– Честно?
– Да, пожалуйста.
– Она явно подвергалась домашнему насилию. Я пытался ей помочь. Когда от нее поступил первый вызов, я дал ей телефон местного приюта.
– Вы полагаете, она там? – спросила Клутье.
– Я звонил и спрашивал. Ее там нет. Думаю, она просто уехала. Сняла номер в каком-нибудь мотеле, чтобы быть как можно дальше от Трейси.
– Тогда почему она не поехала к отцу? – спросила Клутье.
– Может, просто хотела побыть наедине с собой.
Ответ этот казался до странности неудовлетворительным.
Гамаш немного подумал и спросил:
– Сотовый у нее есть?
– Нет. Там, наверху, нет сигнала.
– Вы, кажется, не очень обеспокоены, агент Камерон, – заметил Гамаш. – Исчезла женщина, подвергавшаяся домашнему насилию, а вы занимаетесь текучкой?
– Я обеспокоен! – рявкнул в ответ Камерон, но тут же дал задний ход. – Désolé.
«Все-таки вспыльчивый», – отметил про себя Гамаш.
– Да, я обеспокоен, – сказал Камерон. – Я знаю, какой мерзавец этот Трейси. Но к тому моменту она отсутствовала всего несколько часов. Я собирался подождать до сегодняшнего полудня, а потом включить ее в список пропавших.
Они посмотрели на часы – было половина одиннадцатого.
– Позвольте узнать, почему вы приехали? – спросил Камерон. – Как вы вообще узнали о ней?
– Ее отец сообщил мне о ней сегодня утром по электронной почте, – сказала Клутье. – Мы старые друзья.
– Значит, это все неофициально? – спросил Камерон.
– Нет-нет, – ответил Гамаш. – Вполне официально. Возможно, вы правы и она прячется где-то в мотеле. Но давайте убедимся. – Он обратился к коммандеру: – Вы можете объявить розыск? И чтобы информация обязательно дошла до всех приютов в провинции.
– Oui, absolument[13].
– А что вам сказали ее друзья?
– Я их не опрашивал, – ответил Камерон.
– Почему?
– Потому что активное расследование не проводилось. Послушайте, если Вивьен хочет побыть одна, то я ни в коей мере не буду ее винить. Не хочу разыскивать ее для ее мужа.
– Но это не для него, – сказала Клутье. – Это для ее отца. Он ждал ее в субботу вечером. Сегодня понедельник. Вы не думаете, что она бы уже ему позвонила, если бы все было в порядке?
– Может быть, она и его боится, – возразил Камерон. – Может быть, они не ладят.
– Тогда почему она сказала, что едет к нему? С ней наверняка что-то случилось. Куда еще она могла обратиться? Где еще она чувствовала бы себя в безопасности?
Гамаш подозревал, что это так. Однако из собственного опыта он знал, что люди, спасающиеся от насилия, нередко совершают роковую, хотя и понятную ошибку.
Они отправляются туда, где чувствуют себя в безопасности. К семье, к лучшим друзьям.
Очевидные места, где им окажут помощь. Но также очевидные места, где их станут искать.
Куда в первую очередь отправится насильник, если не к семье и не к друзьям?
Если Вивьен Годен уехала от мужа-насильника, то Гамаш надеялся, что она изменила планы и вместо отца поехала в какой-нибудь мотель. Или приют.
– Это та самая женщина, с которой вы встречались? – Он показал на фотографию на столе.
– Да, это она, – ответил Камерон своим тихим голосом.
Но Гамаша трудно было провести. Он видел этого человека в игре. Радовался, когда «Алуэттс» выиграли Кубок Грея в тот снежный день. Видел, с какой яростной радостью Камерон врезался в наступающие защитные блоки. Как он всей своей мощью защищал своего квотербека. И он определенно был мощен, даже сейчас.
Тем не менее что-то встревожило Гамаша. Эти его шрамы. Футбольные игроки носят шлемы с решетками для защиты лица. Они получают сотрясения, вывихи рук и ног, но заработать такие шрамы на лице практически невозможно.
