Ее агент будет довольна: ей удалось ввернуть фразу про серые будни. Виноват, #серыебудни. Я заметил в зале минимум трех человек в фирменных синих свитшотах: сзади – логотип «ПростоМама» и #серыебудни, спереди – надпись «Просто улыбнись». Кстати, логотип выглядит так: женские груди, а между ними – головка младенца. Лично я выбрал медведицу с медвежонком, но мое предложение было отвергнуто. Отчасти поэтому я делаю все, чтобы не надевать свитшот, когда прихожу на подобные сборища, – якобы случайно забываю дома, в другой сумке, в стиральной машине, на вешалке, бог знает где, нужное подчеркнуть. Всякий раз какая-нибудь восторженная подписчица просит совместное фото на память и тут же постит его в «Инстаграме», а я не хочу остаться в интернет-вечности в джемпере с сиськами.
Все-таки у меня тоже есть достоинство.
Сегодня я присутствую здесь исключительно в качестве разнорабочего. Выгружаю из такси коробки с мамским мерчем, помогаю распаковывать и стараюсь не кривиться, когда слышу выражения вроде «мамский мерч». Наливаю шампанское, разношу капкейки. Выручаю Эмми, если к ней подходит какая-нибудь неадекватная фанатка или ее втягивают в чересчур долгий разговор. Стоит ребенку заплакать, и я поднимаюсь на сцену, осторожно забираю его у Эмми и укачиваю. Впрочем, сегодня Медвежонок ведет себя идеально: наш славный мальчик пяти недель от роду безмятежно сосет грудь, не подозревая, что находится на сцене перед толпой чужих людей. Иногда у Эмми интересуются, не повлияло ли рождение второго ребенка на нашу семейную жизнь и как нам удается сохранить свежесть отношений; тогда она со смехом вызывает меня из зала, чтобы я помог ей ответить на вопрос. Когда ее спрашивают об онлайн-безопасности, она доверяет мне изложить три золотых правила, которыми мы руководствуемся, размещая семейные фотографии в интернете. Первое: никогда не показываем детали, благодаря которым можно вычислить, где мы живем. Второе: никогда не выкладываем снимки детей в ванной, обнаженными или на горшке; не фотографируем Коко в купальнике или другой одежде, которая на взрослой женщине выглядела бы сексуально. Третье: внимательно следим за подписчиками и блокируем тех, в ком сомневаемся. Так нам посоветовали эксперты.
Но у меня все равно остаются опасения.
Эмми постоянно рассказывает, как начала вести блог о материнстве, – якобы в попытке выйти в большой мир и узнать, есть ли на свете женщины, проходящие через то же, что и она. Полная чушь. Если вы думаете, будто моя жена завела аккаунт в соцсети случайно, значит, вы совсем ее не знаете. По-моему, Эмми вообще ничего не делает случайно.
Хорошо помню день, когда все началось. Утром она обмолвилась, что в обед у нее деловая встреча, а вечером упомянула, что разговаривала с агентом. На тот момент она была беременна три месяца; всего пару недель назад мы сообщили радостную новость моей маме. «С каким таким агентом?» – спросил я. Мне и в голову не приходило, что у интернет-знаменитостей бывают агенты. Следовало догадаться. Когда Эмми работала в журнале, то регулярно рассказывала, сколько они заплатили какому-нибудь тупому блогеру, чтобы тот накропал пару абзацев, попозировал для фото, или провел мероприятие, или упомянул журнал в своем блоге. Она показывала мне их писанину. Читаешь и думаешь – то ли Альцгеймер у тебя, то ли у того, кто написал эту хрень. Короткие предложения, бессмысленные метафоры, разрозненные мелкие детали, призванные создать впечатление правдоподобности. Неестественно точные цифры (482 чашки остывшего чая, 2342 часа бессонницы, 27 непарных детских носков), слова, значения которых автор не понимает. «Ты тоже мог бы строчить такие тексты, – шутила Эмми. – И зачем ты пишешь романы?» Мы оба смеялись. Когда она вернулась с делового обеда и рассказала, с кем встречалась, я сперва решил, что это тоже шутка. Потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить масштаб ее затеи. Мне представлялось так: максимум, что удастся с этого получить, – бесплатную пару обуви. Я и предположить не мог, что Эмми купила доменные имена и зарегистрировала в «Инстаграме» аккаунты «Босоножка» и «ПростоМама» еще до того, как написала первый текст о туфлях на шпильках, не говоря уже о том, что через три года у нее будет миллион подписчиков.
