– Фред, – сказал он.
Увидев месье Годена, Фред выскользнул наружу из машины. Мужчина упал на колени и обнял собаку.
Потом он встал и отер лицо. Поворачиваясь к Гамашу, протянул руку:
– Спасибо, спасибо, что приехали. Я отец Вивьен.
Не месье Годен, отметил Гамаш. Не Омер. А отец Вивьен. Теперь он так назывался. Возможно, он назывался так со дня рождения своего единственного ребенка.
– Арман Гамаш. Мы говорили по телефону.
– Да. Я оставался здесь, как вы и предлагали. Но она не звонила.
Месье Годен вгляделся в лицо Гамаша, ожидая какого-нибудь утешения. Уверений в том, что она еще позвонит.
Но Арман Гамаш молчал.
Омер посмотрел вниз. На собаку. Его плечи поднялись и опустились, он издал тяжелый вздох, почти рыдание. Потом закрыл лицо руками, и сквозь пальцы просочились приглушенные слова:
– Это моя вина.
– Нет-нет, неправда, Омер, – сказала Лизетт Клутье, прикасаясь к его руке.
Но он как будто не заметил этого. Наконец он опустил руки и отер лицо рукавом:
– Извините. Мне уже лучше.
Он распрямился, расправил плечи. Затем увидел третьего визитера.
Гамаш представил суперинтенданта Лакост.
– Спасибо, что приехали. Спасибо, спасибо, – сказал Годен, спокойный, как камень или как самообман.
Ему было около шестидесяти; возможно, даже за шестьдесят. Небритая щетина начала превращаться в бороду. Под глазами, усталыми и покрасневшими, чернели круги. И поблескивала влага.
Высокий, широкоплечий мужчина, Омер Годен явно был привычен к физическому труду. Он говорил с сильным деревенским акцентом человека, который рано оставил школу и стал работать на земле.
Лакост знала этого человека. Не лично, но ее дедушка был точно таким же квебекцем. Все еще крепкий в девяносто один год, он ничего так не любил, как отправиться в лес за дровами, даже зимой.
– Я думал, вы не приедете, – сказал Годен, обращаясь к Гамашу. – Есть вещи более важные… – Он замолчал, не в силах продолжать.
– Для нас нет ничего важнее, чем поиски вашей дочери, месье Годен, – сказал Гамаш. – Но властями объявлена чрезвычайная ситуация. В настоящий момент этим расследованием занимаемся только мы.
Годен посмотрел на них новыми глазами. Бухгалтер. Женщина с тростью. Человек весь в грязи, пахнущий, как…
– Вы там не нужны?
– Non.
С легким удивлением Гамаш осознал, что перешел в статус «отказников», тех людей, которых спасал на протяжении всей своей карьеры.
Но это не значило, что он стал бесполезным. Может быть, его просто перепрофилировали.
– Заходите в дом, а то холодно, – сказал Годен. – Я уверен, все будет хорошо. Вивьен наверняка застряла где-нибудь у подружки, развлекается, и я волнуюсь по-напрасну. Она скоро позвонит.
Он вгляделся в их лица, пытаясь найти хоть какую-то причину надеяться на то, что его слова могут быть правдой. Пациент в кабинете врача, самодиагностирующий свою опухоль как кисту, помрачение сознания как утомление, паралич как ущемление нерва.
Пропавшая на выходных дочь скоро позвонит. С тысячью извинений.
Гамаш узнавал это естественное, а возможно, и необходимое заблуждение. Оно позволяло родителям, детям, супругам жить дальше. По крайней мере, какое-то время.
– Не сомневаюсь, что так оно и есть, – сказала Клутье, спеша за Омером в аккуратный дом и в кухню.
Но отец Вивьен смотрел на Гамаша.
– Как вы думаете, что с ней произошло? – спросил Омер, садясь за кухонный стол.
Гамаш, занявший место напротив него, услышал, как в голосе отца снова зазвучал страх. Боязнь. Предчувствие катастрофы.
– Мы не знаем. Мы только что приехали из ее дома…
– Тот дом никогда не был ее. Вот здесь ее дом.
И в самом деле, жилище Годена воспринималось как дом. Здесь пахло домом. Скромный по размерам, уютный и приветливый дом со слегка изношенной мебелью. Удобное кресло рядом с печкой стояло так, чтобы можно было смотреть телевизор.
