— Лулу, — твердо продолжила я. — Востроглазая кудрявая барышня не нашего происхождения. Припоминаете?
— Вы знакомы с сей девицей?
— Немного. Ровно настолько, чтоб полюбопытствовать, где она нынче обретается.
— На вилле осталась, на острове, — любезно ответил адъютант. — Простите, Серафима Карповна, мне необходимо кое о чем немедленно распорядиться.
И он отошел. Лжец! Никого они там не оставили, двери-окна досками заколочены, пустота и тишина.
Распоряжения, которые должен был отдать Сухов, касались фейерверка. Он гаркнул команду служивым, и в ночном небе громыхнуло, рассыпались гроздья разноцветных огоньков. Их яркое мельтешение осветило далекие фигурки князя Кошкина и Евангелины, забредших почти на середину реки.
— О чем беседовали? — спросила я чиновницу уже на пути домой.
— О том, как его сиятельство тебя обожает, — ответила та с девчачьей ядовитостью, преувеличенно явной и от того забавной. — Пришлось даже обиду показать эдаким небрежением.
Мы похихикали, а после Геля сказала серьезно:
— А еще про скулу твою извазюканную и кузена-мерзавца.
— Это зачем еще?
— Его сиятельство очень желает в лучшем виде пред тобою показаться, сокрушается, что ошибок немало совершил, исправить их хочет.
Мы синхронно посмотрели на спину ротмистра Сухова, исполняющего роль возницы. Геля мне подмигнула:
— Счастливица ты, Серафима.
У крыльца она велела адъютанту подождать:
— Завтра зайду, без меня из дома ни шагу.
— А с тобой?
Геля вздохнула:
— Со мною тоже полной свободы не получишь. Завтра концерт, послезавтра — театр, послепосле… визит к сиятельной княгине. Вот тут закавыка, меня туда могут попросту не взять…
— Вы, что ли, с Анатолем все время расписали?
— Ну да. — Она подняла брови домиком. — Его сиятельство не собирается соперникам за сердце Серафимы ни единого шанса дать. А вот уже после бабушкиных пирожков тебя в резиденцию допустят.
Пока я возмущенно дышала, Евангелина Романовна шевелила губами и загибала пальчики в перчатках:
— Значит, три, четвертый — княгиня, спирит, опять театр, после — Новогодье, тут уж придется Наталье Наумовне семейный постный ужин организовывать, первого сеченя — свобода до второго, а вечером…
— Оставь, — сказала я, отдышавшись. — После визита в резиденцию я ваших планов придерживаться не намерена.
— Для того чтоб их не придерживаться, их надо знать. — Зеленые глаза полыхнули яростью. — Я понимаю, любезная барышня Абызова, что для тебя все происходящее не более чем игрушки, а для меня — опаснейшая авантюра. Думаешь, мне в вашей аристократической возне поучаствовать охота?
— Ну так и ступай с Богом! — негромко, с той же яростью, предложила я. — Сама справлюсь!
— Не справишься. Именно потому, что под это не заточена. Ты умная, хитрая, сильная, но… — Она наклонилась, обняв меня за плечи и приблизив лицо. — Иван велел мне Неелову твою отыскать, и я эту задачу исполню.
— Твой Иван…
— Князь его изничтожит, — перебила Попович, — сил у него достанет. Наш приказ и без того по тонкому льду ходит, шажок в сторону — и полынья.
— Брют не позволит, он клятву мне дал.
— А ты ему что в клювике за это поднесешь?
Ротмистр, зябнущий в санях, поинтересовался, когда барышни наконец нашепчутся на прощанье.
— Обождите, Павел Андреевич, еще минуточку! — пропела Евангелина громко и продолжила бормотать: — Канцлер велел тебе к Анатолю присмотреться. Не дергайся. Конечно, подслушивала, не хватало еще такой момент упускать. Наипервейший сыскарский талант — вовремя подслушать. Так вот и присматривайся! Если Юлий Францевич что-то почуял, присмотреться там есть к чему.
Сухов терял терпение, Геля быстро поцеловала меня в щеку:
— Сдюжим, Серафима, не бойся. Хотя бы потому справимся, что нас, женщин, мало кто за серьезных соперников считает.
Марта-толстушка зевала, впуская меня в дом:
— Почивают все уже, барышня. Давайте я вас ко сну подготовлю.
Справилась она споро. Сытый и бодрый Гаврюша сидел огромной копилкой у балконной двери.
— Ступай погулять, хороший мальчик, — отпустила я его в ночь и закуталась в одеяло.
Марта оставила мне ночник и, пробормотав сарматскую молитву, отправилась к себе.
А ведь Евангелина во всем права, канцлерову милость мне отработать придется. Вместо того чтоб князя презрением одаривать, надо его вниманием окружить. Что там с ним неладно? Обычный, знакомый Анатоль, не в злобной, а в умилительной своей ипостаси.
Вспомнив, с каким остервенением князь пытался убить мелкого тогда Гавра, я поморщилась. Такой же мерзавец, как и Аркадий. Родственные души. Недаром Натали меня про Кошкина пыталась предупредить. Кстати, о чем именно? Что у них эдакого могло приключиться? И когда?
Раздумывая так и эдак, я уже почти погрузилась в черноту, заменяющую мне сон, когда дверь смежной комнаты скрипнула.
— Дитятко…
Низкий гортанный, почти не похожий на Маняшин, голос и тяжелый звук шагов. Топ, топ…
— Ты спишь, дитятко?
Шелковая сорочка сползла с поджарых плеч, открывая торчащие ключицы, волосы по сторонам бледного лица всклокоченные, неопрятные.
Топ, топ…
— Чего тебе? — Голос мой дрогнул от скрываемого страха.
— Обнять тебя хочу, увериться, что все ладно.
Твердая ладонь, опустившаяся мне на макушку, чуть не заставила меня заорать.
— Холодно мне, дитятко…
Видимо, жалобные нотки в этих словах прогнали мой страх. Кем бы ни была женщина, захватившая Маняшино тело, зла мне причинить она не могла.
— Ну так я тебя согрею. — Обняв няньку за плечи, я отодвинулась, освобождая местечко подле себя. — Или тебе еще снов надобно?
Огонь струится из моих рук без усилий и исчезает, будто первый после засухи дождь в растрескавшейся земле.
— Ты сняла запоры?
— Не сняла. Так спросила, для поддержания беседы.
— Ты можешь, я знаю.
— Откуда?
— Ты сильная.
— Комплиментщица, — укоризненно протянула я. — Всей моей силы Гуннару на один чих хватит. А ты что же, без чужих снов уже маешься?
Нянька засопела, уютно устроившись на моем плече, на лбу ее появились горошинки испарины.
— Сильная ты, Серафима, каждый тебя себе хочет.
Она говорила теперь, будто во хмелю.
— И ты? — спросила я осторожно.
— У меня ты и так есть, — пьяно хихикнула нянька, — горячая, полная…
Отогнав подступающий ужас, я вновь спросила:
— Собою меня заполнить желаешь, чтоб в огне купаться безнадзорно?
— Чародеев нельзя заполнить… не тот сосуд… если кто тебе обменом грозить станет, в лицо смейся, не тот сосуд…
Языком она ворочала с усилием:
— Дуре какой сосуд посулишь, она все для тебя сделает, а сама не верь…
— Имя той неразумной скажешь?
— Имя? У вас такие глупые имена… Лулу, Жужу, Коко… Ко-ко… Курочки безмозглые.
— У тебя самой имя красивое? — шептала я дрожащими от ужаса губами. — Как тебя, умница, звать-величать?
Мне не ответили, огласив спальню храпом.