Самый первый совет, данный агентом, – все должно выглядеть органично, словно Эмми начала вести блог по чистой случайности. Думаю, никто из нас не представлял, что у нее так здорово получится.
Поскольку брехня основана на полном отрицании значения правды, профессор Франкфурт считает ее гораздо более опасной и разъедающей социальные устои, чем старая добрая ложь. Кстати сказать, у профессора на порядок меньше подписчиков в «Инстаграме», чем у моей жены.
– Я построила свой бренд на честности, – произносит Эмми привычную заключительную фразу, – и буду придерживаться этого принципа, что бы ни случилось.
Она ждет, пока стихнут аплодисменты. Берет стакан с водой, делает глоток.
– У вас есть вопросы?
* * *
У меня вопрос.
Не в тот ли вечер я приняла окончательное решение, как именно тебя покараю?
Да, в тот самый вечер.
Разумеется, я много думала об этом и раньше, но то были глупые нереализуемые фантазии.
Человеческий мозг – странная штука.
Мне казалось, если я увижу тебя, то стану меньше ненавидеть.
Ничего подобного.
Я никогда не была жестокой. Я вообще не злопамятна. Если мне наступают на ногу, я первая извиняюсь.
Единственное, чего мне хотелось, – задать тебе вопрос. Всего один вопрос. За этим я и пришла. В самом конце твоего выступления я подняла руку. Ты меня видела, но попросила дать микрофон женщине, сидевшей передо мной, и похвалила ее прическу. Потом предоставила слово женщине справа от меня и назвала ее по имени. Вместо вопроса та поведала идиотский случай из собственной жизни.
А потом кто-то сказал, что время вопросов вышло.
Я пыталась поговорить с тобой после выступления, однако вокруг тебя собралась целая толпа, поэтому я околачивалась неподалеку с бокалом теплого белого вина, стараясь привлечь твое внимание. Ты меня не заметила.
Конечно, ты не должна была меня узнать. Мое лицо ничем не выделялось из толпы. Даже если бы мне удалось заговорить с тобой и представиться, ни мое имя – ни ее имя – ни о чем бы тебе не сказали.
Однако когда я увидела тебя на сцене и услышала, как ты невозмутимо распространяешься о своей жизни, вся такая улыбающаяся и счастливая, мне стало окончательно ясно: я не успокоилась, не смирилась. Я не простила тебя и никогда не смогу простить.
Именно в тот момент я поняла, что делать.
Осталось только придумать, где, когда и как.
Глава 2
Дэн
Мне часто говорят: «Как здорово, что вы писатель и работаете дома! Вам, должно быть, приятно проводить столько времени с Эмми и детишками…» Эти люди вообще не представляют, как работает писатель.
Подъем в шесть утра. В шесть пятнадцать я уже на кухне, за ноутбуком, пью кофе и перечитываю последние абзацы вчерашнего текста. По плану, к семи тридцати я должен написать минимум пятьсот слов. В половину девятого пью вторую чашку кофе. В идеале, к обеду нужно выполнить дневную норму, чтобы посвятить оставшуюся часть дня работе над сюжетом, разбору почты и приему платежей за статьи, которые я на скорую руку кропаю за бокалом вина по вечерам или на выходных.
Так было раньше.
Сегодня утром, едва пробило шесть, я на цыпочках спускался по лестнице в надежде немного поработать, прежде чем домашние проснутся (в шестидесяти шести процентах случаев вопя, визжа и требуя подать то или это). На самой нижней ступеньке я наступил на говорящего игрушечного единорога; тот с грохотом упал на паркет и принялся распевать песенку про радугу. Я замер в темноте и ждал. Ждать пришлось недолго. Для столь крошечного создания у моего сына очень мощные легкие. «Извини», – сказал я, когда Эмми вручила его мне. «Проверь ему подгузник», – велела она. Из комнаты Коко раздался сонный голосок – моя дочь спрашивала, сколько времени. «Еще рано, спи», – ответил я.