Одно кресло. Дом человека, который не только жил один, но и редко принимал кого-то у себя.
Фред лег на полу и положил голову на ноги месье Годена.
– Он с ней что-то сделал?
Его глаза опять молили Гамаша об успокоении. Но в них было больше отчаяния, чем надежды.
– Мы не знаем, – сказала Клутье. – Мы…
– Этот ублюдок что-то сделал с ней.
Это был не вопрос, а утверждение.
– Почему вы так говорите, сэр? – спросил Гамаш.
– Потому что она мне позвонила бы. Я знаю мою Вивьен. Она же понимает, что я буду беспокоиться. Она никогда бы…
Он замолчал и опустил глаза, с трудом дыша под тяжестью невыносимой ноши ужаса.
Гамаш наблюдал за тем, как отец Вивьен нащупывает свой путь вперед. В страшный новый мир. Спотыкаясь об осколки слов, которые не отваживался произнести. Охваченный переживаниями, которые не отваживался признать. Собираясь с силами, чтобы двигаться дальше.
Ступая по натянутому канату, ведущему его к необходимости действовать, но все еще не признавая, что для действий есть причина.
– Вы не знаете, куда бы она могла отправиться? – спросил Гамаш.
– Я обзвонил всех ее старых друзей. Никто ее не видел. Они вообще не разговаривали с ней уже тысячу лет.
– А те люди, с которыми она подружилась, уехав от вас?
– Если она с кем и подружилась, то мне об этом не говорила. Да я и сам довольно давно ее не видел.
– Почему?
– Он не позволял ей приезжать сюда, а я знал, что там мне не будут рады. Я пытался несколько раз, но он меня даже на крыльцо не пускал. Говорил всякие гадости.
– Например?
Омер помолчал, явно удрученный этим вопросом – и ответом, который придется дать:
– Кричал, что Вивьен не хочет меня видеть. Что она меня ненавидит. Что я ужасный отец.
Он повесил голову, рот его открылся. Еще через несколько мучительных секунд с его нижней губы потекла ниточка слюны.
Его громадные руки дрожали на его коленях, дыхание вырывалось короткими, резкими вдохами и выдохами. Он задыхался, как дикое животное, мучимое болью.
Лизетт Клутье потянулась было к нему, но Гамаш остановил ее руку.
Этому человеку требовалось личное пространство. Иллюзия приватности.
Гамаш, повидавший немало скорби, знал, что отцу Вивьен нужно дать выплакаться и следует пресечь попытки доброжелателей остановить его слезы. Причина этих попыток, вроде бы милосердных, крылась в чувстве крайней неловкости, а не в желании утешить страдальца.
– Он был прав, – заговорил наконец Годен, с трудом выдавливая слова. – Я плохой отец.
– Что вы имеете в виду? – спросил Гамаш. – Вы сказали что-то похожее, когда мы приехали. Вы сказали, что это ваша вина.
– Я так сказал? Ну, я имел в виду, что должен был как-то повлиять. Сделать что-то, когда они только-только обручились. Я знал, что он сукин сын. Но я не хотел, чтобы она думала, будто я после смерти матери ревную ее или что-то такое. А я даже не знал, поэтому ли я так возненавидел Трейси. У меня все в голове путалось. Но я видел, прямо-таки видел, что он нехорош для нее. Однако я даже не думал… – Он замолчал и несколько раз вздохнул. – Не думал, что он будет ее обижать. Хотя бы не сразу. И не так.
– Обижать каким образом? – спросил Гамаш.
Они уже знали, но им нужно было услышать это от отца Вивьен.
Губы Омера шевелились в попытке сформировать слова, но у него ничего не получалось. Наконец он уставился на Гамаша, умоляя взглядом не вынуждать его произносить это вслух.
Клутье попыталась было заговорить, но Лакост остановила ее.
И они продолжали ждать.
– Он бил ее.
Слова пролились изо рта месье Годена, как кровь из вскрытой вены. Тихо. Почти опровергая свой смысл.
Омер продолжал смотреть на Гамаша. Молил его, но не о понимании, так как и сам не понимал, почему, заподозрив, что его драгоценную дочь избивают, не прекратил этого.
