. Не спорь. Это не подарки вовсе! А пока мы будем тебе достойный наряд подбирать, о делах потолкуем.
— Нянька?
— Я ее каждый день силою накачиваю, она редко в себя приходит.
— Жестоко, — решила Геля, — но действенно.
Она чмокнула меня в щеку, помахала горничным на прощанье и почти бегом отправилась в направлении приказа.
Платье ждало меня у модисток. Ткань, из которой кроилось и сшивалось это обманчиво простенькое одеяние, была драгоценнейшим паутинно-тонким шелком. От любого неловкого движения шелк грозил порваться, зато облегал тело прихотливым ажурным мерцанием.
Раздумывая о том, какая обувка достойна сего чуда, я наконец исполнила свою давнишнюю мечту о хрустальных туфельках. Разумеется, обычные сапожники либо обувщики мой заказ исполнить не могли, а приказчик чародейской лавки сообщил с почтением, что мастеров, которые смогут изогнуть хрусталь по размеру, он не знает. У него я приобрела изгибной аркан и семифунтовый кристалл, который, исходя из пыльного его вида, стоял в лавке с момента ее основания, лекала получила у сапожника. А после совместила все три компонента, влив в аркан толику огненной силы под восторженное аханье модисток и горничных.
Хрустальные туфельки стояли теперь, дожидаясь своего часа, в ногах платяного манекена.
Примерка заняла три четверти часа. Она была последней. Завтра наряд упакуют и доставят на Голубую улицу, с ним прибудет и платье Натали. Кузина выбрала себе салатный цвет, а подол велела украсить салатными же розочками. На мой вкус, выглядели зеленые розы точь-в-точь кочанчиками капусты. Но Наталья Наумовна настолько извела меня за прошедшие дни беседами о романах своих беспрецедентных, что я разрешила себе эту крошечную месть.
— Ах, Фима, — томно тянула она. — Какая это была страсть!
Я уже зачем-то знала, что слева от пупка его сиятельства есть родинка в форме полумесяца, а спать он предпочитает на животе.
Не пригодится! Пупок! Слово-то какое потешное!
— Ах, Фима, как счастлива могла бы я стать! Какое блаженство могла бы дарить этому человеку, оказавшемуся столь слабым и ничтожным…
Пупок!
Князем Кошкиным беседы не ограничивались, шкатулка была просмотрена до дыр, я уже, кажется, помнила назубок все имена-фамилии Натальиных кавалеров, все звания и даже прозвища. Рассказы ее в процессе несколько видоизменились. Кроме светлой грусти воспоминаний стали проскальзывать нотки мстительные. Наталья Наумовна, оказывается, обид не прощала. К примеру, господину Курицину, тому самому, с залысинами, она расстроила свадьбу с молоденькой купчихой, встретившись с нею в антракте оперного спектакля и открыв глаза на ветреность избранника. Вскоре выяснилось, что ни один из поклонников кузины воздаяния не избежал. Кто-то в любви пострадал, кто-то в делах — Наталья Наумовна, искусница, и это умела.
Самое для меня ужасное заключалось в невозможности избавиться от общества Натали. Газеты будто с цепи сорвались, живописуя мои похождения, и Геля потребовала от меня затаиться. Последней каплей стала заметка в зловредном «Чижике-пыжике», в которой развязно сообщалось, что барышня А. была замечена в компании жениха барышни Б., в нумере гостиницы, название которой сокращениями не скрыли.
Наталья Наумовна эту заметку тщательно в мой альбом наклеила и зловеще ее черными чернилами обвела. А после, пользуясь моим невольным заточением, принялась тянуть жилы амурными воспоминаниями. Не прощала она обид. До того меня довела, что свидания с князем я ждала с нетерпением.
Как же не хотелось мне возвращаться на Голубую улицу! Я бы велела кучеру ехать самой длинной дорогой, но горничных требовалось отпустить с поручениями. Агенты уже подыскали мне дом в столице, даже предложив несколько вариантов, и я хотела, чтоб Марты нынче же осмотрели предложенное.
Натали вышивала в гостиной. Подняв голову от пялец при моем появлении, она кивнула на свободное кресло:
— Как прошла примерка?