А вот Медвежонок проснулся и засыпать обратно не желал. Я отнес его на кухню, поменял подгузник, переодел в новую пижамку, а старую положил в мешок для грязного белья, решив, что запущу стиральную машину попозже. Наконец мы уселись на диване у холодильника. Следующие полчаса Медвежонок верещал, а я подбрасывал его на коленке и уговаривал попить из бутылочки. Потом поносил его на плече, пока он не срыгнул, уложил в переноску и полчаса ходил с ним по саду. В семь утра я вернул его Эмми, а сам пошел будить Коко на завтрак.
– Бог ты мой, неужели целый час пролетел? – спросила моя жена.
Ровно час, и ни минутой меньше.
Двое детей отнимают уйму сил. Не знаю, как справляются люди, чьи отпрыски спят не так хорошо, как наши. Нам с Эмми безумно повезло: с трех или четырех месяцев Коко спит ночью по двенадцать часов. Глаза закрыла – и всё, дрыхнет без задних ног. Если мы брали ее с собой на вечеринку, можно было спокойно оставлять переноску в соседней комнате: Коко спала как убитая до самого утра. Судя по всему, Медвежонок будет такой же. Конечно, из «Инстаграма» Эмми вы об этом не узнаете – она постоянно рассказывает про дергающееся веко, черные круги под глазами и истрепанные нервы. С самого начала было ясно, что тема «Мои детки спят идеально» не прокатит. Никакого контента. Если честно, мы и в разговорах с другими родителями грудничков стараемся об этом не распространяться.
После восьми – если быть точным, в семь минут девятого – Медвежонок засыпает. Коко и Эмми наверху обсуждают, что моей дочери надеть. У меня за плечами два часа активного отцовства. Пора поставить в микроволновку остывшую чашку кофе, приготовленную полтора часа назад, включить ноутбук и попытаться настроиться на рабочий лад.
К восьми сорока пяти я перечитал вчерашний текст, кое-что в нем подправил и уже готов добавить на страницу новую порцию слов.
В девять тридцать звонят в дверь.
– Мне открыть? – ору я из кухни в спальню.
За прошедшие сорок пять минут я написал всего двадцать шесть слов и размышляю, не удалить ли двадцать четыре из них.
Не хочу, чтобы меня прерывали.
– Так что, мне открыть?
Нет ответа.
В дверь снова звонят.
Тяжело вздыхаю и отодвигаю стул от стола.
Кухня находится на первом этаже. Я купил дом в две тысячи восьмом на деньги, унаследованные после смерти отца. Тогда я жил здесь с товарищами, и кухней мы практически не пользовались – разве что вешали в ней выстиранную одежду. Там было не очень-то уютно: продавленный диван, сломанные часы, липкий линолеум, протекающая стиральная машина. Из окна открывался вид на бетонную террасу, крытую рифленой пластиковой крышей. Эмми, переехав ко мне, первым делом потребовала выкинуть рухлядь, пристроить террасу к дому и превратить кухню в нормальное помещение для приготовления и приема пищи. Что мы и сделали.
Наш дом – последний в ряду одинаковых георгианских таунхаусов примерно в миле от метро, напротив весьма приличного паба. Когда я только приехал в этот район, он показался мне подающим надежды. Надежды оправдались. Раньше в пятницу вечером рядом с пабом случались регулярные потасовки – всё честь по чести, с заваливанием противника на капот автомобиля, разрыванием рубашек и битьем бутылок. Теперь же, чтобы попасть в выходной день на бранч, нужно бронировать столик заранее, а в меню появились щечки трески, чечевица и чоризо.
Одна из причин, по которой я стараюсь написать как можно больше по утрам, – после полудня звонки в дверь не прекращаются. Каждый раз, когда Эмми задает в «Инстаграме» вопрос, например: «Коко надоели ее мультивитамины. Посоветуете что-то новенькое?» или «Кто-нибудь знает сыворотку, чтобы убрать мешки под глазами?» или «Наш блендер сломался – мамочки, порекомендуйте хорошую модель», – она немедленно получает тучу писем от производителей с предложением прислать образец. Собственно, ради этого все и делается: так быстрее и дешевле, чем заказывать в интернет-магазине. Всю неделю Эмми жаловалась на свои волосы – и всю неделю компании заваливали нас бесплатными выпрямителями, средствами для укладки, шампунями и кондиционерами, упакованными в подарочную бумагу и перевязанными ленточками.
