— Обойдусь без поцелуев. Ты лучше отстань от Каравановой.

— Не лезь не в свое дело, Ванька, я тебе уже сказал.

— А ведь тогда, Ян, я тоже не в свое дело лез.

— Ну что за нафиг, лядь! — в сторону сказал Гапонов. — Ты долбанутый, что ли, ни хера не понимаешь?

— Все я понимаю, Ян, — медленно ответил Ванька. — И то, что ты из-за стояка своего Каравановой жизнь поломаешь — тоже понимаю. Тебе других баб мало, что ли?

— Своих баб считай, Симаков. Ты меня уже достал.

— Дай ты ему в рыло, Ян, — со своей кровати предложил Генерозов. — Видно ведь, чего ему от тебя надо.

— Зажми щель, Говнорезов, — не оглядываясь, сказал Ванька.

— Ах ты… — приподнимаясь, начал Генерозов. Ванька развернулся на него, взял со стола за горлышко бутылку и вдруг швырнул ее в стену над головой Генерозова. Бутылка лопнула, просыпавшись вниз, и Генерозов вжался в койку.

— Я за такую фигню сечас вышвырну тя осюда, Симаков, — спокойно предупредил Гапонов.

— Шакалов своих прижать не можешь, а меня выбросить намылился? — Ванька со злой улыбкой глядел на Гапонова. — Я еще не договорился с тобой. Если ты добром отстать не хочешь, давай посчитаемся. С тебя должок и за технарей, и за Вьюшкову, и за ментов. Давай расплачиваться. Баш на баш — и разойдемся.

— Да ты сам у меня в долгах по уши, — усмехнулся Гапонов. — Еси б не я, тя за пьянку дано уж выперли бы из ощаги. Не начинай лучше, Ванька, кто кому должен. Зесь я хозяин.

— У меня нету хозяев, Гапонов. Учти, если ты снова начнешь под Караванову клинья подбивать, у тебя не с Каминским — сперва со мной разборки будут.

— Хер с пробором я на тя, Симаков, положил, понял?

Ванька надул щеки и медленно выпустил воздух:

— Последнее предупреждение, Гапонов. Я тебя долго уламывал, уговаривал, просил… Не заставляй меня к крайнему средству прибегать. Ведь потом сам себе яйца вырвешь.

— Зец, как ты мне надоел. — Гапонов, глядя на Ваньку, плюнул на пол и встал. Постояв перед Ванькой, качаясь с носков на пятки, он пошел к двери, отпер ее и открыл. Затем он вернулся к Ваньке, встал около него и вдруг схватил его за шкирку, свалил со стула на колени и рванул к выходу.

— Пошел осюда, гондон дырявый! — взревел он. Ванька локтем ударил Гапонова в пах и, когда Гапонов, зарычав, согнулся пополам, вскочил, схватил его за руку и умело выкрутил ее так, что Гапонов развернулся спиной к нему и выгнулся дугой, выпятив живот. Ванька подвел его к грязному столу, взял его за волосы на темени и ткнул его лицом в лужу портвейна.

— Ну, сука, не жить тебе… — прохрипел Гапонов.

— Теперь, Гапон, слушай меня внимательно, — почти спокойно сказал Ванька. — Запоминай, Гапон, сразу, надолго… От Каравановой ты отстаешь навсегда. — Ванька ткнул его в портвейн, как котенка. — Ты даже не думаешь о ней, понял?

— Ах ты, сука… — хрипел Гапонов.

— Это было во-первых. Во-вторых, — не обращая внимания, продолжал урок Ванька, — ты оставляешь в покое Каминского — ни разборок, ни драк, ничего… А в-третьих, завтра на студсовете все мы остаемся жить в общаге — и я, и Каминский, и Караванова, и все мы получаем поселение на будущий год, понял? Твердо запомни эти три требования. А если чего, слушай, Гапон, что я сделаю…

— Ну, с-сука… — твердил Гапонов, и Ванька снова обмакнул его в портвейн.

