— Да почему я должен за ее печаль отвечать?
— Потому что у меня и так все в этой жизни есть, а у нее никогда ничего не было, только брат беспутный, и того убили.
— А я тут при чем? — осторожно спросил Иван. — Ну в этой твоей многослойной повинной комбинации? Чего я у твоей кроткой родственницы отобрал? Я, Фима, не приз драгоценный, а живой человек, со своими желаниями.
— Но мы должны…
— Ничего я барышне Бобыниной не должен, — отрезал Зорин. — А вот ты должна, но не ей, а мне. Прельстила добра молодца, отвечай за это.
В голове у меня происходило нечто, походившее на перекатывание сухого гороха в погремушке, фразы рассыпались бессмысленным треском.
— Совсем ты меня запутал, Ванечка, — полезла я целоваться.
— А ты меня истерзала… Как представлю тебя с другими…
— Чего? — Я отстранилась, сразу осознав, что стою я в захламленном заднем дворе низкосортной гостиницы, что холодно, что на карнизе дурындой орет зимняя птица. — С какими еще другими?
— По которых твой учитель мне поведал. — Зорин поморщился. — Я пытаюсь с этим свыкнуться, Серафима, памятуя о твоей стихии, которая провоцирует страсть, но пока не особо преуспел.
— Что именно он тебе сказал?
— Что с другими делить придется, что восемь у тебя нынче сожителей, ты среди них девятая.
— А про то, что с одним из тех восьми ты знаком, Гуннар, конечно, упомянуть забыл? Вот ведь, старый… гм… шутник. — Я взяла чародея под руку. — Давай, вези меня домой, Болван Иванович. Голодный он там, наверное, сожитель, с которым ты меня представлял.
— Это не люди? Кошки?
— Сонные коты, — поправила я торжественно. — Я Гуннаров круг открываю, я закрываю. И вообще, сильная и независимая женщина, с восемью-то котами.
Когда мы ехали домой, я велела извозчику заложить крюк, чтоб проехать мимо пешеходного мостика с крылатыми статуями.
— Видишь? — говорила я Ивану. — Их тут на самом деле не четыре, а вдвое больше, потому что отражение в воде зеркально. До весны поверь мне на слово, а как лед сойдет, убедишься сам. Когда пересекаешь реку, у начала моста открываешь, сходя с него — размыкаешь круг или наоборот, потому что, в сущности, не важно, внутрь или вовне направлено движение.
— Твое чародейство особенное, — сказал Зорин. — Оно не похоже на привычные арканы либо нити силы.
— Поэтому сновидцы особняком от прочих стоят, — кивнула я. — А еще потому, что с тонким миром работать могут, а еще… Ах, поскорее бы здесь все закончить, мне столько еще тайн познать предстоит!
После моих слов Иван отчего-то погрустнел. До Голубой улицы мы молчали, каждый думал о своем.
Уже переодеваясь в спальне, я заметила, что потеряла где-то мамаевскую звездочку-подвеску, наверное, цепочка соскользнула с шеи, когда Зорин снимал мне через голову сорочку.
Гаврюша поел и опять попросился гулять.
— Умучиться с тобою можно, — вздохнула я, распахивая балконную дверь. — А станет вас больше, хоть швейцара для открываний-закрываний нанимай.
Кот ответил «авром», нисколько мне не сочувствуя.
Велев Мартам подать мне писчие принадлежности, я составила письмо банковскому агенту и отправила обеих отнести послание. Мне нужен дом здесь, в Мокошь-граде. Достаточно большой, чтоб с удобством разместить всех «сожителей», городской, но окраинный, и чтоб прилегало к нему довольно земли, парк либо луг для кошачьих прогулок. Все это я изложила в письме, указав также, что интересует барышню Абызову Цветочная улица, что на другом берегу Мокоши, и что, ежели какая-нибудь из тамошних вилл сдается либо торгуется, Серафима Карповна эту возможность с радостью рассмотрит.
Горничные ушли исполнять поручение, и мое удовлетворение собственной деловою хваткой потихоньку сменило беспокойство. Оно еще усилилось, когда из смежной комнаты вышла ко мне фальшивая Маняша. Навья — Луиза Мерло.
— Хворь тебя оставляет? — с преувеличенным дружелюбием спросила я. — Жар спал?
Она повела носом, будто принюхиваясь:
— Это кто ж нас сегодня пользовал? Зорин?
Нянька заколола волосы в высокую непривычную прическу, и от этого вида я никак не могла отрешиться от фальши разговора.
— Наталья Наумовна скучает, наверное, — пробормотала я, бочком продвигаясь к выходу. — Развлеку ее, пожалуй, беседой.
— И я спущусь, — кивнула «Маняша», — разомну конечности.
Натали вышивала, едва кивнув в ответ на приветствие, она показала мне шелковые вензеля, принимая восторги с милой смущенной улыбкой.
Нянька устроилась в уголке, как бы не включая себя в беседу, раскрыла стоящую у кресла рукодельную корзинку, я села подле кузины, но к пяльцам не прикоснулась.
— По какой же надобности, Фимочка, тебя сегодня господин Зорин тревожил?
— По служебной, — сухо ответила я.
Беседа грозила иссякнуть, так толком и не начавшись. Канительные «Н.З», расползающиеся на шелке под руками кузины, нервировали меня чрезвычайно. Пусть уж Иван поскорее ей об окончании притворства сообщит, а то у меня никаких нервов не останется.