Не хочу показаться неблагодарным, но когда Толстой писал «Войну и мир», ему не приходилось каждые пять минут вставать и расписываться за посылку с какой-нибудь бесплатной ерундой.
Чтобы добраться до входной двери, нужно пройти мимо лестницы, ведущей на второй этаж (три спальни, одна ванная), и гостиной (диван, телевизор, игрушки). Протиснувшись мимо лежачей коляски, сидячей коляски, беговела, самоката и вешалки, ломящейся от одежды, снова наступаю на единорога и произношу про себя нечто непечатное. Трудно поверить, что вчера здесь побывала домработница. Всюду разбросаны кубики «Лего» и всевозможная обувь. Стоит отвернуться на пять минут, как дом превращается в бардак. Романист Сирил Коннолли остроумно заметил: «У настоящего искусства нет хуже врага, чем детская коляска в прихожей». В нашем доме детская коляска в прихожей становится врагом каждому, кто пытается пройти по этой самой прихожей. Кое-как протискиваюсь мимо нее, приглаживаю волосы перед зеркалом и открываю дверь.
На пороге двое, мужчина и женщина. Женщина довольно молода – до тридцати, симпатичная. Ее лицо кажется мне смутно знакомым. Пепельные волосы собраны в растрепанный хвост. Судя по всему, она собиралась в четвертый раз нажать кнопку звонка. Мужчина чуть старше, за тридцать, бородатый, лысеющий. У его ног большая сумка, еще одна на плече и камера на шее.
– Вы, должно быть, ПростоПапа, – говорит женщина. – Я Джесс Уоттс.
Ее имя тоже кажется мне знакомым. Только когда мы обмениваемся рукопожатиями, до меня доходит.
Господи боже мой.
«Санди таймс».
Корреспондент и фотограф из «Санди таймс» пришли сфотографировать нас с Эмми и взять у нее интервью.
Джесс Уоттс спрашивает, не помогу ли я с сумкой. Конечно, отвечаю я. Крякнув от натуги, поднимаю здоровенный баул и жестом приглашаю их в дом.
– Входите, пожалуйста.
Извиняясь за лежачую коляску, сидячую коляску и все прочее, веду их в гостиную. Там бардак еще хуже, чем в прихожей. По комнате раскиданы клочки от воскресных газет, на полу валяются пульты от телевизора, под ногами – восковые мелки. Указываю фотографу место, куда можно поставить сумку. Джесс делает пометки в блокноте.
«Мы думали, вы придете в среду», – собираюсь сказать я и тут же понимаю: сегодня как раз среда. Удивительно, насколько быстро родители младенца теряют счет времени. Воскресенье помню, понедельник помню. А что было во вторник? Стерлось из памяти. Наверное, когда я открыл дверь, на лице у меня отразились все признаки амнезии.
– Может, чаю? – предлагаю я. – Или кофе?
Они заказывают белый кофе с двумя ложками сахара и травяной чай с капелькой меда, если найдется.
– Эмми! – зову я.
Скорее всего, жена говорила мне, что сегодня придут из «Санди таймс». Так, между делом. Возможно, когда я за полночь ложился в постель или утром забирал у нее малыша. Я пару дней не брился. Голова немытая. Один носок надет наизнанку. У меня не было времени разложить повсюду интересные книги и убрать с глаз долой пожелтевший от солнца позавчерашний «Ивнинг стандард». Трудно выглядеть серьезным человеком, когда стоишь в старой джинсовой рубашке с двумя оторванными пуговицами и пятном овсянки на груди.
«Санди таймс». Репортаж на пять страниц: знаменитые инстародители в домашней обстановке. Надо будет уведомить моего агента, когда статья выйдет в свет. Как говорится, никакой рекламы – просто напомнить, что я еще жив.
