— Алька может все. Пошли. Заодно и похаваем, мамка сегодня кулебяку замусолила.

Пересыпанная грубоватыми, а порой и непонятными Вере словечками речь в устах дочери адмирала звучала притягательно. Вера с первого же дня изо всех сил тянулась за подругой, запоминала эти новые слова и употребляла в разговоре, приводя в ужас собственных родителей.

В тот раз, впервые направляясь домой к Верещагиным, Вера представляла себе старшего брата Кати, Алика, таким же высоким, крупным и красивым, как его сестра. Каково же было ее изумление, когда перед ней предстал невысокий, далеко не крупный и весьма некрасивый паренек с густыми, почти сросшимися на переносице темно-русыми бровями. Этого просто не может быть!

Но это было. И пенал Алик склеил так ловко и аккуратно, что без лупы шва и не увидишь. И кулебяка, испеченная Еленой Аркадьевной, показалась Вере поистине райской едой. Домой девочка возвращалась совершенно счастливой.

До окончания школы подруги были неразлучны. Вера ходила за Катериной, как привязанная, болела за нее на соревнованиях, сидела на репетициях школьного драмкружка, участвовала в «акциях возмездия», объявляемых дочерью адмирала в отношении каких-нибудь особенно вредных дворников или просто жильцов окрестных домов. Терпеливо объясняла Кате теоремы по геометрии, законы физики и химии, проверяла ее домашние работы по русскому языку. И конечно же, постоянно обращалась к помощи безотказного Алика, благодаря которому в глазах своих родителей Вере удавалось выглядеть девочкой аккуратной и беспроблемной. Кеды и ботинки, треники, портфель, форменное платье, варежки — все у Веры терпело урон там, где спортивная и ловкая Катерина ухитрялась ничего не порвать и не повредить.

— Брала бы ты пример с Верочки, доча, — укоризненно говорила Елена Аркадьевна каждый раз, когда проверяла и подписывала обильно усыпанный «тройками» и редкими-редкими «четверками» дневник Кати.

— Вот еще! — весело фыркала красавица Катерина. — Зачем мне эта учеба? Мне науки не нужны, я артисткой буду. И вообще, ты вон без всякой десятилетки прекрасно живешь. И я проживу.

Для Веры Малкиной долгое время оставалось загадкой, почему ее подруга так плохо отвечает на уроках и не справляется с контрольными работами, если дома после подробных объяснений Веры в конце концов усваивала материал и решала примеры и задачи правильно, хоть и медленно. Видя, какие грубые ошибки делает Катя, стоя у классной доски с мелом в руке, Вера каждый раз с недоумением и отчаянием думала: «Ну как же так?! Ведь вчера она все понимала, мы с ней пять задач решили! Неужели за ночь можно все забыть?»

Однажды, уже в девятом классе, Вера не выдержала и сердито сказала на переменке:

— Я не понимаю, о чем ты думаешь! Я же вчера все объяснила тебе буквально на пальцах, и мы столько задачек перерешали на это правило! Вчера ты все делала без ошибок, а сегодня тебя вызвали — и как будто ничего не было. Что у тебя в голове, Катюха?

Катя хитро прищурилась и таинственно понизила голос.

— Сказать?

— Скажи, — потребовала Вера. — А то я уже ничего не понимаю. Занимаемся, занимаемся, а толку — ноль.

— Когда я у доски стою, для меня это будто бы сцена, понимаешь? И я не урок отвечаю и не задачу решаю, а представляю себя актрисой в спектакле, ну, вот будто бы я — Джульетта, к примеру, или Нина Заречная, или Лариса Огудалова. И думаю, как бы мне повернуться покрасивее, чтобы Петьке Фомину был виден мой левый профиль, он у меня лучше, чем правый. И Коле Нечевину тоже чтобы было видно, а сидят-то они в разных концах класса. Это ж неразрешимая задача!

Вера ошеломленно смотрела на подругу.

— Ты серьезно? — недоверчиво переспросила она. — Или шутишь?

— Не шучу. Я, Верка, стану знаменитой артисткой, вот увидишь. Приду сдавать вступительные экзамены — и вся приемная комиссия ахнет. Образование — ерунда, кому оно нужно? Главное — внешность и талант. И то и другое у меня есть.