Гамаш знал, что такие шрамы происходят от ударов другого рода.
– Когда конкретно она просила о помощи в первый раз?
– Где-то прошлым летом. Я выезжал к ней.
– Вы явно помните тот случай, – сказал Гамаш.
Он увидел, как покраснел Камерон, и намотал это на ус.
– И она вызывала вас несколько раз? – спросила Клутье.
– Не меня, а службу «девять-один-один». Но да, несколько раз, главным образом когда приходили чеки социального обеспечения.
– Они безработные? – уточнил Гамаш.
– Да, хотя Трейси занимается гончарным ремеслом.
– Гончарным? – переспросил Гамаш, не уверенный, что правильно услышал. – Из глины?
– Вот-вот. Изготовляет вещи, которые не нужны людям. Бесполезные. Как и он сам.
Карл Трейси – художник? А впрочем, почему бы и нет? Гамаш знал немало художников, в основном благодаря Кларе, и успел понять, что зачастую это не самые надежные и не самые благовоспитанные люди.
– Когда вас вызывали туда в последний раз? – спросил Гамаш.
– Две недели назад. И она опять отказалась от помощи.
– Зачем вызывать помощь, а потом от нее отказываться? – удивилась Клутье. – Какая-то бессмыслица.
– Она просто хотела прекратить побои, – объяснил Камерон. – Но не хотела, чтобы его задерживали. Наверное, понимала, что через несколько часов его выпустят и тогда ей не поздоровится.
Гамаш кивнул. В системе имелся ужасный изъян. Она должна была помогать подвергшимся насилию, а на деле подвергала их еще большей опасности. Еще худшему насилию.
– Там мы больше ничего не могли сделать, реально, – сказал Камерон.
– Реально?
– Сэр? – откликнулся Камерон.
– Вы сказали, что ничего не могли сделать… реально. – Гамаш выдержал паузу, чтобы его слова возымели действие. – Но кое-что вы все же сделали?
Камерон помедлил, прежде чем ответить:
– На прошлой неделе я встретил Карла в городе, отвел его в сторонку и предупредил.
– Что вы ему сказали? – спросил Гамаш.
– Я ему сказал вот что: я знаю, что он избивает жену, и если от нее поступит еще одна жалоба, то я выбью из него дурь.
– Что-что? – переспросил Гамаш.
А Клутье пробормотала:
– Отлично.
Гамаш встал и повернулся лицом к этому верзиле.
Маленький кабинет как будто стал еще меньше. Атмосфера накалилась.
– Ты не должен был так поступать, – сказала коммандер Флобер, поняв, что должна произнести какие-то слова, хотя в ее голосе не прозвучало упрека.
– А что тут плохого? – спросил Камерон, обращаясь к Гамашу. – Он должен был знать.
– Знать что? – спросил Гамаш. – Что копы с удостоверениями и оружием будут судьями и присяжными и сами будут выносить приговоры? Вы хотели, чтобы он знал, что избиение как наказание за избиение – это метод работы Квебекской полиции? Неужели вы хотели отказаться от всех нравственных основ общества?
Гамаш говорил четко и медленно. Тщательно подбирая слова и глотая те, что сами рвались наружу. Но его гнев отчетливо проявлялся в его абсолютном спокойствии. И в каждом строго контролируемом слове.
– Угроза насилия недопустима. Вы сотрудник Квебекской полиции, а не головорез. Вы задаете тон, создаете атмосферу. Вы ведете себя как образец, осознанно или бессознательно.
– Я действовал из опасений за уязвимую женщину, беременную женщину и ее нерожденного ребенка. А не за все население Квебека.
– Это одно и то же. Ни один гражданин не может чувствовать себя в безопасности в государстве, где полиция считает возможным избивать тех, кто ей не нравится. Берет закон в свои руки.
– А вы ничего такого не делали? – спросил Камерон.