Фотограф и журналистка обсуждают, с чего лучше начать – с интервью или фотосессии. Мужчина задумчиво бродит по комнате в поисках подходящего освещения. «Обычно нас фотографируют там, – указываю я на оранжерею. – Вон в том кресле, на фоне сада». Не то чтобы меня часто снимали. Иногда я стою за кадром, строю рожи Коко, чтобы она улыбнулась, или просто наблюдаю. Но чаще всего, если журналисты вторгаются неожиданно, как сейчас, я беру ноутбук и уединяюсь в студии в дальнем конце сада. Впрочем, «студия» – это громко сказано: скорее, сарай с электрической лампочкой и обогревателем.
Все-таки у меня тоже есть достоинство.
Сегодня я присутствую здесь исключительно в качестве разнорабочего. Выгружаю из такси коробки с мамским мерчем, помогаю распаковывать и стараюсь не кривиться, когда слышу выражения вроде «мамский мерч». Наливаю шампанское, разношу капкейки. Выручаю Эмми, если к ней подходит какая-нибудь неадекватная фанатка или ее втягивают в чересчур долгий разговор. Стоит ребенку заплакать, и я поднимаюсь на сцену, осторожно забираю его у Эмми и укачиваю. Впрочем, сегодня Медвежонок ведет себя идеально: наш славный мальчик пяти недель от роду безмятежно сосет грудь, не подозревая, что находится на сцене перед толпой чужих людей. Иногда у Эмми интересуются, не повлияло ли рождение второго ребенка на нашу семейную жизнь и как нам удается сохранить свежесть отношений; тогда она со смехом вызывает меня из зала, чтобы я помог ей ответить на вопрос. Когда ее спрашивают об онлайн-безопасности, она доверяет мне изложить три золотых правила, которыми мы руководствуемся, размещая семейные фотографии в интернете. Первое: никогда не показываем детали, благодаря которым можно вычислить, где мы живем. Второе: никогда не выкладываем снимки детей в ванной, обнаженными или на горшке; не фотографируем Коко в купальнике или другой одежде, которая на взрослой женщине выглядела бы сексуально. Третье: внимательно следим за подписчиками и блокируем тех, в ком сомневаемся. Так нам посоветовали эксперты.
Но у меня все равно остаются опасения.
Эмми постоянно рассказывает, как начала вести блог о материнстве, – якобы в попытке выйти в большой мир и узнать, есть ли на свете женщины, проходящие через то же, что и она. Полная чушь. Если вы думаете, будто моя жена завела аккаунт в соцсети случайно, значит, вы совсем ее не знаете. По-моему, Эмми вообще ничего не делает случайно.
Хорошо помню день, когда все началось. Утром она обмолвилась, что в обед у нее деловая встреча, а вечером упомянула, что разговаривала с агентом. На тот момент она была беременна три месяца; всего пару недель назад мы сообщили радостную новость моей маме. «С каким таким агентом?» – спросил я. Мне и в голову не приходило, что у интернет-знаменитостей бывают агенты. Следовало догадаться. Когда Эмми работала в журнале, то регулярно рассказывала, сколько они заплатили какому-нибудь тупому блогеру, чтобы тот накропал пару абзацев, попозировал для фото, или провел мероприятие, или упомянул журнал в своем блоге. Она показывала мне их писанину. Читаешь и думаешь – то ли Альцгеймер у тебя, то ли у того, кто написал эту хрень. Короткие предложения, бессмысленные метафоры, разрозненные мелкие детали, призванные создать впечатление правдоподобности. Неестественно точные цифры (482 чашки остывшего чая, 2342 часа бессонницы, 27 непарных детских носков), слова, значения которых автор не понимает. «Ты тоже мог бы строчить такие тексты, – шутила Эмми. – И зачем ты пишешь романы?» Мы оба смеялись. Когда она вернулась с делового обеда и рассказала, с кем встречалась, я сперва решил, что это тоже шутка. Потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить масштаб ее затеи. Мне представлялось так: максимум, что удастся с этого получить, – бесплатную пару обуви. Я и предположить не мог, что Эмми купила доменные имена и зарегистрировала в «Инстаграме» аккаунты «Босоножка» и «ПростоМама» еще до того, как написала первый текст о туфлях на шпильках, не говоря уже о том, что через три года у нее будет миллион подписчиков.
Самый первый совет, данный агентом, – все должно выглядеть органично, словно Эмми начала вести блог по чистой случайности. Думаю, никто из нас не представлял, что у нее так здорово получится.