Насчет внешности Вера спорить и не собиралась, а вот в наличии артистического таланта у подруги как-то сомневалась, о чем тут же и заявила со свойственной ей прямотой. Катя, естественно, обиделась, и девочки в тот раз впервые поссорились. Впрочем, Катя была отходчивой, и уже через несколько дней они снова проводили время вместе.

После окончания школы Вера легко поступила в университет, на юридический факультет, а Катя Верещагина срезалась на первом же туре в театральном институте. Она была настолько уверена в себе и до такой степени не ожидала неудачи, что провал вверг девушку в самый настоящий шок. Катя целыми днями лежала в своей комнате на кровати, отвернувшись к стене, а когда вставала, то передвигалась как сомнамбула, ничего не видя, не понимая и не замечая.

— На следующий год предпримешь новую попытку. А пока что — встать, койку заправить и шагом марш на завод работать, — скомандовал Семен Степанович спустя примерно две недели, устав от непрерывного созерцания картины вселенской скорби.

Дочь нехотя подчинилась и устроилась на завод разнорабочей. Уже через пару месяцев все мечты об артистической карьере полностью выветрились из ее головы: Катя влюбилась в старшего мастера цеха и закрутила с ним такой страстный роман, что по вечерам не могла думать ни о чем, кроме радости от предстоящей на следующее утро встречи с любимым. Отныне именно заводской корпус, а вовсе не сцена стал для Катерины Верещагиной местом, где ее ждет счастье…

«Интересно, — думала Вера Леонидовна, ворочаясь без сна под одеялом, — обрадуется Катя, когда Алик ей скажет про меня? Захочет ли меня увидеть? Или она меня давно забыла и я ей не интересна?»

Перед глазами мелькал калейдоскоп лиц: Всеволод Андреевич, сохранявший ироническое и добродушное выражение даже в самых серьезных ситуациях; слушатели, сидевшие на лекции в первом ряду (тех, кто сидел дальше, Вера из-за близорукости рассмотреть как следует не могла); Танюшка, спокойная и сосредоточенная, как обычно, несмотря на свадебное платье и торжественность обстановки; смеющийся Борис; счастливая Люсенька Орлова; Саша Орлов со слезами на глазах; обрюзгший и какой-то помятый бывший муж; лукаво прищурившийся Алька Верещагин в генеральской форме… Она поймала себя на том, что подумала именно так: не генерал Верещагин, а Алька в генеральской форме. Представить себе Олега настоящим генералом Вера Леонидовна не могла, как ни силилась. Все, что произошло в маленьком уединенном холле ресторана, казалось ей выдумкой, причем не самого лучшего пошиба.

Постепенно усталость взяла свое, калейдоскоп лиц превратился в бесформенное разноцветное пятно, которое постепенно тускнело, расплывалось и таяло где-то вдалеке. Последнее, о чем успела подумать Вера, прежде чем уснуть, — завтра прямо с утра нужно позвонить Орловым. Она заручилась их согласием насчет «пожить на даче, чтобы закончить диссертацию», но кто же мог подумать, что переезжать придется уже на следующий день…





* * *


Праздновать свадьбу принято было почему-то два дня: в первый день — широким кругом, во второй — узким, семейным. Откуда взялась эта традиция, никто не знал, но соблюдали ее если не все, то очень многие. Как и ожидал Александр Иванович, Танечка, с раннего детства отличавшаяся отсутствием уважения к авторитетам, с самого начала заявила, что никакого второго дня не нужно, потому что в ресторане соберется и без того самый узкий круг.

— Но так принято, — увещевала будущую невестку Людмила Анатольевна.

— Мне все равно, принято или нет, я должна понимать смысл, — упрямо возражала девушка. — Если я не понимаю смысла, то почему я должна следовать традициям? Тетя Люся, объясните мне смысл мероприятия, и я с вами соглашусь.

Смысла не знал никто — ни Орловы, ни Вера Потапова, ни подруги Татьяны. Сошлись на компромиссе: устроят просто праздничный обед в квартире Орловых с участием молодоженов и их родителей, больше никого приглашать не станут.