– Да, пожалуйста.
– Она явно подвергалась домашнему насилию. Я пытался ей помочь. Когда от нее поступил первый вызов, я дал ей телефон местного приюта.
– Вы полагаете, она там? – спросила Клутье.
– Я звонил и спрашивал. Ее там нет. Думаю, она просто уехала. Сняла номер в каком-нибудь мотеле, чтобы быть как можно дальше от Трейси.
– Тогда почему она не поехала к отцу? – спросила Клутье.
– Может, просто хотела побыть наедине с собой.
Ответ этот казался до странности неудовлетворительным.
Гамаш немного подумал и спросил:
– Сотовый у нее есть?
– Нет. Там, наверху, нет сигнала.
– Вы, кажется, не очень обеспокоены, агент Камерон, – заметил Гамаш. – Исчезла женщина, подвергавшаяся домашнему насилию, а вы занимаетесь текучкой?
– Я обеспокоен! – рявкнул в ответ Камерон, но тут же дал задний ход. – Désolé.
«Все-таки вспыльчивый», – отметил про себя Гамаш.
– Да, я обеспокоен, – сказал Камерон. – Я знаю, какой мерзавец этот Трейси. Но к тому моменту она отсутствовала всего несколько часов. Я собирался подождать до сегодняшнего полудня, а потом включить ее в список пропавших.
Они посмотрели на часы – было половина одиннадцатого.
– Позвольте узнать, почему вы приехали? – спросил Камерон. – Как вы вообще узнали о ней?
– Ее отец сообщил мне о ней сегодня утром по электронной почте, – сказала Клутье. – Мы старые друзья.
– Значит, это все неофициально? – спросил Камерон.
– Нет-нет, – ответил Гамаш. – Вполне официально. Возможно, вы правы и она прячется где-то в мотеле. Но давайте убедимся. – Он обратился к коммандеру: – Вы можете объявить розыск? И чтобы информация обязательно дошла до всех приютов в провинции.
– Oui, absolument[13].
– А что вам сказали ее друзья?
– Я их не опрашивал, – ответил Камерон.
– Почему?
– Потому что активное расследование не проводилось. Послушайте, если Вивьен хочет побыть одна, то я ни в коей мере не буду ее винить. Не хочу разыскивать ее для ее мужа.
– Но это не для него, – сказала Клутье. – Это для ее отца. Он ждал ее в субботу вечером. Сегодня понедельник. Вы не думаете, что она бы уже ему позвонила, если бы все было в порядке?
– Может быть, она и его боится, – возразил Камерон. – Может быть, они не ладят.
– Тогда почему она сказала, что едет к нему? С ней наверняка что-то случилось. Куда еще она могла обратиться? Где еще она чувствовала бы себя в безопасности?
Гамаш подозревал, что это так. Однако из собственного опыта он знал, что люди, спасающиеся от насилия, нередко совершают роковую, хотя и понятную ошибку.
Они отправляются туда, где чувствуют себя в безопасности. К семье, к лучшим друзьям.
Очевидные места, где им окажут помощь. Но также очевидные места, где их станут искать.
Куда в первую очередь отправится насильник, если не к семье и не к друзьям?
Если Вивьен Годен уехала от мужа-насильника, то Гамаш надеялся, что она изменила планы и вместо отца поехала в какой-нибудь мотель. Или приют.
– Это та самая женщина, с которой вы встречались? – Он показал на фотографию на столе.
– Да, это она, – ответил Камерон своим тихим голосом.
Но Гамаша трудно было провести. Он видел этого человека в игре. Радовался, когда «Алуэттс» выиграли Кубок Грея в тот снежный день. Видел, с какой яростной радостью Камерон врезался в наступающие защитные блоки. Как он всей своей мощью защищал своего квотербека. И он определенно был мощен, даже сейчас.
Тем не менее что-то встревожило Гамаша. Эти его шрамы. Футбольные игроки носят шлемы с решетками для защиты лица. Они получают сотрясения, вывихи рук и ног, но заработать такие шрамы на лице практически невозможно.