— Слушай, что я сделаю, — говорил он. — Я беру у Каравановой заявление и несу его в ментовку. Если Караванова не напишет, я сам напишу, мне терять нечего…

— Свидетеля нет, сука…

— Вот это самое главное, Гапон: я свидетель. Я свидетель, понял? Я тут за стенкой был, в двести шестой, у Бумагина, и все слышал. Бумагин подтвердит, что я в его комнате сидел. Если чего — я тебя заложу с потрохами, и загремишь по статье. Всосал? — Ванька сделал паузу и в последний раз начал тыкать Гапонова в портвейн. — Все услышал? Все понял? Все запомнил?



Бледный от волнения Отличник стоял у входа в блок. Ванька без слов обнял его за плечо, развернул и повел обратно в кухню. Из кухни им навстречу вышла девушка с чайником, кивнула и пошла дальше. Выкрашенная в вездесущий синий цвет, кухня была голая, но довольно чистая. В окне косым обрезом виднелась стена общаги, которая в это время дня заслоняла от кухни солнце. Все помещение заполняла густая тень, и от этого контраста город за окном, уже ощутивший приближение вечера, стал вызывающе ярким: оранжевые дома с черными и алыми окнами, жирные, болотно-зеленые кроны деревьев и фиолетовое небо, на дне которого светились вдали фантастически белые многоэтажки заречного района.

Ванька плюхнулся на подоконник, под которым стоял мусорный бак. К баку, как щит к надгробию воина, была прислонена крышка. Отличник сел на кухонный стол, чья столешница была покрыта рыжими кругами ожогов. Ванька закурил, поскреб бороду и спросил:

— Ты слышал?

— Слышал.

— Хреново все это… — Ванька сплюнул. — Гапонов-то, оказывается, сам к Нельке неровно дышит. Не надо было с ним ссориться, да деваться некуда… И шантаж мой белыми нитками шит. Ну, Бумагин, конечно, за меня горой, только изнасилования-то не было, да и заяв никаких никто писать не будет — чего Нельку позорить…

— Зачем же ты тогда всем этим грозил? — удивился Отличник.

— Сам посуди, отец. — Ванька снова сплюнул. — Нам что главное? Завтрашний студсовет пережить. На Нельку Гапонов и так больше не полезет, меня побоится. А вот чтобы меня не выперли из общаги, мне Гапонова ошеломить надо было. Вот и ошеломил, блин. Лишь бы Гапон до завтра не расчухал, что к чему. А следующий студсовет только в конце сессии. Значит, если кого не зарежем, то доживем год в общаге. Лельке и Нельке на пятый курс поселение дадут без проблем, за ними грехов нет. Игорехе дадут, потому что его Ботва любит. И тебе дадут, потому что ты маленький, не пьешь, не куришь, учишься зашибись. Ну а о себе я сам позабочусь. Если Гапонов решит мне заподлить и не даст поселение, я ему еще тот цирк-шапито организую. Скажу: квасили вместе, а теперь я — пидарас, а он — д'Артаньян? Развоняюсь на всю общагу. Талона тогда самого из председателей выкинут. Так что мы при своих остались.

Отличник молчал. Ванька поглядел на сигарету в прыгающих пальцах.

— Игореха, конечно, правильно поступил, что побежал к Гапону резкость навести, — продолжил Ванька. — Но вот делать этого он не умеет, начал сопли на кулак мотать… А не успел бы я, так завтра на студсовете Гапонов сказал бы, что Камин-ский первым полез, Говнорезов бы подтвердил, а Игореха не стал бы ничего объяснять, чтобы Нельку выгородить. И меня с Игорехой на пару завтра турнули бы из общаги. К тому же Гапонов Игорехе здюлей бы навешал, а потом с полным правом опять на Нельку полез и началась бы форменная коррида.