Когда к двум часам дня за красиво накрытым столом собрались Орловы и Вера, Александр Иванович подумал: «Моя мечта почти сбылась. Если бы здесь сидели и Алла с Мишей, я бы чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Вся моя семья, все мои самые любимые люди были бы со мной».

Древняя мудрость гласит: бойся своих желаний — они могут исполниться…

В тот момент, когда Танюшка поднялась из-за стола, чтобы принести полагавшийся к бульону пирог с мясом, раздался звонок в дверь.

— Я открою, — сказала Таня, направляясь в прихожую.

— Вы кого-то еще ждете? — удивилась Вера, которой было сказано, что обед предполагается в сугубо семейном составе.

Люсенька пожала плечами.


— Никого. Может, поздравительная телеграмма от кого-нибудь.

Александр Иванович прислушался и различил спокойный, но все-таки чуть-чуть встревоженный голос невестки:

— Проходите, пожалуйста.

На пороге комнаты появилась Алла с огромным букетом в руках. Выглядела она настолько ужасно, что Орлов чуть не вскрикнул. Иссиня-черные круги под темными запавшими глазами делали ее ставшее каким-то одутловатым лицо страшным и мрачным. Вельветовое платье с короткими рукавами, надетое поверх трикотажной водолазки, сидело плохо, и было заметно, что женщина сильно похудела. Блестящие прежде волосы потускнели, хотя и были вымыты и тщательно уложены. От поразившего когда-то Орлова сходства с мамой, Руфиной Азиковной, не осталось почти ничего.

— Здравствуйте.

Голос Аллы прозвучал хрипло. Она откашлялась.

— Извините, что без приглашения. Хотела поздравить…

Она как-то растерянно и смущенно посмотрела на букет, который держала в руках.

— Знаете, никак не могла понять, кого нужно поздравить в первую очередь — молодых или их родителей… Для кого это событие более значимо… Простите…

Алла сделала неуверенный шаг в сторону стоявшего в углу кресла и осторожно положила букет на сиденье. Потом выпрямилась и обхватила себя руками, словно ее знобило.

— Вот я и решила, — продолжала она, — принести один большой букет для всех, для всей семьи. Поздравляю вас. Еще раз извините за вторжение.

Возникла пауза, неловкая и тягостная. Орлов не понимал, что нужно делать, как реагировать, чтобы не обидеть Люсеньку и при этом не оттолкнуть Аллу. Поверила ли Люся его словам о том, что с Аллой Александра Ивановича не связывают романтические отношения, и между ними существует только дружба? Испытывает ли его жена стыд перед женщиной, с мужем которой спала три года или даже больше? А что думает его дочь Аллочка о его жене? Считает Люсю той, из-за которой Андрей Хвыля бросил семью, то есть подлой разлучницей? Или Алла знает, что к тому времени, когда Андрей ушел от нее, он уже не был вместе с Люсей? Клубок вопросов, ответов на которые Орлов не знает.

Танюшка внесла покрытый льняной салфеткой пирог, поставила в центр стола и как ни в чем не бывало начала нарезать его на идеально ровные, квадратные порционные куски. Достала пирожковые тарелочки, выложила на каждую по два квадратика. Шесть порций. Хотя за столом сидело всего пять человек. Орлов перехватил взгляд жены, брошенный на последнюю, шестую, тарелку с пирогом.

— Спасибо, Аллочка, — приветливо произнесла Людмила Анатольевна. — Боря, придвинь еще один стул.

Глаза Аллы тоскливо заметались по комнате, словно она очень хотела остаться, но при этом очень боялась. И еще Орлову показалось, что она хотела бы что-то сказать, что-то очень важное для нее самой, прежде чем принять приглашение и сесть за стол. Сам Александр Иванович как будто онемел и не мог произнести ни слова, но зато все происходящее воспринимал с необыкновенной отчетливостью. Ему даже чудилось, что он слышит мысли каждого из присутствующих. Каждого, кроме Аллы. «Странно, — мелькнуло в голове, — ведь она моя дочь, моя кровь, уж ее-то я должен бы чувствовать точно так же, как Борьку. А не чувствую».