Увидев месье Годена, Фред выскользнул наружу из машины. Мужчина упал на колени и обнял собаку.
Потом он встал и отер лицо. Поворачиваясь к Гамашу, протянул руку:
– Спасибо, спасибо, что приехали. Я отец Вивьен.
Не месье Годен, отметил Гамаш. Не Омер. А отец Вивьен. Теперь он так назывался. Возможно, он назывался так со дня рождения своего единственного ребенка.
– Арман Гамаш. Мы говорили по телефону.
– Да. Я оставался здесь, как вы и предлагали. Но она не звонила.
Месье Годен вгляделся в лицо Гамаша, ожидая какого-нибудь утешения. Уверений в том, что она еще позвонит.
Но Арман Гамаш молчал.
Омер посмотрел вниз. На собаку. Его плечи поднялись и опустились, он издал тяжелый вздох, почти рыдание. Потом закрыл лицо руками, и сквозь пальцы просочились приглушенные слова:
– Это моя вина.
– Нет-нет, неправда, Омер, – сказала Лизетт Клутье, прикасаясь к его руке.
Но он как будто не заметил этого. Наконец он опустил руки и отер лицо рукавом:
– Извините. Мне уже лучше.
Он распрямился, расправил плечи. Затем увидел третьего визитера.
Гамаш представил суперинтенданта Лакост.
– Спасибо, что приехали. Спасибо, спасибо, – сказал Годен, спокойный, как камень или как самообман.
Ему было около шестидесяти; возможно, даже за шестьдесят. Небритая щетина начала превращаться в бороду. Под глазами, усталыми и покрасневшими, чернели круги. И поблескивала влага.
Высокий, широкоплечий мужчина, Омер Годен явно был привычен к физическому труду. Он говорил с сильным деревенским акцентом человека, который рано оставил школу и стал работать на земле.
Лакост знала этого человека. Не лично, но ее дедушка был точно таким же квебекцем. Все еще крепкий в девяносто один год, он ничего так не любил, как отправиться в лес за дровами, даже зимой.
– Я думал, вы не приедете, – сказал Годен, обращаясь к Гамашу. – Есть вещи более важные… – Он замолчал, не в силах продолжать.
– Для нас нет ничего важнее, чем поиски вашей дочери, месье Годен, – сказал Гамаш. – Но властями объявлена чрезвычайная ситуация. В настоящий момент этим расследованием занимаемся только мы.
Годен посмотрел на них новыми глазами. Бухгалтер. Женщина с тростью. Человек весь в грязи, пахнущий, как…
– Вы там не нужны?
– Non.
С легким удивлением Гамаш осознал, что перешел в статус «отказников», тех людей, которых спасал на протяжении всей своей карьеры.
Но это не значило, что он стал бесполезным. Может быть, его просто перепрофилировали.
– Заходите в дом, а то холодно, – сказал Годен. – Я уверен, все будет хорошо. Вивьен наверняка застряла где-нибудь у подружки, развлекается, и я волнуюсь по-напрасну. Она скоро позвонит.
Он вгляделся в их лица, пытаясь найти хоть какую-то причину надеяться на то, что его слова могут быть правдой. Пациент в кабинете врача, самодиагностирующий свою опухоль как кисту, помрачение сознания как утомление, паралич как ущемление нерва.
Пропавшая на выходных дочь скоро позвонит. С тысячью извинений.
Гамаш узнавал это естественное, а возможно, и необходимое заблуждение. Оно позволяло родителям, детям, супругам жить дальше. По крайней мере, какое-то время.
– Не сомневаюсь, что так оно и есть, – сказала Клутье, спеша за Омером в аккуратный дом и в кухню.
Но отец Вивьен смотрел на Гамаша.
– Как вы думаете, что с ней произошло? – спросил Омер, садясь за кухонный стол.
Гамаш, занявший место напротив него, услышал, как в голосе отца снова зазвучал страх. Боязнь. Предчувствие катастрофы.
– Мы не знаем. Мы только что приехали из ее дома…
– Тот дом никогда не был ее. Вот здесь ее дом.
И в самом деле, жилище Годена воспринималось как дом. Здесь пахло домом. Скромный по размерам, уютный и приветливый дом со слегка изношенной мебелью. Удобное кресло рядом с печкой стояло так, чтобы можно было смотреть телевизор.