Ванька докурил и ввинтил окурок в стену.


— Игореха, конечно, отличный человек, но слабоват. Он ставку делает только на свою любовь, а это слишком шатко для нашей долбаной жизни. Он думает, что коли с бабами он Александр Македонский, так и в остальных случаях всех победит и на хер пошлет. А разным Гапоновым на его любовь насрать прицельно с пожарной каланчи. Поэтому я и встрял. Хотя по уму мне эта склока — как для жопы дверца…

Ванька, выговорившись, спрыгнул на пол и поглядел на руки.

— Вроде не дрожат больше. Значит, не психую… Пойдем домой, отец. Сейчас Игорехе надо будет еще клизму поставить.



Игорь с Ванькой сначала поругались, потом помирились, потом ходили в двести двенадцатую к Нелли и Леле, потом решили купить вина и устроить общий ужин, потом поставили вверх дном всю комнату, разыскивая пустые бутылки, чтобы сдать их, потом наконец уперлись в гастроном, успев перед уходом опять разругаться. Отличник же решил снова сесть за учебу. Передряги передрягами, а сессия сессией, и экзамен приближался.

Но погрузиться в учение с головой ему все равно не удалось. Сперва пришел за сигаретами Вадик Стрельченко. Потом по душу Игоря вновь явилась Марина Савцова. Потом кто-то искал, где живет какой-то Бобылев. Потом пришла успокоившаяся Нелли и, ругаясь, долго рылась в продуктовой тумбочке, выбирая что-нибудь на ужин. Потом снова пришла Нелли и, ругаясь, выгнала Отличника из-за стола, чтобы достать тарелки. Потом притащился однокурсник Отличника Максим Зимовец и долго, с унижением и угрозами, выпрашивал учебник. Потом опять пришла Нелли и, ругаясь, забрала соль. Потом в гости завалился Борька Аргунов и, видя, что никого нет, а Отличник занят, разлегся на Ванькиной койке и начал курить. Покурив и не дождавшись внимания, он за гриф, как убитого гуся за шею, подтащил к себе гитару, смел рукой накопившийся от бездействия на струнах музыкальный мусор и заиграл похоронный марш. Тогда Отличник не выдержал.

— Все, Аргунов, — вставая и собирая тетради, подвел он итог. — Не могу я больше в этой проходной учиться. Выметывайся — я запираю комнату и ухожу в читалку.

Читалка находилась на первом этаже. Отличник пошел туда через вестибюль, где на вахте бабку Юльку уже сменил какой-то студент из подрабатывающих старшекурсников. Читалка представляла собой большой, совершенно голый зал, полностью заставленный ученическими партами. За ее окнами в узком скверике вдоль общаги молодые мамы катали коляски и курили сигареты.

В читалке, несмотря на то что в сессию здесь собиралось много народу, стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь осторожным шорохом затекших ног, шелестом страниц и редким шепотом, столь тихим, что он почти превращался в телепатию. Отличник сел подальше от дверей за парту с красивой однокурсницей Милой Северьяновой и наконец-то полностью ушел в учебу.

Он просидел в читалке два или три часа, и его лишь дважды оторвали от занятий: один раз собрала конспекты и ушла Мила, другой раз, пригибаясь, словно под обстрелом, к Отличнику пробрался Игорь и сказал, что Нелли и Леля зовут его перебирать гречку. На это Отличник ответил, что он с утра мыл посуду, а некоторые дрыхли, и пусть они теперь сами перебирают гречку, а он будет учиться, потому что поступал в институт не для того, чтобы мыть посуду за тех, кто ночью шляется по бабам или вышибает двери, и не для того, чтобы перебирать гречку, а чтобы получать высшее образование. Прослушав гневную отповедь Отличника, Игорь, так же пригибаясь, убежал.

Отличник еще некоторое время сидел и читал, и тут за ним пришла Леля.