Поскольку брехня основана на полном отрицании значения правды, профессор Франкфурт считает ее гораздо более опасной и разъедающей социальные устои, чем старая добрая ложь. Кстати сказать, у профессора на порядок меньше подписчиков в «Инстаграме», чем у моей жены.
– Я построила свой бренд на честности, – произносит Эмми привычную заключительную фразу, – и буду придерживаться этого принципа, что бы ни случилось.
Она ждет, пока стихнут аплодисменты. Берет стакан с водой, делает глоток.
– У вас есть вопросы?
* * *
У меня вопрос.
Не в тот ли вечер я приняла окончательное решение, как именно тебя покараю?
Да, в тот самый вечер.
Разумеется, я много думала об этом и раньше, но то были глупые нереализуемые фантазии.
Человеческий мозг – странная штука.
Мне казалось, если я увижу тебя, то стану меньше ненавидеть.
Ничего подобного.
Я никогда не была жестокой. Я вообще не злопамятна. Если мне наступают на ногу, я первая извиняюсь.
Единственное, чего мне хотелось, – задать тебе вопрос. Всего один вопрос. За этим я и пришла. В самом конце твоего выступления я подняла руку. Ты меня видела, но попросила дать микрофон женщине, сидевшей передо мной, и похвалила ее прическу. Потом предоставила слово женщине справа от меня и назвала ее по имени. Вместо вопроса та поведала идиотский случай из собственной жизни.
А потом кто-то сказал, что время вопросов вышло.
Я пыталась поговорить с тобой после выступления, однако вокруг тебя собралась целая толпа, поэтому я околачивалась неподалеку с бокалом теплого белого вина, стараясь привлечь твое внимание. Ты меня не заметила.
Конечно, ты не должна была меня узнать. Мое лицо ничем не выделялось из толпы. Даже если бы мне удалось заговорить с тобой и представиться, ни мое имя – ни ее имя – ни о чем бы тебе не сказали.
Однако когда я увидела тебя на сцене и услышала, как ты невозмутимо распространяешься о своей жизни, вся такая улыбающаяся и счастливая, мне стало окончательно ясно: я не успокоилась, не смирилась. Я не простила тебя и никогда не смогу простить.
Именно в тот момент я поняла, что делать.
Осталось только придумать, где, когда и как.
Глава 2
Дэн
Мне часто говорят: «Как здорово, что вы писатель и работаете дома! Вам, должно быть, приятно проводить столько времени с Эмми и детишками…» Эти люди вообще не представляют, как работает писатель.
Подъем в шесть утра. В шесть пятнадцать я уже на кухне, за ноутбуком, пью кофе и перечитываю последние абзацы вчерашнего текста. По плану, к семи тридцати я должен написать минимум пятьсот слов. В половину девятого пью вторую чашку кофе. В идеале, к обеду нужно выполнить дневную норму, чтобы посвятить оставшуюся часть дня работе над сюжетом, разбору почты и приему платежей за статьи, которые я на скорую руку кропаю за бокалом вина по вечерам или на выходных.
Так было раньше.
Сегодня утром, едва пробило шесть, я на цыпочках спускался по лестнице в надежде немного поработать, прежде чем домашние проснутся (в шестидесяти шести процентах случаев вопя, визжа и требуя подать то или это). На самой нижней ступеньке я наступил на говорящего игрушечного единорога; тот с грохотом упал на паркет и принялся распевать песенку про радугу. Я замер в темноте и ждал. Ждать пришлось недолго. Для столь крошечного создания у моего сына очень мощные легкие. «Извини», – сказал я, когда Эмми вручила его мне. «Проверь ему подгузник», – велела она. Из комнаты Коко раздался сонный голосок – моя дочь спрашивала, сколько времени. «Еще рано, спи», – ответил я.
А вот Медвежонок проснулся и засыпать обратно не желал. Я отнес его на кухню, поменял подгузник, переодел в новую пижамку, а старую положил в мешок для грязного белья, решив, что запущу стиральную машину попозже. Наконец мы уселись на диване у холодильника. Следующие полчаса Медвежонок верещал, а я подбрасывал его на коленке и уговаривал попить из бутылочки. Потом поносил его на плече, пока он не срыгнул, уложил в переноску и полчаса ходил с ним по саду. В семь утра я вернул его Эмми, а сам пошел будить Коко на завтрак.