Борис пододвинул гостье стул, но Алла не стала садиться, оперлась руками на спинку и набрала в грудь побольше воздуха.

— Еще раз извините за то, что сейчас скажу… Мне не хотелось бы портить вам праздник, но я прекрасно понимаю, что если не скажу то, что собиралась, то праздник будет испорчен почти наверняка.

Татьяна невозмутимо разливала куриный бульон из супницы, извлеченной из глубин серванта по случаю торжества, в бульонные чашки с золотым орнаментом по краям и красивыми изогнутыми ручками. Все молчали, настороженно и напряженно ожидая продолжения.

— Я хотела сказать две вещи, — снова заговорила Алла, собравшись с силами. — Меня предупредили, что тебе, Саша, нельзя волноваться, поэтому я так долго не появлялась, чтобы ты не видел меня в таком состоянии. Мне было плохо, и я пыталась справиться, как могла. Может быть, я делала это не совсем правильно, или даже совсем неправильно, но уж как могла… Я справилась. Говорить о себе такую правду не очень-то приятно, но сказать надо, чтобы вы… Ну, чтобы вы перестали меня бояться и избегать.

Людмила Анатольевна молча кивнула. У Орлова даже на такой простой жест не хватило сил. Он не только утратил способность говорить, но и как будто окаменел.

— Люся, у меня нет на тебя никакой обиды, я хочу, чтобы ты это знала. Андрей — человек, которому нужна муза. Какое-то время его музой была я, но очень давно и очень недолго. Потом стали появляться другие… музы. Я знала об этом. Но говорила себе: муза и творчество — это одно, а брак и семья — совсем другое, и друг друга эти сферы не касаются. Мне очень жаль, что, когда ты ушла к Андрею, Саша не сказал мне об этом. Я знала, что ты ушла, и старалась поддержать Сашу, как умела, он очень переживал. Но я не знала, что все это из-за Андрея… Теперь мне даже немного стыдно за те глупости, которые я говорила тогда и которые ни за что не сказала бы, если бы знала правду. Короче… Люся, мне Макс Рустамов все рассказал, я в курсе, что ты рассталась с Андреем и что он бросил меня не из-за тебя. Более того, я даже знаю точно, из-за кого. Видела у него в театре на репетиции…

Из ее глаз вдруг потекли слезы. Алла совсем по-детски всхлипнула и как-то беспомощно произнесла:

— Все это такая глупость… Ребята, Саша, Люсенька, я вас очень люблю… Бог с ним, с Андреем, пусть живет, как хочет.

— Сядь уже наконец, Алла, — мягко сказала Людмила Анатольевна. — Бульон остывает.

«В кого она такая? — думал Орлов, не сводя глаз с дочери. — В точности как Лёлечка, моя младшая сестренка, которая, что бы ни происходило, всегда находила для всех оправдание и объяснение поступков, никого не обвиняла и сама первая просила прощения, даже если не была виновата, причем обязательно говорила: «Я тебя люблю». Как же это может быть? Лёлечку расстреляли вместе со всей моей семьей осенью сорок первого, когда Алла еще даже не родилась. Неужели гены сказываются?»

Алла уселась за стол, и тут Орлов внезапно обратил внимание на странное выражение лица Веры. Господи, она же не знает, кто это! Она никогда не видела ни Аллу, ни ее мужа Хвылю. Поэтому и не понимает, что здесь, собственно говоря, происходит. Танюшка — молодец, самообладанию девушки можно только позавидовать: ни малейшего удивления, никаких вопросов, спокойно хозяйничает за столом, словно ничего особенного не случилось. А вот Борька явно нервничает, что и неудивительно, ведь он давно знаком и с Аллой, и с ее мужем, и вся история ухода и возвращения матери разворачивалась у него на глазах. Наверное, сын боится, что одно неверное слово, один недоброжелательный взгляд — и разразится скандал.

Александр Иванович сделал над собой усилие и произнес, удивляясь, что губы и язык вполне слушаются его.