— Чудесно! Я поднимусь к себе, Маняшу проведаю.
— Оставь, — сказала кузина с нажимом. — Я навещала ее недавно, и получаса не прошло. И, Фимочка, не в обиду, мне отчего-то кажется, что твое общество на Марию Анисьевну не лучшим образом действует.
«Конечно, не лучшим, — могла бы я сказать, — примерно как навское зелье на твоего покойного брата действовало. Все время ей, притворщице, все больше и больше моей силы хочется. Силы-то мне не жаль, я лишь, памятуя предупреждения Ивана, опасаюсь Маняшино тело повредить».
Эльдар приосанился:
— Да жуй ты, не тормози. Я где угодно говорить могу, а Тришка наш скоро мышьяку тебе в тарелку сыпанет. Слушай! Помнишь, слухи ходили, что у Юлия Францевича в дому родственница дальняя проживает? Племянница?
— Яматайка?
— Папатайка! — Мамаев фыркнул. — Жуй! А помнишь, когда мы паука-давителя в гостинице брали, там девица нетяжелого поведения с нами страдала, андалузская прелестница Машенька?
— Это она племянница и есть?
— Точно. Только она не Машенька и не племянница. Сикера ее зовут, и она, представь себе, навь.
Тришка прислушивался изо всех сил, но без успеха. Басурманин тарахтел вполголоса, да еще на стол навалился, чтоб ближе к собеседнику быть. А тот, будто по волшебству протрезвевший, только глаза пучил да время от времени головой качал.
Через три четверти часа чиновники наконец засобирались, сунули половому денежку за груды, оделись. И последнюю фразу, сказанную у самого порога, Тришка услышал доподлинно.
— Эльдар, ты мне одно скажи, у нее там точно хвоста не было?
Вчера я посетила концерт, третьего дня побывала в театре, сегодня собиралась нанести визит княгине Кошкиной, бабушке Анатоля.
— Эти, пожалуй. — Ткнула я пальчиком в пару лайковых перчаток. — С меховой оторочкой я также возьму, и вон те, замшевые, упакуйте.
Зеленые глаза Евангелины Романовны прожгли во мне Дыру.
— Ежели меня за взятку, полученную в классе, понизят, вся вина на тебе, Серафима будет.
— Это если бы ты в обмен на презент услугу мне оказала, тогда да, тогда я бы первая на тебя доносить принялась. Но у нас презенты отдельно, а услуги отдельно, и никак они меж собою не связаны.
— Схоластика!
— Нет! Всего лишь три несчастные пары перчаток. Я, может, не умею иначе расположение показать, я, может, нелюдима и замкнута.
— Такая ты и есть, — ответила чиновница, а продавцу сказала: — Покупку я оплачу.
Погода стояла прекрасная, выйдя на улицу, я прищурилась от яркого зимнего солнышка. Время было обеденное, именно поэтому Геля смогла составить мне компанию по дороге к модисткам. Конечно, мастериц и на дом было возможно вызывать, но обстановка бобынинского родового гнезда настолько меня тяготила, что я пользовалась любым поводом из него ускользнуть.
— Тебе абсолютно необходимо в приказ возвернуться?
— Абсолютно. Но вечером я тебя не оставлю.
Попович поклонилась какому-то встречному господину. Из того, что поприветствовала она его первой, я заключила, что господин тот в чине выше надворного советника служит.
— Девица Мерло сегодня сызнова церковь Святого Демьяна посещала, — сказала Геля. — Ни дня не пропускает.
— Со стариком?
— Да.
Личность сего старца Евангелина выяснила еще третьего дня, расспросив Сухова. Бравый ротмистр исполнял при Анатоле ту же роль, что изображала при мне рыжая сыскарка, он был кем-то вроде дуэньи. Поэтому наши с князем свидания происходили вчетвером, и, пока я выслушивала пошлейшие комплименты либо пикировалась с кавалером, Павел Андреевич подвергался неявному, но тщательному допросу. Фамилия старца была Савицкий. Но его ни по фамилии, ни даже по имени-отчеству никто не называет. Говорят: старый пан. Геля предположила, что пан сей из Жечи произошел, отсюда и обращение. Годков ему преизрядно, может, сто, последние десять состоит обычным приживалом. За какие заслуги, Попович выяснить не удалось. Но, видимо, заслуги эти существовали в прошлом, потому что девицу Мерло определили старцу в сиделки. Лулу живет с ним в одной из гостевых пристроек и практически ни на минуту с ним не разлучается. Сухов рассказал, что с появлением бойкой гризетки старый пан своих покоев предпочитавший ранее не покидать, стал совершать долгие пешие прогулки в компании сиделки.