– Бог ты мой, неужели целый час пролетел? – спросила моя жена.
Ровно час, и ни минутой меньше.
Двое детей отнимают уйму сил. Не знаю, как справляются люди, чьи отпрыски спят не так хорошо, как наши. Нам с Эмми безумно повезло: с трех или четырех месяцев Коко спит ночью по двенадцать часов. Глаза закрыла – и всё, дрыхнет без задних ног. Если мы брали ее с собой на вечеринку, можно было спокойно оставлять переноску в соседней комнате: Коко спала как убитая до самого утра. Судя по всему, Медвежонок будет такой же. Конечно, из «Инстаграма» Эмми вы об этом не узнаете – она постоянно рассказывает про дергающееся веко, черные круги под глазами и истрепанные нервы. С самого начала было ясно, что тема «Мои детки спят идеально» не прокатит. Никакого контента. Если честно, мы и в разговорах с другими родителями грудничков стараемся об этом не распространяться.
После восьми – если быть точным, в семь минут девятого – Медвежонок засыпает. Коко и Эмми наверху обсуждают, что моей дочери надеть. У меня за плечами два часа активного отцовства. Пора поставить в микроволновку остывшую чашку кофе, приготовленную полтора часа назад, включить ноутбук и попытаться настроиться на рабочий лад.
К восьми сорока пяти я перечитал вчерашний текст, кое-что в нем подправил и уже готов добавить на страницу новую порцию слов.
В девять тридцать звонят в дверь.
– Мне открыть? – ору я из кухни в спальню.
За прошедшие сорок пять минут я написал всего двадцать шесть слов и размышляю, не удалить ли двадцать четыре из них.
Не хочу, чтобы меня прерывали.
– Так что, мне открыть?
Нет ответа.
В дверь снова звонят.
Тяжело вздыхаю и отодвигаю стул от стола.
Кухня находится на первом этаже. Я купил дом в две тысячи восьмом на деньги, унаследованные после смерти отца. Тогда я жил здесь с товарищами, и кухней мы практически не пользовались – разве что вешали в ней выстиранную одежду. Там было не очень-то уютно: продавленный диван, сломанные часы, липкий линолеум, протекающая стиральная машина. Из окна открывался вид на бетонную террасу, крытую рифленой пластиковой крышей. Эмми, переехав ко мне, первым делом потребовала выкинуть рухлядь, пристроить террасу к дому и превратить кухню в нормальное помещение для приготовления и приема пищи. Что мы и сделали.
Наш дом – последний в ряду одинаковых георгианских таунхаусов примерно в миле от метро, напротив весьма приличного паба. Когда я только приехал в этот район, он показался мне подающим надежды. Надежды оправдались. Раньше в пятницу вечером рядом с пабом случались регулярные потасовки – всё честь по чести, с заваливанием противника на капот автомобиля, разрыванием рубашек и битьем бутылок. Теперь же, чтобы попасть в выходной день на бранч, нужно бронировать столик заранее, а в меню появились щечки трески, чечевица и чоризо.
Одна из причин, по которой я стараюсь написать как можно больше по утрам, – после полудня звонки в дверь не прекращаются. Каждый раз, когда Эмми задает в «Инстаграме» вопрос, например: «Коко надоели ее мультивитамины. Посоветуете что-то новенькое?» или «Кто-нибудь знает сыворотку, чтобы убрать мешки под глазами?» или «Наш блендер сломался – мамочки, порекомендуйте хорошую модель», – она немедленно получает тучу писем от производителей с предложением прислать образец. Собственно, ради этого все и делается: так быстрее и дешевле, чем заказывать в интернет-магазине. Всю неделю Эмми жаловалась на свои волосы – и всю неделю компании заваливали нас бесплатными выпрямителями, средствами для укладки, шампунями и кондиционерами, упакованными в подарочную бумагу и перевязанными ленточками.
Не хочу показаться неблагодарным, но когда Толстой писал «Войну и мир», ему не приходилось каждые пять минут вставать и расписываться за посылку с какой-нибудь бесплатной ерундой.