Одно кресло. Дом человека, который не только жил один, но и редко принимал кого-то у себя.
Фред лег на полу и положил голову на ноги месье Годена.
– Он с ней что-то сделал?
Его глаза опять молили Гамаша об успокоении. Но в них было больше отчаяния, чем надежды.
– Мы не знаем, – сказала Клутье. – Мы…
– Этот ублюдок что-то сделал с ней.
Это был не вопрос, а утверждение.
– Почему вы так говорите, сэр? – спросил Гамаш.
– Потому что она мне позвонила бы. Я знаю мою Вивьен. Она же понимает, что я буду беспокоиться. Она никогда бы…
Он замолчал и опустил глаза, с трудом дыша под тяжестью невыносимой ноши ужаса.
Гамаш наблюдал за тем, как отец Вивьен нащупывает свой путь вперед. В страшный новый мир. Спотыкаясь об осколки слов, которые не отваживался произнести. Охваченный переживаниями, которые не отваживался признать. Собираясь с силами, чтобы двигаться дальше.
Ступая по натянутому канату, ведущему его к необходимости действовать, но все еще не признавая, что для действий есть причина.
– Вы не знаете, куда бы она могла отправиться? – спросил Гамаш.
– Я обзвонил всех ее старых друзей. Никто ее не видел. Они вообще не разговаривали с ней уже тысячу лет.
– А те люди, с которыми она подружилась, уехав от вас?
– Если она с кем и подружилась, то мне об этом не говорила. Да я и сам довольно давно ее не видел.
– Почему?
– Он не позволял ей приезжать сюда, а я знал, что там мне не будут рады. Я пытался несколько раз, но он меня даже на крыльцо не пускал. Говорил всякие гадости.
– Например?
Омер помолчал, явно удрученный этим вопросом – и ответом, который придется дать:
– Кричал, что Вивьен не хочет меня видеть. Что она меня ненавидит. Что я ужасный отец.
Он повесил голову, рот его открылся. Еще через несколько мучительных секунд с его нижней губы потекла ниточка слюны.
Его громадные руки дрожали на его коленях, дыхание вырывалось короткими, резкими вдохами и выдохами. Он задыхался, как дикое животное, мучимое болью.
Лизетт Клутье потянулась было к нему, но Гамаш остановил ее руку.
Этому человеку требовалось личное пространство. Иллюзия приватности.
Гамаш, повидавший немало скорби, знал, что отцу Вивьен нужно дать выплакаться и следует пресечь попытки доброжелателей остановить его слезы. Причина этих попыток, вроде бы милосердных, крылась в чувстве крайней неловкости, а не в желании утешить страдальца.
– Он был прав, – заговорил наконец Годен, с трудом выдавливая слова. – Я плохой отец.
– Что вы имеете в виду? – спросил Гамаш. – Вы сказали что-то похожее, когда мы приехали. Вы сказали, что это ваша вина.
– Я так сказал? Ну, я имел в виду, что должен был как-то повлиять. Сделать что-то, когда они только-только обручились. Я знал, что он сукин сын. Но я не хотел, чтобы она думала, будто я после смерти матери ревную ее или что-то такое. А я даже не знал, поэтому ли я так возненавидел Трейси. У меня все в голове путалось. Но я видел, прямо-таки видел, что он нехорош для нее. Однако я даже не думал… – Он замолчал и несколько раз вздохнул. – Не думал, что он будет ее обижать. Хотя бы не сразу. И не так.
– Обижать каким образом? – спросил Гамаш.
Они уже знали, но им нужно было услышать это от отца Вивьен.
Губы Омера шевелились в попытке сформировать слова, но у него ничего не получалось. Наконец он уставился на Гамаша, умоляя взглядом не вынуждать его произносить это вслух.
Клутье попыталась было заговорить, но Лакост остановила ее.
И они продолжали ждать.
– Он бил ее.
Слова пролились изо рта месье Годена, как кровь из вскрытой вены. Тихо. Почти опровергая свой смысл.
Омер продолжал смотреть на Гамаша. Молил его, но не о понимании, так как и сам не понимал, почему, заподозрив, что его драгоценную дочь избивают, не прекратил этого.