Гамаш знал, что такие шрамы происходят от ударов другого рода.
– Когда конкретно она просила о помощи в первый раз?
– Где-то прошлым летом. Я выезжал к ней.
– Вы явно помните тот случай, – сказал Гамаш.
Он увидел, как покраснел Камерон, и намотал это на ус.
– И она вызывала вас несколько раз? – спросила Клутье.
– Не меня, а службу «девять-один-один». Но да, несколько раз, главным образом когда приходили чеки социального обеспечения.
– Они безработные? – уточнил Гамаш.
– Да, хотя Трейси занимается гончарным ремеслом.
– Гончарным? – переспросил Гамаш, не уверенный, что правильно услышал. – Из глины?
– Вот-вот. Изготовляет вещи, которые не нужны людям. Бесполезные. Как и он сам.
Карл Трейси – художник? А впрочем, почему бы и нет? Гамаш знал немало художников, в основном благодаря Кларе, и успел понять, что зачастую это не самые надежные и не самые благовоспитанные люди.
– Когда вас вызывали туда в последний раз? – спросил Гамаш.
– Две недели назад. И она опять отказалась от помощи.
– Зачем вызывать помощь, а потом от нее отказываться? – удивилась Клутье. – Какая-то бессмыслица.
– Она просто хотела прекратить побои, – объяснил Камерон. – Но не хотела, чтобы его задерживали. Наверное, понимала, что через несколько часов его выпустят и тогда ей не поздоровится.
Гамаш кивнул. В системе имелся ужасный изъян. Она должна была помогать подвергшимся насилию, а на деле подвергала их еще большей опасности. Еще худшему насилию.
– Там мы больше ничего не могли сделать, реально, – сказал Камерон.
– Реально?
– Сэр? – откликнулся Камерон.
– Вы сказали, что ничего не могли сделать… реально. – Гамаш выдержал паузу, чтобы его слова возымели действие. – Но кое-что вы все же сделали?
Камерон помедлил, прежде чем ответить:
– На прошлой неделе я встретил Карла в городе, отвел его в сторонку и предупредил.
– Что вы ему сказали? – спросил Гамаш.
– Я ему сказал вот что: я знаю, что он избивает жену, и если от нее поступит еще одна жалоба, то я выбью из него дурь.
– Что-что? – переспросил Гамаш.
А Клутье пробормотала:
– Отлично.
Гамаш встал и повернулся лицом к этому верзиле.
Маленький кабинет как будто стал еще меньше. Атмосфера накалилась.
– Ты не должен был так поступать, – сказала коммандер Флобер, поняв, что должна произнести какие-то слова, хотя в ее голосе не прозвучало упрека.
– А что тут плохого? – спросил Камерон, обращаясь к Гамашу. – Он должен был знать.
– Знать что? – спросил Гамаш. – Что копы с удостоверениями и оружием будут судьями и присяжными и сами будут выносить приговоры? Вы хотели, чтобы он знал, что избиение как наказание за избиение – это метод работы Квебекской полиции? Неужели вы хотели отказаться от всех нравственных основ общества?
Гамаш говорил четко и медленно. Тщательно подбирая слова и глотая те, что сами рвались наружу. Но его гнев отчетливо проявлялся в его абсолютном спокойствии. И в каждом строго контролируемом слове.
– Угроза насилия недопустима. Вы сотрудник Квебекской полиции, а не головорез. Вы задаете тон, создаете атмосферу. Вы ведете себя как образец, осознанно или бессознательно.
– Я действовал из опасений за уязвимую женщину, беременную женщину и ее нерожденного ребенка. А не за все население Квебека.
– Это одно и то же. Ни один гражданин не может чувствовать себя в безопасности в государстве, где полиция считает возможным избивать тех, кто ей не нравится. Берет закон в свои руки.
– А вы ничего такого не делали? – спросил Камерон.