Чтобы добраться до входной двери, нужно пройти мимо лестницы, ведущей на второй этаж (три спальни, одна ванная), и гостиной (диван, телевизор, игрушки). Протиснувшись мимо лежачей коляски, сидячей коляски, беговела, самоката и вешалки, ломящейся от одежды, снова наступаю на единорога и произношу про себя нечто непечатное. Трудно поверить, что вчера здесь побывала домработница. Всюду разбросаны кубики «Лего» и всевозможная обувь. Стоит отвернуться на пять минут, как дом превращается в бардак. Романист Сирил Коннолли остроумно заметил: «У настоящего искусства нет хуже врага, чем детская коляска в прихожей». В нашем доме детская коляска в прихожей становится врагом каждому, кто пытается пройти по этой самой прихожей. Кое-как протискиваюсь мимо нее, приглаживаю волосы перед зеркалом и открываю дверь.
На пороге двое, мужчина и женщина. Женщина довольно молода – до тридцати, симпатичная. Ее лицо кажется мне смутно знакомым. Пепельные волосы собраны в растрепанный хвост. Судя по всему, она собиралась в четвертый раз нажать кнопку звонка. Мужчина чуть старше, за тридцать, бородатый, лысеющий. У его ног большая сумка, еще одна на плече и камера на шее.
– Вы, должно быть, ПростоПапа, – говорит женщина. – Я Джесс Уоттс.
Ее имя тоже кажется мне знакомым. Только когда мы обмениваемся рукопожатиями, до меня доходит.
Господи боже мой.
«Санди таймс».
Корреспондент и фотограф из «Санди таймс» пришли сфотографировать нас с Эмми и взять у нее интервью.
Джесс Уоттс спрашивает, не помогу ли я с сумкой. Конечно, отвечаю я. Крякнув от натуги, поднимаю здоровенный баул и жестом приглашаю их в дом.
– Входите, пожалуйста.
Извиняясь за лежачую коляску, сидячую коляску и все прочее, веду их в гостиную. Там бардак еще хуже, чем в прихожей. По комнате раскиданы клочки от воскресных газет, на полу валяются пульты от телевизора, под ногами – восковые мелки. Указываю фотографу место, куда можно поставить сумку. Джесс делает пометки в блокноте.
«Мы думали, вы придете в среду», – собираюсь сказать я и тут же понимаю: сегодня как раз среда. Удивительно, насколько быстро родители младенца теряют счет времени. Воскресенье помню, понедельник помню. А что было во вторник? Стерлось из памяти. Наверное, когда я открыл дверь, на лице у меня отразились все признаки амнезии.
– Может, чаю? – предлагаю я. – Или кофе?
Они заказывают белый кофе с двумя ложками сахара и травяной чай с капелькой меда, если найдется.
– Эмми! – зову я.
Скорее всего, жена говорила мне, что сегодня придут из «Санди таймс». Так, между делом. Возможно, когда я за полночь ложился в постель или утром забирал у нее малыша. Я пару дней не брился. Голова немытая. Один носок надет наизнанку. У меня не было времени разложить повсюду интересные книги и убрать с глаз долой пожелтевший от солнца позавчерашний «Ивнинг стандард». Трудно выглядеть серьезным человеком, когда стоишь в старой джинсовой рубашке с двумя оторванными пуговицами и пятном овсянки на груди.
«Санди таймс». Репортаж на пять страниц: знаменитые инстародители в домашней обстановке. Надо будет уведомить моего агента, когда статья выйдет в свет. Как говорится, никакой рекламы – просто напомнить, что я еще жив.
Фотограф и журналистка обсуждают, с чего лучше начать – с интервью или фотосессии. Мужчина задумчиво бродит по комнате в поисках подходящего освещения. «Обычно нас фотографируют там, – указываю я на оранжерею. – Вон в том кресле, на фоне сада». Не то чтобы меня часто снимали. Иногда я стою за кадром, строю рожи Коко, чтобы она улыбнулась, или просто наблюдаю. Но чаще всего, если журналисты вторгаются неожиданно, как сейчас, я беру ноутбук и уединяюсь в студии в дальнем конце сада. Впрочем, «студия» – это громко сказано: скорее, сарай с электрической лампочкой и обогревателем.