— Отличничек!.. — театральным шепотом прокричала она и от ужаса округлила глаза. — Мы все уже за стол садимся!..

— Иду-иду, — покорно согласился Отличник, собирая тетради.

Общага переживала последний предсонный всплеск жизни. Двери ее хлопали, пропуская вереницы жильцов и гостей. В вестибюле у телефона-автомата маялась очередь. Со студентом-вахтером уныло ругалась какая-то девушка по поводу журнала, который у нее то ли свистнули со стола вахты, где обычно лежала выписанная студентами почта, а то ли вообще не принесли. На главной лестнице была суета, на черной — голоса, смех и дым сигарет. Балконы усеяли курильщики, как воробьи — телеграфные провода. На кухнях шипела вода в кранах и могуче трещали на плитах сковородки. Из блоков доносился футбольный гвалт и захлебывающаяся скороговорка телекомментатора. Отличник шел по этим лестницам и этим коридорам, о чем-то несущественном болтая с Лелей, и ощущал, что он гаснет, растворяется, наполняя собой общагу, и его осязание становится вечным общажным сквозняком, его зрение смягчается прозрачными сумерками ее помещений, слух его превращается в голоса, смех, хлопанье дверей, кухонный шум, и душа его вмещает в себя всю вселенную общаги с ее радостью, разочарованием, первой любовью, надеждой и болью. Отличник шел и чувствовал, что он любит, бесконечно любит общагу.



В двести четырнадцатой Ванька, Игорь и Нелли уже сидели возле стола. На подоконнике теснились четыре бутылки, сипящий электрочайник и две кастрюли, у одной из которых из-под крышки валил пар. Ванька ковырял штопором в пробке пятой бутылки. В комнате все было синим от вечера и сигарет.

— Ты, блин, уже заколебал всех!.. — закричал Отличнику Ванька.

— Приперся все-таки… — проворчала Нелли с выражением глубочайшего неудовольствия.

Леля за плечи усадила Отличника и, целуя его в макушку, с вызовом сообщила:

— Он хороший, да! А вы все дураки.

Ванька вскочил, сдвинул четыре стакана и разлил вино.

— Лелька, где у этого чучела бутылка? — спросила Нелли, и Леля, спохватившись, попросила Игоря:

— Игорек, достань там из-за шторы лимонад Отличнику.

— Может, винища, харя? — подмигивая, спросил Ванька.

— Сами пейте вашу бурду, — отозвался Отличник.

— Это не бурда, Отличничек. Ванечка «Алиготе» купил.

— Пусть лимонад пьет, — строго велела Нелли. — Во-первых, неполовозрелым детям вино противопоказано. Во-вторых, он денег не давал. Кстати, Отличник, с тебя два рубля. А в-третьих, хоть один нормальный человек будет среди ваших пьяных рож.

— Радость моя, ты бы лучше занялась тарелками, — ласково попросил Игорь.

— Не ори на меня! — сурово осадила его Нелли.

— Ну, понеслась… — вздохнул Ванька. — Давайте по пять грамм.

— Дождись Нелли, — придержал его Игорь.

— Подлец! — с пафосом сказала Нелли, столовским жестом кидая перед Ванькой тарелку с гречневой кашей и двумя сосисками.

Ванька плотоядно понюхал сосиски, блаженно засопел и обнял Нелли.

— Ты пищевая проститутка, Симаков! — отбрила его Нелли. — Ты женщинам за пищу отдаешься. Убирай из моего уха свою позорную бороденку.

— Ни одного поцелуя без любви, Нелечка! — поддержала ее Леля, раскладывая всем салат.

Наконец Игорь поднял стакан и, потупившись, замолчал.

— Не тяни, отец! — застонал Ванька. — Душа горит!..

— Давайте выпьем за нас, — веско сказал Игорь. — Чтобы мы всегда были вместе и чтобы нам вместе всегда было хорошо.