— Веруня, познакомься, это Алла Горлицына. Аллочка, а это Вера, наша с Люсенькой давняя, очень давняя подруга и одновременно мама нашей Танюшки. Танюшку ты видела, когда она была еще невестой, а теперь — прошу любить и жаловать, молодая жена нашего сына.

Ему даже удалось встать и при этом не покачнуться. С улыбкой обняв Таню, он почувствовал предательскую дрожь в ногах и поспешил снова сесть на свое место.

— Я много слышала о вас, — обратилась негромко Алла к сидящей рядом Вере, — так что мне кажется, что мы с вами давно знакомы. И о вашей дочери Саша с Люсей всегда говорили в самых восторженных выражениях. Это так замечательно, когда давние друзья становятся родственниками!

— Свойственниками, — сухо поправила ее Вера. — Я тоже рада. И тоже много о вас слышала.

Все сосредоточенно пили бульон, ели мясной пирог и делали вид, что трапеза — самое важное и ответственное дело всей их жизни. Через некоторое время, когда молчание за столом стало уже невыносимым, Люся вдруг спросила:

— Аллочка, а что с разменом вашей новой квартиры? У нас ведь точно такая же проблема, нам нужно разменяться, чтобы отселить Борьку с Таней. Мы нашли маклера, очень толкового, как нам показалось. Если тебе нужно…

Орлов явственно ощутил, как отступило и начало таять висевшее над столом напряжение. Какая все-таки молодец его жена! Какая умница! Нашла-таки нейтральную тему, которая интересна всем присутствующим!

— Ой, я даже не знаю, — обрадованно подхватила Алла. — Андрей что-то пытается устроить по своим каналам, а я — как все, в Банный переулок езжу каждый день, как на работу.

В Банном переулке, рядом с проспектом Мира, сосредоточился весь московский информационный поток по части съема и обмена жилплощади. Стены пестрели написанными от руки или напечатанными на машинке объявлениями, а по переулку шныряли, выискивая потенциальных клиентов, многочисленные «жучки» — маклеры среднего и мелкого пошиба.

Через несколько минут обстановка за столом приобрела характер миролюбиво-оживленный, в обсуждении животрепещущей проблемы принимали участие все, кроме Александра Ивановича. Орлов молча слушал вполуха, не в силах полностью сосредоточиться на квартирном вопросе — слишком уж громкими и назойливыми оказались мысли о двух женщинах, сидящих рядом. «Люсенька так до конца и не поверила в то, что между мной и Аллой ничего нет. И что бы я ни говорил, как бы ни убеждал — она все равно будет сомневаться. Снять с меня подозрения в измене может только правда. А сказать правду я никогда не смогу. Я не смогу признаться, что тридцать лет обманывал ее. Аллочка пришла сегодня… Ей трудно, у нее так мало близких людей, и она пришла к нам, потому что больше не к кому… Спасибо Люсе, что не выгнала ее. Хотя с какой стати она стала бы выгонять Аллу? Это у Аллы могли быть претензии к моей жене, а не наоборот. Но моя девочка не держит зла на Люсеньку, она все знает и все понимает про Андрея. Даже представить страшно, как ей больно и одиноко… Я бы так хотел ей помочь, поддержать, успокоить, но чем старательнее я буду это делать, тем сильнее будут подозрения Люси… Господи, в какую же чудовищную ловушку я попал! Я не могу успокоить любимую жену и избавить ее от ревности. И я не могу поддержать и утешить любимую дочь, чтобы не вызвать излишнего недовольства жены и вообще избежать пересудов. Разве я хотел, чтобы так получилось? Мне было девятнадцать лет, шла война, и я всего лишь хотел иметь пусть призрачный, но шанс выжить, если попаду в плен. Я опасался попасть в лапы особистов, которые никому и ничему не верили, арестовали бы меня и замучили нескончаемыми проверками. Я рвался воевать, бить врага, а не отсиживаться под арестом. Потом, после войны, я стал бояться лагерей и обвинений в измене Родине. Потом, во время ажиотажа из-за «дела врачей», начал бояться антисемитизма. Я прошел всю войну — и вынужден признать себя трусом. Я прожил честную достойную жизнь, но эта жизнь — чужая, я украл ее у Сани Орлова. Я не только трус, но и вор».