Услышав об этом, я испытала такую всепоглощающую ревность, что даже устыдилась. Что же эдакого рассмотрела моя ведьма в этой развалине? Чем он меня лучше? Так ее и спрошу при встрече. Именно этими словами.
Но скорой встречи не получилось. Караулить в церковном дворике Попович мне запретила, так что пришлось возложить надежды на визит в княжеский терем, то есть в резиденцию или дворец.
Может, он чародей, Савицкий этот? Но Геля, просмотревшая списки всех столичных чародеев, заверила меня, что нет, абсолютно рядовой обыватель.
Мы поравнялись с моей коляской, в которой нас дожидались горничные, прогулка заканчивалась, Евангелина собиралась вернуться на службу, а меня ждала примерка.
— До вечера, Серафима.
— Погоди. — Я придержала ее за рукав шинели. — У меня один вопрос имеется, который я тебе как бы и не задам.
— Про Зорина?
Пожав плечами, я горестно вздохнула:
— Как проводил меня третьего дня после… после всего этого ужаса, так и носа не кажет. Может, я обидела его чем?
Зеленые глаза Гели погрустнели:
— Вернется, этот вопрос ему адресуй. Нет его сейчас в городе, они с шефом на Руян отправились. Зачем, не спрашивай. Я попросту не знаю, меня, к прискорбию, сызнова из круга осведомленных удалили.
— А Эльдар Давидович?
— Предатель, — припечатала девушка. — Он-то вызнал что-то, красуется теперь, букашечками фонтанирует. Ладно, барышня Абызова, у меня дела, пойду… И главное, в отсутствие начальства себя главою приказа определил, а мы с ним и в классе и звании равны, но командует все равно Эльдар. А знаешь почему?
— Потому что мужчина и чародей?
— Слово в слово!
Геля досадливо топнула ногой:
— У меня своих дел по горло, я гризетку твою веду, так теперь еще убийство Ар… — Она быстро взглянула на ждущих неподалеку Март. — Ну ты знаешь, о чем речь.
Я быстро потянула чиновницу за руку, отводя подальше:
— Следствие все-таки ведется? Вы его так не оставили?
— Как можно? Не по закону это было бы, не по правде. Эльдар своих продавцов продолжает дергать, а про убийство поручил мне разобраться.
Я улыбнулась. Какой же все-таки молодец этот мужчина и чародей Мамаев, что меня вольным агентом в приказ определил. Иначе Геля ничего бы мне не рассказала и я продолжала бы взращивать свое разочарование всей берендийской сыскной системой.
— Далеко продвинулась?
— Изрядно, но теперь в стену уперлась, мне кузину твою надобно допросить. Но как я это сделаю, если о самом факте убийства сообщать ей не должна? Следствие-то тайное.
— Мы что-нибудь придумаем. — пообещала я. — Ступай, а то твой строгий временный начальник заругает. После службы домой не заезжай, время не трать, сразу ко мне.
— Думаю, старую княгиню удар хватит, ежели к ней в мундире сыскная чиновница явится.
— Моя гардеробная к твоим услугам будет. Не спорь. Это не подарки вовсе! А пока мы будем тебе достойный наряд подбирать, о делах потолкуем.
— Нянька?
— Я ее каждый день силою накачиваю, она редко в себя приходит.
— Жестоко, — решила Геля, — но действенно.
Она чмокнула меня в щеку, помахала горничным на прощанье и почти бегом отправилась в направлении приказа.
Платье ждало меня у модисток. Ткань, из которой кроилось и сшивалось это обманчиво простенькое одеяние, была драгоценнейшим паутинно-тонким шелком. От любого неловкого движения шелк грозил порваться, зато облегал тело прихотливым ажурным мерцанием.