Поискав взглядом, чем можно занять руки, кроме ненавистного вышивания, я заметила шкатулку красного дерева, стоящую на столе.
— Памятные вещицы я там храню, — любезно сообщила на мой вопрос Натали. — Если любопытствуешь, изволь, нисколько не возражаю.
Под резной крышкой обнаружился ворох писем, надписанных больше чем одним почерком, увядшие бутоньерки — воспоминания о первых балах, маска черного бархата, стопка фотографических карточек. Последние я и принялась рассматривать. Там были изображены мужчины: бравый офицер с черными усиками, господин во фраке с умным взором и ранними залысинами над высоким лбом, студент в фуражке, огроменный детина в холщовой рубахе с мольбертом наперевес.
Про каждого из них Натали рассказывала с томной грустью. Называла имена, род занятий, а также сообщала, чего господа эти сподобились достичь на сегодняшний момент. Все это были ее прошлые воздыхатели, и говорить о них доставляло кузине удовольствие. Я же боролась с зевотой. Наталья Наумовна сняла ленточку с писем, принялась зачитывать мне пассажи из переписок, касаемые изображенных кавалеров.
— Понимаю, Фимочка, что мои скромные победы на полях Амура ни в какое сравнение с твоими не идут.
— Да разве это соревнование? — Широко и фальшиво улыбнувшись, я взяла следующую карточку. — Этот бравый морской офицер тоже пал жертвою твоих чар?
Сызнова зашуршали письма, дно шкатулки обнажилось, я обрадовалась, что тема амурных побед скоро иссякнет.
Бедная моя кузина, бедная. Ежедневно сидеть в гостиной в одиночестве да реликвии перебирать, довольно грустное времяпровождение. Ну а чем еще заниматься? У берендийских аристократок занятий в жизни не особо положено. По молодости все живее происходит, красивой надо быть, приятной, привлекательной, в обществе появляться. Все для того, чтоб замуж удачно взяли. После, выйдя замуж, домом занимаешься. Если супруг не беден, слуг у тебя будет довольно, вот ими и командуешь. Но Натали одинока, время балов и флирта прошло, из слуг одна кухарка, но Акулина сама кем хочешь покомандует. А налаженный более-менее быт особых забот не требует. Вот и сидит голубица, вспоминает…
Рукою я нырнула в шкатулку, чтоб точно убедиться в ее пустоте. Пальцы нащупали что-то, и я извлекла на свет бумажную розу. Ворсинки на сгибах сообщали о преклонном возрасте поделки. Роза для розы. Именно таким образом складывал свои письма мне князь Кошкин. Роза для розы!
Я подняла на кузину ошарашенный взгляд.
— Рано или поздно, Фимочка, ты об этом бы узнала, — проговорила Натали со вздохом. — Анатоль и я…
— Позволишь? — Я держала розу в раскрытых ладонях, будто новорожденного цыпленка.
— Полюбопытствуй. Это уже такая древняя история…
Истории было лет десять, я взглянула на дату внизу, но высчитывать точный возраст поленилась. В записке оказалась всего пара строк: радость от скорой встречи и обещание блаженств, превосходящих прошлые. Зачем я это читаю?
— Мы были так молоды, — прошептала Натали. — Моя неопытность и наивность сыграли злую шутку тогда.
— У тебя с князем был роман?
— Рано или поздно ты об этом бы узнала.
Что ж она одно и то же произносит? Можно подумать, князьевы романы должны меня в неистовство приводить.
— Погоди, милая, — проговорила я торопливо. — Ты меня про Анатоля упреждала, что-де гадкий он человек, чтоб не прикипала я к нему сердцем. Князь обидел тебя?
— Обидел, — кивнула кузина, промокнув платочком тихие слезы. — Я была молода, Фимочка, и влюблена. А он…
— Что он?
— Девушкам о таком даже думать неприлично.
Она замолчала с видом оскорбленной добродетели.
Думать, значит, неприлично, а подсовывать улики ничего не подозревающей мне в самый раз?
— Почему он на тебе не женился? — спросила я деловым тоном. — В записке обещались повторные блаженства, значит, самые первые он от тебя уже получил?
— Старая княгиня вмешалась, — скривилась Натали. — Меня чуть не поганой метлой погнали.
— Ужасно. — В прихожей мне послышался шум, видимо, вернулись горничные. — Надеюсь, за десять лет Анатоль от бабушкиной опеки избавился.
И, закончив беседу сим оптимистичным предположением, я отправилась к Мартам. Вот не зря я не люблю с Натальей Наумовной время проводить, каждый раз умудряется кузина мне какую-нибудь неприятность озвучить. И жалко ее, и гадко, и не представляется, что мне по поводу этих неприятностей делать прикажете. Розовобумажный Анатоль!
Единственное, что меня обрадовало, то, что нянька осталась в гостиной.
Мамаев толкнул дверь с такою силой, что створка грохотнула о стену.
— Серафима?
Женщина повернулась от окна, ее высокая тонкая фигура нисколько на Серафимину не походила. Подробности облика скрывал яркий дневной свет из-за спины.
— Эльдар-р, — она тянула гласные и гортанное «р» также получилось длинным, — прибежал на зов, быстро явился.
— Имею честь быть с вами знакомым?
— Счастие, Эльдар. Ты имеешь счастие. — Женщина развела руки, с левой ладони свисала серебряная цепочка с кулоном-звездочкой. — Дверь-то закрой, холодно.
— Где барышня Абызова?
— Абызова? — Женщина тряхнула подвеской. — Бар-р-рышня Абыз-з-зова…