Раздумывая о том, какая обувка достойна сего чуда, я наконец исполнила свою давнишнюю мечту о хрустальных туфельках. Разумеется, обычные сапожники либо обувщики мой заказ исполнить не могли, а приказчик чародейской лавки сообщил с почтением, что мастеров, которые смогут изогнуть хрусталь по размеру, он не знает. У него я приобрела изгибной аркан и семифунтовый кристалл, который, исходя из пыльного его вида, стоял в лавке с момента ее основания, лекала получила у сапожника. А после совместила все три компонента, влив в аркан толику огненной силы под восторженное аханье модисток и горничных.
Хрустальные туфельки стояли теперь, дожидаясь своего часа, в ногах платяного манекена.
Примерка заняла три четверти часа. Она была последней. Завтра наряд упакуют и доставят на Голубую улицу, с ним прибудет и платье Натали. Кузина выбрала себе салатный цвет, а подол велела украсить салатными же розочками. На мой вкус, выглядели зеленые розы точь-в-точь кочанчиками капусты. Но Наталья Наумовна настолько извела меня за прошедшие дни беседами о романах своих беспрецедентных, что я разрешила себе эту крошечную месть.
— Ах, Фима, — томно тянула она. — Какая это была страсть!
Я уже зачем-то знала, что слева от пупка его сиятельства есть родинка в форме полумесяца, а спать он предпочитает на животе.
Не пригодится! Пупок! Слово-то какое потешное!
— Ах, Фима, как счастлива могла бы я стать! Какое блаженство могла бы дарить этому человеку, оказавшемуся столь слабым и ничтожным…
Пупок!
Князем Кошкиным беседы не ограничивались, шкатулка была просмотрена до дыр, я уже, кажется, помнила назубок все имена-фамилии Натальиных кавалеров, все звания и даже прозвища. Рассказы ее в процессе несколько видоизменились. Кроме светлой грусти воспоминаний стали проскальзывать нотки мстительные. Наталья Наумовна, оказывается, обид не прощала. К примеру, господину Курицину, тому самому, с залысинами, она расстроила свадьбу с молоденькой купчихой, встретившись с нею в антракте оперного спектакля и открыв глаза на ветреность избранника. Вскоре выяснилось, что ни один из поклонников кузины воздаяния не избежал. Кто-то в любви пострадал, кто-то в делах — Наталья Наумовна, искусница, и это умела.
Самое для меня ужасное заключалось в невозможности избавиться от общества Натали. Газеты будто с цепи сорвались, живописуя мои похождения, и Геля потребовала от меня затаиться. Последней каплей стала заметка в зловредном «Чижике-пыжике», в которой развязно сообщалось, что барышня А. была замечена в компании жениха барышни Б., в нумере гостиницы, название которой сокращениями не скрыли.
Наталья Наумовна эту заметку тщательно в мой альбом наклеила и зловеще ее черными чернилами обвела. А после, пользуясь моим невольным заточением, принялась тянуть жилы амурными воспоминаниями. Не прощала она обид. До того меня довела, что свидания с князем я ждала с нетерпением.
Как же не хотелось мне возвращаться на Голубую улицу! Я бы велела кучеру ехать самой длинной дорогой, но горничных требовалось отпустить с поручениями. Агенты уже подыскали мне дом в столице, даже предложив несколько вариантов, и я хотела, чтоб Марты нынче же осмотрели предложенное.
Натали вышивала в гостиной. Подняв голову от пялец при моем появлении, она кивнула на свободное кресло:
— Как прошла примерка?
— Чудесно! Я поднимусь к себе, Маняшу проведаю.
— Оставь, — сказала кузина с нажимом. — Я навещала ее недавно, и получаса не прошло. И, Фимочка, не в обиду, мне отчего-то кажется, что твое общество на Марию Анисьевну не лучшим образом действует.
«Конечно, не лучшим, — могла бы я сказать, — примерно как навское зелье на твоего покойного брата действовало. Все время ей, притворщице, все больше и больше моей силы хочется. Силы-то мне не жаль, я лишь, памятуя предупреждения Ивана, опасаюсь Маняшино тело повредить».